Чудесный урожай Сказка для детей Ремизов читать

Богатый крестьянин Архип Семенов жил в одном селе с бедняком Осипом Ивановым. Полосы у них были рядом. И когда они сеяли рожь и сошлись на конце полосы, подошел старичок странник, похожий на помершего прошлой весной попа Савелия и, обратясь к Осипу, спросил:

– Что сеешь, крещёный?

– Рожь, добрый человек, – ответил Осип.

И странник, благословив поле широким крестом, сказал:

– Уроди Бог рожь.

И обратясь к Архипу, когда тот поворачивал, спросил:

– Что сеешь, крещёный?

– Что сею, то и сею, – недовольно ответил Архип, – колки сею.

– Уроди Бог колки, – сказал старичок, благословляя широким крестом Архипово поле.

Зазеленела зеленя у Осипа, поднялась высока рожь – не налюбуется. А у Архипа поле гладкое да голое, что попова ладонь, а на голи Бог знает что: такой выскочит толстый стебелек, разовьется да под шляпку, ну, и стоит, как гриб боровик.

Тяжко стало Архипу и не то, что пропала рожь, а срам велик: дома дочки-невесты плачут, выйти на улицу боятся, а соседи подтрунивают.

– Что, мол, Семеныч, что за пшеница на поле у тебя такая выросла?

А другой и без обиняков ляпнет, не слушал был.

* * *
Приехал на село цыган Гамга, коновал, Архип к нему. Осмотрел цыган поле, инда крякнул, а помочь ничему не может.

– А иди ты, – говорит, – в монастырь и спроси у отцов, как тебе горе избыть.

С тем и уехал.

Собрался Архип на богомолье.

И где по дороге какая церковка попадалась или часовня, везде молебны служил и свечки ставил: уж больно срам-то его одолел. А как вошел в монастырь и видит, на стене старичок написан, поджилки и затряслись: узнал странника, да уж поздно.

Отстоял Архип обедню, а после обедни с богомольцами к затворнику. Стал у окошечка, дожидается, когда затворник выглянет и все пойдут подходить, кто за благословением, кто с бедою.

Выглянул затворник, дошел черед до Архипа, Архип все ему про свое поле, и как сеял и что потом вышло.

– Батюшка, помоги, от сраму деваться некуда.

А старец даже ногами затопал.

– Поди ты, – говорит, – прочь окаянный и с колком своим. Не в святой обители тебе место, ступай к жиду поганому.

Поклонился Архип и пошел.

И думает себе:

«К какому это жиду велит старец идти?»

А жил на селе беднеющий портной Соломон.

«Должно, что к Соломону!» – решил Архип да, не заходя домой, прямо к Соломону.

И Соломону про свое поле – да чего и рассказывать: у всех на глазах поле-то, разве что слепой не увидит!

– Эка беда, – сказал Соломон, – твое горе не горе, а клад: возьми серп, полей росной водой, подковырни какой поспелее, да и неси домой, а потом в сахарную бумагу его, да перевяжи и вези продавать. Да продавай-то не сразу: сто рублей за колок, да сто рублей за секрет. А секрет вот какой: скажешь, ну! – пойдет работать, скажешь: тпру! – отпадет.

Поблагодарил Архип Соломона, посулил с каждой сотни рубль и довольный вернулся домой.

* * *
Не узнать Архипа; или в уме помутился? Ему колком тычут, а он, знай, в бороду посмеивается. Или чего задумал?

Рано поутру вышел Архип, благословясь, и пошел с серпом в свое голое поле. Росной водой помочил он серп, подковырнул позрелее – целую полосу нажал и домой. А на другой день нагрузил телегу и с товаром в город.

– Стержень! Кому надо стержень? – скрипит телега, покрикивает Архип.

А сидела у окна молодая вдова, уперлась локтем в подоконник: тесно ей в комнатах, сна забыть не может. И слышит: телега, купец с товаром. Очнулась, крикнула Пашу:

– Поди, узнай, что такое?

В скуке, известно, чему не рад, – на каждый клик встрепенешься.

