Глава 19 Кайтусь-чародей. Януш Корчак
Превращены в собак. Горькая собачья жизнь. Зося вернулась домой. Жалобы и слёзы учительницы. Закон 1233 года
Не думал Кайтусь, не гадал, что таинственная волшебная сила может покинуть его. Было и вдруг исчезло, как сон, как воспоминание о чудесном сне
Жаль ему было своей необыкновенной власти. Не больно-то хотелось снова стать простым школьником, сыном столяра. Хотя нет, временами хотелось: уж очень трудна и беспокойна жизнь чародея.
Он предполагал, что его могут погубить неведомые враги. Жаль было папу с мамой и жизнь.
Но такой кары, такой мести, такого унижения он и представить себе не мог.
Когда менялся его облик или когда он внезапно исчезал и оставалось только полтуловища, рука или голова, у него возникало странное ощущение. Я это или не я? Когда он превращался в мышь, в голубя, времени задумываться не было. Грозит опасность, он спасается, а потом вновь станет человеком.
Но до чего же страшен был миг, когда, вышвырнутые из замка, Кайтусь и Зося стояли на дороге. Глянул Кайтусь на себя, на Зосю и протяжно завыл.
— Антось, не плачь, — услышал он ласковый голос Зоси. — Разве не лучше быть доброй собакой, чем скверным и злым человеком? Разве не лучше быть собакой на воле, чем узником в каменном мешке?
— Не лучше, — сердито гавкнул Кайтусь. — Заточению когда-нибудь да пришёл бы конец.
— Почему ты так уверен? Разве за попытку к бегству или другую вину нас не могли навечно заключить в тёмное подземелье?
— Могли бы. Но ты можешь себе представить, что до конца жизни останешься собакой?
— Нельзя терять надежды на спасение, которое может прийти даже раньше, чем ты думаешь. Никто не знает, что будет завтра. Да, они могущественны, но справедливость сильней, чем они.
Уселся Кайтусь по-собачьи, по-собачьи наставил уши и слушает.
— Не знаю, — продолжает Зося, — что чувствуют настоящие собаки, но у них бывают не только беды и печали, но и минуты радости и веселья. А потом, разве ты всё равно не остался человеком? Помнишь пословицу: не платье красит человека?
Удивляется Кайтусь, что Зося говорит так спокойно, словно ничего особенного с ней не случилось.
— Да, тебе легко, потому что ты добрая фея, а во мне всегда столько нетерпении, бунта, гнева.
И Кайтусь вцепился зубами в ветку. Не будь ему стыдно, залаял бы сейчас, стал бы когтями драть землю.
— Понимаешь, Антось, в жизни случаются события, с которыми невозможно бороться. Гнев и бунт здесь не помогут. Главное, поступать правильно, когда от нас что-то зависит. А самый главный вопрос сейчас как добраться до дому?
— Хочешь вернуться к маме? Она же не узнает тебя!
— Зато я узнаю и буду рядом с ней. Постараюсь, чтобы она полюбила меня. Буду её охранять. Попробую утешить.
Зарычал Кайтусь — вспомнил двойника. Но его уже нет. Папа с мамой в тревоге. А он и не думал о них. Зося добрая, а он — в обличье ли человека, собаки ли — злой, нехороший…
Возвращаться они решили вместе. Не ведали они, как трудно бездомным собакам добывать пищу даже поодиночке, а уж что говорить, когда вдвоём. Но скоро бедняги узнали, как мучителен для собак голод.
Бегут Зося и Кайтусь рядышком краем леса — легко, быстро. Даже приятно так бежать. Не останавливаются — понимают, что тогда вновь полезут в голову мучительные мысли. Сильные, верные собачьи лапы гораздо проворней, чем человеческие ноги. Собачье сердце устаёт не так скоро, как человеческое.
Первой остановилась Зося.
— Понюхай, как хорошо. Сотни весёлых запахов и голосов. Запахи сосновой хвои, дубовых листьев, коры, трав, смолы. Они для носа — как музыка, как песня. Стоит поднять голову, повернуть её вправо, влево, и сразу же новая мелодия.
