30 сентября Записки школьницы

Новое дело: весь класс «заболел» коллекциями. Появилось столько коллекционеров, что просто не пройти, не проехать. Весь день то тут, то там собираются владельцы коллекций и устраивают такой базар, что в окнах стёкла дребезжат.

Ребята роются в справочниках, перечитывают старые учебники, запоминают разные исторические случаи, и всё для того только, чтобы сделать экспонат поинтереснее.

Лийка принесла золотую нитку с новогодней ёлки, завёрнутую в целлофан и упакованную в красивый футляр из-под часов. Целый час мы ломали головы, стараясь угадать, что же это такое. А это оказалось самой обыкновенной нитью Ариадны.

Конечно, экспонаты делать не так просто. Надо всё-таки знать, и кто такая Ариадна и что такое нить Ариадны. И тут уж никак нельзя путать Тезея с троянским конём, кентавров с кенгуру или Нерона с Немвродом. И вообще надо соображать немного, иначе получаются не экспонаты, а чепуха на постном масле. Вот недавно Марго принесла пуговицу с якорями, как самый настоящий экспонат. Пуговицу она завернула в розовую прозрачную бумажку и укрепила на кусочке красного бархата. Все стали догадываться, что бы это могло быть, а когда не могли угадать, начали кричать, дурачась.

— Это, — закричал Славка, — пуговица от штанов господа бога!

— Деньги планеты Марс!

— Глаз Полифема!

Марго сказала, что это самая первая пуговица на земле. Но её тут же разоблачили.

— Пуговица — с якорями, — сказал Ломайносов, — а люди не могли строить корабли и делать якоря, если у них не было ещё одежды. Значит, пуговица с якорями не может быть самой первой пуговицей.

— Ребята, — закричал Пыжик, — да это же пуговица капитана Кука, которого съели дикари! А у тебя, Марго, есть пепел того костра, на котором жарили Кука?

— Конечно, есть! — кивнула Марго, не моргнув даже глазом. — Пеплу сколько угодно. Завтра и пепел принесу! Пожалуйста!

— Не забудь тогда поставить дату на экспонате! Укажи число, месяц и год, когда съели отважного Кука! Вот это уже будет ценный экспонат. Помнишь, когда его съели?

— По-моему, — неуверенно сказала Марго, — его съели в тысяча восемьсот двенадцатом году.

— Вздор! В тысяча восемьсот двенадцатом году били Наполеона в России. И бил его Кутузов. При чём же тут Кук? Кутузов — да! Кук — нет!

— Кука, — сказала Дюймовочка, — съели в тысяча пятьсот каком-то году! Или в тысяча семьсот семьдесят седьмом году.

— Здравствуйте, тётя, я ваш дядя! — насмешливо оскалился Пыжик. — К этому можешь добавить: «А было Куку в то время не то шесть лет, не то шестьдесят, а может, и все шестьсот»! Какой же это экспонат, если всё с потолка берётся? Липа, а не ценность!

Из-за этих экспонатов теперь каждый день спорят до хрипоты и в классе, и на школьном дворе, и по дороге из школы или в школу.

Как-то Славка принёс окурок сигары и сказал, что этот окурок остался от той самой сигары, которую закурил Колумб, увидев берега Америки.

— Не курили тогда! — сказала Лена. — Табак появился позже! Его привезли как раз из Америки.

Коллекции становились с каждым днём всё интереснее и интереснее. Появились гвозди из подковы Пегаса, зуб священного быка Аписа, камешки, которые клал себе в рот Демосфен, лавровый листик из венка Нерона, остаток хвоста кометы Галлея, орбита спутника Земли и даже перо из крыла голубя Мира.

Но, кроме ценных, настоящих экспонатов, стали распространяться фальшивые ценности, подделки.

Ломайносов притащил какие-то подозрительные цветы и пытался выдать их за цветы красноречия Демосфена. Геня Мозговой перевязал ленточкой пучок конских волос и начал уверять всех, будто это остатки гривы троянского коня. Мы сначала подумали, что Генька жульничает, но потом выяснилось, что он просто позабыл, что троянский конь был деревянным.

Дюймовочка носилась по классу с обыкновенным пшеничным зерном и кричала, что из этого зерна был выпечен самый первый хлеб на земле. Ну и выдумает же! Ещё можно бы поверить, если бы она сделала экспонатом первую корку первого хлеба, но зерно? Надо ж всё-таки думать немного.