Вернулась Паша, а сказать не может, только фырчит в передник.

– Да ты с ума сошла! Позови сюда мужика, сама посмотрю.

– Стержень! Кому надо стержень? – тянет за окном Архип.

Побежала Паша и уж не одна вернулась.

– Да что это такое? Давай сюда!

– Стержень, барыня, стержень! – заладил свое Архип.

А как развернула Палагея Петровна сверток, так и заалелась и скорее его в сторону.

– Сколько стоит?

– Сто рублей.

– На бери.

И сейчас же денежки на стол.

И не успел Архип из дверей выйти, а рука уж сама к свертку, развернула Палагея Петровна, вынула, а он ровно пробка, – нечего с ним.

– Паша, – кричит, – Паша, беги, догоняй мужика, скажи, чтоб вернулся.

А Архип знает, шажком едет. И вернула его Паша.

– Секрет сказать? – подмигнул Архип, – можно: сто рублей.

А скажи он двести, все и двести дала бы.

Положила Палагея Петровна покупку в комод и до ночи сколько раз не утерпит, вынет, развернет, посмотрит, а как ночь пришла, не надо и сна.

А наутро и весела и не кричит на Пашу и окно забыла. Да и что ей: сны не снятся.

И пошли дни – разлюли, не вдовьи.

* * *
Собралась как-то Палагея Петровна за город к родственнице-генеральше.

Все ей были очень рады, а больше всех сам хозяин: взглянет на Палагею Петровну и точно весь взмокнет.

А Палагея Петровна, как обед кончился, домой.

Ну, ее удерживают, чтобы переночевала – и погодой прельщают и деревенским воздухом! – а она и слышать не хочет. А, наконец, и призналась, что забыла дома одну вещь и без нее заснуть не может.

– Эка, о чем горевать! – обрадовался хозяин, – да я сейчас отряжу Тишку: Тишка живой рукой слетает, накажите только, что доставить.

Палагея Петровна согласилась.

И не прошло и минуты, поскакал Тишка из усадьбы в город за вещью. И благополучно доехал, получил сверток от Паши, сунул его в задний карман и, немедля, назад.

Выехал на большую дорогу – ехать свободно. – Ну! – крикнул Тишка.

И пропал: как выскочит из кармана-то да как вдвинет и пошел и пошел –

Тишка понять ничего не может, холодный пот прошиб, нахлестывает, скачет, а это зудит и зудит, и чем больше поднукивает Тишка, тем пуще.

Шляпа так над головой и поднялась – на волосяном дыбе.

И уж не помнит, как и доскакал.

– Тпру! – крикнул несчастный и вдруг освобожденный хлопнулся наземь весь в холодном поту и уж раскорякой едва вошел на крыльцо.

* * *
До поздней ночи сидели на балконе.

Вечер был прекрасный, гостья необыкновенно оживлена – она была так рада, что ее неразлучный сверток с нею! – и оживление ее сводило с ума хозяина.

Он почему-то все принимал к себе и так уверился, что когда в доме все затихло, он тихонько прокрался в комнату к Палагее Петровне.

Лунная ночь была, лунный свет кружил голову и застил глаза, – генерал, пробираясь по комнате, задел за стул.

– Ну! – пробормотал он с досадой. И пропал, как Тишка.

Сверток упал на пол, развернулся и что-то впилось в генерала.

Бедняга, ничего не понимая, со страха стал на колени, а оно не отпускает. Лег на ковер – не легче. Или это ему снится? Потрогал сзади: нет, живое. И нет избавления.

Теряя всякое терпение, шмыгнул на балкон, с балкона в сад.

– Ну! ну! – кряхтел он, ничего не соображая. И обессилев, растянулся ничком на дорожке.

А наутро нашли в саду генерала: скончался! – а это глазам не верят – это, как перо, торчит сзади.

Диву дались, пробовали тащить, да оно, как загнутый гвоздь, ни клещами, ничем не возьмешь.

Да так и похоронили. И много было слез, но больше всех убивалась Палагея Петровна.