— Замолчи! — сердито прервал её Кайтусь. — Ничего в этом нет ни весёлого, ни прекрасного. Врёшь ты всё.
— Нет, это правда.
— Не ври! Ужасна, противна, унизительна собачья доля. Уж лучше быть самым несчастным человеком.
Не хочется Кайтусю признаваться, что и он чувствует то же самое. Не зрением, а обонянием теперь познаёт он мир. Встречает на бегу знакомые и незнакомые интересные запахи. Поворачивает на бегу чуткий нос то в ту, то в другую сторону, поднимает уши, заслышав далёкий звук.
Может, собака познаёт мир по-другому, но не хуже? Может, она не только чувствует, но и думает? Нет! Нет! Ни за что не отречётся Кайтусь от людской гордыни — позорно остаться собакой.
Есть хочется. Найти бы хлеба, встретить бы людей.
Запахло зверем. Кайтусь, принюхиваясь, свернул в лес. Отыскал под кустом порку. Усилием воли сдерживает он себя, чтобы не начать раскапывать землю и не добраться до маленьких крольчат. Приник Кайтусь носом к норе. Коротко тявкнул — раз, другой — и снова вернулся на дорогу.
А голод все сильней, и Зося с Кайтусем уже не бегут, молча плетутся. Только под вечер повстречался им человек.
Бредёт по дороге старик, кряхтит, тащит на спине вязанку хвороста. Сел он у канавы отдохнуть и заметил Зосю и Кайтуся. Свистнул. Махнул приглашающе рукой. Подбежали они к нему.
— Куда путь держите, собачки? Голодные небось? Издалека? Ну, раз повстречались, пошли со мной. Вас двое, а я на старости лет один остался.
Почувствовал Кайтусь ласковое тепло человеческой руки.
— Славные псины…
И Кайтусь ответил на ласку собачьим поцелуем — лизнул морщинистую руку. Вздохнул старик, поднялся, закинул вязанку на спину. А издалека слышен запах дыма.
Низенькая хатёнка у околицы.
— Славные псины, поцеловали старого… Ну, переночуйте у меня, а утром — марш в дорогу. Слишком я беден, чтобы держать друзей.
Налил старик в жестяную миску воды, забелил молоком, накрошил ржаного хлеба.
— Не больно-то богато моё угощение.
Пригорюнился старый. Принялся рассказывать, как дети один за другим ушли от него, одного бросили.
— В город уехали. Ясное дело, в городе веселей, чем в деревне со старым отцом.
Две слезы сползли по его морщинистым щекам и упали Кайтусю на голову — жаркие, как огонь.
***
Кайтусь и Зося заснули чутким собачьим сном, когда всё слышишь, всё чуешь. Вот мышь прошуршала, петух пропел, телега по дороге проехала. А в ноздрях — печальный запах старости, горького одиночества.
Отдохнули они, сил прибавилось. Кайтусь успокоился. Права Зося: не стоит задумываться о том, что будет. В жизни столько всяких неожиданностей. Там видно будет, что дальше. Сейчас у них одна цель — добраться домой.
— Ну, бегите. Прокормить я вас не могу, а голодом морить живых тварей грешно.
Распрощались они со стариком.
И начались их скитания — в поисках куска хлеба — от деревни к деревне, от дома к дому. Ослабели они, исхудали
С недоверием теперь они приближались к человеку. А когда видят у дома собаку, вообще не подходят. И часто слышат:
— Пошли вон!
Познакомились они и с острыми клыками дворовых псов. А сколько раз приходилось им опрометью удирать от кнута, палки, камня.
— Не грусти, Антось. Не злись, — утешает Зося.
А Кайтусь всякий раз приходит в ярость, когда вынужден был остановиться, сесть и чесаться задней лапой или выкусывать зубами блох, от которых никак не избавиться бродячим собакам. Да, не понимают люди, какое это счастье — пара рук, способных и работать, и защитить.
Бегут Кайтусь и Зося трусцой… Молчат… Не разговаривают… Нет у них уже ни сил, ни мыслей. И только мучительные запахи долетают: то молока, то похлёбки. «Есть!» — безмолвно вопят глаза, уши, ноги. И вот набрели они на сторожку лесника. А уже совсем сил не осталось от голода.