Ребята стали приносить в класс куски гранита науки, воду из будущего Братского моря, кровь лунного мамонта, жёлудь того самого дуба, который был посажен Петром Великим, консервы из языка барона Мюнхаузена, зубные щётки Робинзона Крузо и Пятницы. А Вовка Волнухин связал ниткой два спичечных коробка, сломанную пипетку-капельницу, петушиное перо и крышку от банки с гуталином и сказал, что это… английское произношение.

Во время перемены теперь можно было слышать дикие вопли и в коридорах и в школьном дворе:

— Кому магнитофонная запись воя полярного медведя, записанная во время перелёта через Северный полюс?

— А вот самый настоящий крик первого больного во время первой в мире операции. Меняю вместе с пузырьком!

— Спешите приобрести шум Полтавской битвы!

— Предлагаю ценную историческую киноплёнку, снятую лично Юлием Цезарем!

Я не стала бы записывать все глупости и дурачества, которые охватили класс, если бы они, глупости эти, не натолкнули пятёрку отважных на самую несчастную мысль о самом идиотском экспонате и если бы этот экспонат не доставил нам так много неприятностей.

Не знаю уж, кто именно предложил эту глупость, но помню: мы просто взвыли от радости. Такой замечательной показалась нам идея необыкновенного экспоната. Нина взялась достать это, а Пыжик сказал, что он возьмёт на себя общее руководство гениальным экспонатом.

И вот что произошло.

На другой день, перед первым уроком, Пыжик появился в классе в чёрной маске и, размахивая бутылкою тёмно-зелёного стекла, стал кричать толстым голосом:

— Ещё невиданно! Ещё неслыханно! Впервые в истории человечества! Необыкновенное научное открытие! Единственный в мире запах мудрости! Только что получен из лаборатории академика Тигель-Мигеля. Желающие познакомиться с запахом мудрости могут подходить по очереди!

Но ребята у нас не такие глупые, как верующие средних веков. Их-то обмануть не так просто. И хотя все смотрели с большим любопытством на Пыжика, однако никто не торопился становиться в очередь.

А Пыжик кричал, надрываясь:

— Налетай, не зевай! Вот он, вот он самый свежий! Раз нюхнёшь — всю мудрость поймёшь. Понюхаешь два раза подряд — сам мудрости не будешь рад!

Ребята толпились вокруг Пыжика, подталкивая друг друга, но никто не решался набраться мудрости. Тогда пятёрка отважных решила показать пример. Мы стали подходить по очереди к Пыжику, а он подносил нам под нос бутылку, и мы делали вид, будто нюхаем запах мудрости.

— Ах, какая прелесть! — закричала я.

Тотчас же к бутылке подскочила Нина. Она потёрлась носом о пробку и, всплеснув руками, закатила глаза:

— Божественный аромат! Ничего подобного никогда не нюхала!

Марго и Валя тоже приложили носы к пробке и обе изобразили на лицах райское блаженство.

— Как в парикмахерской! — простонала Марго.

— Пахнет весной и счастьем! — замотала головою Валя и вдруг охватила руками голову. — Что это? Какое просветление! О, я уже могу, кажется, преподавать геометрию и алгебру в университете!

Ребята потянулись, хихикая, к бутылке с мудростью, и первым сунулся бесстрашный Ломайносов. Но Пыжик пожалел его. Уж очень он безобидный! Пыжик поспешно ткнул горлышко под нос Ломайносову и спросил:

— Ну, как?

Ломайносов растерянно замигал ресницами. Ведь до него только что четверо похвалили запах мудрости. Ломайносову, конечно, неудобно было признаться, что он ничего не понял. Да и вообще у него никогда не бывает собственного мнения. Он подумал и сказал:

— Ничего! Подходяще!

И тут, к радости пятёрки отважных и смелых, выскочила, наконец, Лийка Бегичева, для удовольствия которой мы, честно говоря, и принесли в класс запах мудрости.

— Ах, ах, — запищала, она, — это духи! Но я сразу узнаю! По запаху.

Вот этого-то нам только и нужно было. Выдернув пробку, Пыжик прикрыл горлышко ладонью.

— Тяни носом, Бегичева! Тяни что есть силы! — сказал он. — Но недолго! Надо и другим оставить немного! Не жадничай!

Он поднёс бутылку к носу Лийки и быстро снял ладошку с горлышка, а когда Лийкин нос и горлышко бутылки соединились, я прижала Лийку к бутылке, не выпуская её до тех пор, пока она не впитает в себя весь запах мудрости. И вдруг Лийка захрипела, забилась в моих руках, а потом завизжала так, словно у неё вытаскивали сразу все зубы.

Ребята захохотали. Лийка упала на пол и, повизгивая, отмахиваясь руками, чихала и фыркала, как тюлень в Зоосаде.

Неожиданно в класс вошёл директор.

— Что тут за цирк? — спросил он, обращаясь к Лийке. — Ты кого изображаешь? Рыжего у ковра?

Лийка вскочила, и тут мы увидели в руках у неё бутылку с мудростью. Падая, она вцепилась в неё и облила всё форменное платье.

— Никого я не изображаю! — закусила губу Лийка и вдруг, увидев полосу на платье, сказала: — Мне испортили платье.

— Кто это сделал?

Лийка передёрнула плечами:

— Пусть те, кто сделал, сами и скажут!

— А ты не знаешь?

— Нет… То есть, конечно, знаю!

— А в чём же дело?

— Просто мне совсем не нужно говорить об этом. Они же пионеры! Они сами должны сказать! Пионер обязан быть честным, правдивым!

Директор повернулся лицом к классу.

— Ну, так кто же из вас испортил платье? — Он поднёс бутылку с запахом мудрости к носу, понюхал и поставил её на подоконник. — И кто принёс нашатырный спирт в класс? И зачем принёс?

Все молчали.

— Ну, что же, — сказал Пафнутий, — видно, мне придётся взяться за вас как следует…

Захватив с собой злосчастную бутылку, он вышел из класса.

— Братцы…

— … и сестрицы! — вздохнула Нина.

Однако шутку её мы встретили без улыбок. У всех было такое настроение, будто мы сидели у постели больного товарища.

— Ребята, — сказал Пыжик, покосившись недовольно на Нину, — платье мы испортили? Испортили! Отвечать придётся? Придётся! Кому? Всем. А какой смысл? Ведь за платье придётся платить. Кто будет платить? Ясно — тот, у кого есть деньги! У вас деньги есть? Нет! Ручаюсь! А у меня есть небольшой капитальчик. Я уже три года собираю на мотороллер. На платье вполне хватит! Даже на два! А на мотороллер начну копить сначала! Значит, мне идти к Пафнутию и мне отвечать за этот запах мудрости.

Марго покраснела.

— Почему вам? — вспыхнула она. — Мы это все придумали, и всем нам отвечать надо! Я иду тоже!

— А я почему не должна идти? — спросила Нина, разглядывая в ручное зеркальце свои зубы.

— По-моему, тоже всем! — сказала Валя.

Пыжик постучал пальцами по виску, как бы показывая, что такое предложение могут внести только «чокнутые» (так в классе говорят о тех, у кого голова чокнулась с глупостью).

— Надо ж думать всё-таки, — сказал он сердито. — Если мы пойдём все вместе, Пафнутий подумает, будто у нас целая банда безобразничает! Ему ж, понимаете, как неприятно будет! Воспитывал нас, воспитывал и довоспитывался. А если я один пойду, — он скажет: «В семье не без урода!» И — порядок! Снизит за поведение! Ну, маму вызовет. И нам меньше неприятности, и ему тоже!

— Пыжик говорит правильно, — сказала Нина, — но как ты думаешь, Пыжик, что скажут о нас ребята, когда узнают, что ты всё взял на себя, выставил себя героем, а нас загородил, словно беспомощных цыпляток? А сами мы? Можем мы сами считать себя честными?

Мы задумались.

Вопрос о том, кому идти и признаваться — всем или одному — оказался не таким уж простым вопросом. Мы обсуждали его больше часа, но чем больше говорили, тем меньше понимали, как нужно поступить нам. Наконец мы решили посоветоваться с ребятами, потому что тут дело шло о дружбе, товариществе, о долге, чести и честности.

Нам не хотелось поставить себя в такое положение, будто мы пытаемся спрятаться за спину Пыжика, как трусишки, которые боятся отвечать за свои поступки. А про Пыжика могли бы сказать, будто он не хочет считаться с товарищами и поэтому лезет в герои.

— Пусть решает класс, как должно поступить! — предложила Нина, и мы согласились с ней:

— Пусть решает!