— О, собачки! Да никак вы бездомные? Удрали, что ли? Худющие-то какие, голодные! А с виду породистые. Жаль мне нас. Хотите остаться у меня?
Ещё бы не хотеть! Вымыл их лесник. Выспались они, наелись.
— А теперь давайте поговорим, — обращается к ним лесник. Собака, бывает, понимает лучше, чем человек. Мало сейчас в мире доброты к людям, собакам, деревьям. Всё только ради корысти. Вот торговцы под корень вырубают леса. Для них дерево — это товар, а не живое существо…
Несколько дней Кайтусь и Зося отдыхали. А теперь что делать?
— Вот что, — говорит лесник. — Сегодня я еду в город. Её оставлю, а тебя подарю актрисе. Хочу, чтобы она поняла, что собака лучше, чем кот.
Что поделать? Выбора нету. Придётся Кайтусю расстаться с Зосей. В городе проще разузнать насчёт дороги.
Запер лесник Зосю в сенях, а Кайтусь побежал за бричкой. Теперь он уже не стащится принюхиваться, лаять, наскакивать на лошадь щенячья радость переполняет его. Столько кругом любопытного, столько интересных запахов.
— А я вам подарки привёз, грибов и собачку, — сообщает лесник актрисе. — А то прямо стыд: три кошки у вас и ни одной собаки. Кошка что? Она только ластиться умеет, а собака — все понимает. И отвечает взглядом.
— Хитрый вы, — говорит актриса. Хотите поссорить меня с моими друзьями? Не выйдет
Стал Кайтусь жить у неё. Да только худо ему живётся. С котом вечные ссоры. С виду кот такой ласковый, воспитанный, а на самом деле задира, драчун: всё норовит тишком царапнуть.
При любой возможности Кайтусь навещает Зосю.
— Какие новости? — интересуется она.
— Надо терпеливо ждать. — отвечает Кайтусь. — До Варшавы далеко. Придётся ехать железной дорогой, пешком не доберёмся. Нам с тобой повезло — могли бы оказаться на свалке. Много опасностей подстерегает собаку, и потому надо быть очень осторожными.
А лесник был недоволен, когда прибегал Кайтусь.
— Опять ты здесь? Ох, упорный какой! А в грязи-то как перемазался. Ну чего ты бегаешь к нам? Я тебя на такое хорошее место пристроил. Был бы я твоей хозяйкой, ни за что бы не выпускал тебя, грязнулю, из дому.
Несколько раз бегал Кайтусь на вокзал. Там его уже знали. А он бегает по станции, присматривается: как вскочить в вагон и спрятаться под лавкой. Возвращался он из этих своих экспедиций весь в грязи, следы от него на полу. И с кошками постоянно ссорился.
— Нет, пёсик, — говорит ему актриса, — не нужен ты мне. Понимаешь, я жила в большом городе, была знаменитой, цветов у меня было больше, чем нынче картошки. Да только ничего там хорошего нет, больше слёз, чем радости. Вот я и уехала в глушь, подальше от тамошних склок. А от тебя опять одни беспокойства.
Что тут поделаешь? В холодную, ветреную ночь, когда сёк дождь. Кайтусь и Зося пустились в путь. Удалось им пробраться в вагон. Лежат они тихонько под скамейкой. Никто их не заметил, кроме мальчика, возвращающегося в школу с каникул.
— Лежите там, не высовывайтесь, не то кондуктор заметит.
Угощает их мальчик тем, что мама дала в дорогу: булкой, крутыми яйцами, ватрушкой, пирогом.
Так он о них заботился, что заинтересовался кондуктор.
— Кто это у тебя под скамейкой? Чего это ты всё заглядываешь туда? Кому воду принёс? Ах, собаки… Ну что ж, придётся платить штраф.
— Да не мои они, — оправдывается мальчик. — Мешают они вам, что ли?
— Не положено.
Всего шесть станций удалось проехать Кайтусю и Зосе. Но и то хлеб. Всё-таки отдохнули и не голодные. Бездомной собаке любая помощь благо, Кинешь ей кусок и ей уже легче день пережить
Бегут Кайтусь и Зося вдоль железной дороги, считают телеграфные столбы.
Вечером опять пошёл холодный осенний дождь.
Прокопали они лаз и спрятались в конюшне. А там две лошади: одна стоит, другая лежит. Прижались они к той, что лежит, и она их не прогнала: животные часто помогают друг другу.
Зато утром прогнал их возчик да ещё кнутом угостил. Зося заскулила, а Кайтусь оскалился, зарычал.
— Ишь, бродяга! Ещё огрызается! — возмутился возчик и бросил в Кайтуся камнем.
***
Плохо голодному псу, но куда хуже больному.
Скачет подшибленный камнем Кайтусь на трёх лапах, а четвёртую на весу держит. И дорога теперь дольше кажется, и деревни приходится обходить стороной, потому что здоровая собака или мальчишка вполне могут обидеть калеку. Может, вовсе и не со зла, а просто не подумав.
— Больно?
— Немножко.
Так брели они, голодные, два дня. А на третий день Зося стала какая-то беспокойная. Всё время принюхивается. Из последних сил обгоняет Кайтуся, уносится далеко вперёд, потом возвращается, взволнованно втягивает воздух.
— Антось, уже близко!
Опустила голову, нюхает след на дороге.
— Мы пришли. Тут проезжала наша бричка. А вот следы нашего Сивки.
Не терпится ей. Хочется помчаться стрелой. Но Кайтусь останавливается, лижет пораненную камнем лапу.
— Беги одна.
— Нет.
Иногда длинная дорога кажется короткой, а иногда короткая бесконечной. Лишь поздним вечером добрались они до Зосиного дома.
Сидит на крыльце мама Зоси, а на коленях у неё детская шапочка и туфелька. Встала Зося передними лапами на крыльцо, заглядывает маме в глаза. Лижет ноги, скулит, прыгает.
— Ты откуда? Чего тебе?
А в голосе тревога, словно мама что-то предчувствует.
«Узнает», — подумал Кайтусь.
Нет, не узнала. Ведь люди верят только своим глазам.
Не узнала мама родную дочку.
— Иди ко мне, собачка. Люди не могут найти мою Зосю, так, может, ты найдешь. На, понюхай её шапочку. Будем искать вместе.
Обняла мама Зосю, а та лижет её в глаза, в лицо.
Снова отдых. Снова тёплое молоко. Перевязанная рана быстро зажила.
***
— Останься ещё, — просит Зося.
Грустно расставаться после стольких совместных приключений. Но пора в дорогу.
Одному легче отыскать пропитание, но тяжко одиночество.
Узнал Кайтусь за время этого одинокого путешествия, что чувствуешь, когда гебя продают, осматривают и прицениваются.
Познакомился с цепью. Узнал, что значит иметь хозяином капризного мальчишку, которому для забавы подарили собаку, нe избавила судьба Кайтуся и от самой страшной собачьей беды: поймал его петлёй живодёр. За что? За то, что он живёт и хочет жить?
Вырывался Кайтусь, но потом по-человечьи притворно присмирел, а когда решётка раз и навсегда готова уже была закрыться за ним, по-собачьи вцепился зубами в руку живодёра, выскочил из клетки и убежал.
Вот разве что хороших два дня провёл он у бедного пастуха. Голодно было, но это ничего. Здесь он был не игрушкой и даже не животным, а — равным, близким — другом, братом. И когда расставались Кайтусь и пастух, то долго с грустью смотрели друг на друга, понимая, что не скоро забудут про эту встречу.
Когда силы иссякли, Кайтусь снова испробовал счастья на железнодорожном вокзале. Дважды не удалось. Один раз двери в вагон были закрыты, а другой раз сбросили его пинком уже на ходу. На третий раз заметила его девушка, ехавшая в город на работу.
Бросила она Кайтусю под скамейку кусок чёрного хлеба.
— Поешь. Ты один, и я одна. Хоть в пути будем помогать друг другу.
И вот наконец Варшава.
Родной город с его неповторимыми запахами и воспоминаниями. Боковыми улочками без приключений добрался Кайтусь до своей квартиры.
Но здесь его ждала неприятная неожиданность.
Стоит он под дверью, нетерпеливо скребётся, втягивает запах родного дома. Замерев, приникает к дверной щели носом и тоскующей душой
Слышит мамин голос:
— Посмотри, кто там царапается.
Не узнали его родители.
— Собака какая-то. Нечего тут… Ступай себе. Был бы жив Антось, был бы у тебя товарищ…
— Папа, папочка… — проскулил Кайтусь.
— Может, она голодная? — сказала мама.
— Ладно, покормлю тебя…
Не хочет Кайтусь. Да. он изголодался, но только по ласковому слову, по родительской ласке.
— Ну, раз есть не хочешь, ступай, пока я не потерял терпения.
Прыгнул Кайтусь, опёрся лапами отцу на грудь и смотрит ему в глаза.
— Пошла прочь!
— Может, она бешеная?
Ушёл Кайтусь. Дворник прогнал его со двора.
Куда идти? Зачем он сюда вернулся?
«Как огромен мир. В нём столько городов и деревень, людей и зверей, и у каждого есть дом или нора и кто-нибудь любящий его».
Нет, Кайтусь не станет возвращаться к Зосе. Стыдно ему. Да и сил нет. Бредёт Кайтусь, сам не зная, куда и зачем.
Вспоминает старика с вязанкой хвороста, вспоминает пастуха и школьника, который кормил его в вагоне, вспоминает лесника и девушку. Вспоминает тех, кто помог, и тех, кто обидел. Вздыхает. И тут он почуял знакомый запах. Поднял голову. А, так он возле своей школы…
Лёг Кайтусь в арке дома на другой стороне улицы, положил голову на лапы и смотрит в окна.
Ждёт. Собачья жизнь научила его терпению.
Он ждёт свою добрую воспитательницу.
Ждёт. Дремлет. Кто погладит его, кто толкнёт. Кто ласковое слово скажет, а кто буркнет, что вот, мол, лежит псина, проходить мешает. И вот вышла воспитательница.
Кайтусь по пятам за ней.
Оглянулась она. Он остановился. Пошла дальше, вошла в магазин. Кайтусь сидит и ждёт.
Заметила она его только у своих дверей.
— Ты ко мне? Ну, входи, раз пришёл.
Отнеслась она к нему, будто он не собака, а её ученик;
Кайтусь вошёл, осматривается в бедной комнатке.
«Почему я всегда думал, что учителя — это богачи и богачки?»
А она словно угадала его мысли.
— Да, бедно у меня. Что поделать, на учительских хлебах не разжиреешь.
Поели они.
— Да, собачка. Я-то думала, будет всё не так. Обольщалась, что дети будут дружны со мной, будут мне помогать. Что поделать, они ведь не понимают. Я не могу так, как хочу я и хотят они. Мне не разрешают. Директор следит, инспектор проверяет. Говорят, что у меня на уроках шумно, что плохие успехи в учёбе. Слушаются тех, кто умеет наказывать, а я хочу по-доброму, лаской.
Кайтусь увидел розу, которую когда-то подарил ей. Страшно давно это было. Роза увяла, но всё равно стоит в вазе — учительница сохранила её на память.
— Да, собаченька. Мне хотелось заниматься с детьми, быть учительницей, но сейчас я просто тяну лямку. Теперь я радуюсь воскресеньям и праздникам и не скучаю по школе. Что толку, что я стараюсь, если дети не хотят? Антося вот жалко, я любила его, очень хотела ему помочь, чтобы он исправился. Но человека трудно переделать. Вот так-то, псина. Раньше я была весёлая, а теперь грустно мне.
Прижала она голову Кайтуся к груди, и он понял, что она плачет.
А есть такой старинный закон чернокнижников, который гласит: «Если человек, превращённый в животное, выпьет человеческую слезу горькой обиды на людей, он вновь обретёт человеческий облик».
Так велит старинный закон 1233 года, которому уже семьсот лет.