Солдат Сказка для детей Ремизов читать

1
Служил солдат царю верой и правдой, за родину терпел и трудился, во скольких боях побывал, уж смерть как на него зубы точила, да Бог миловал, цел остался. А вернулся, нет у него ни угла, ни крова, три сухаря в сумке, – доживай век, как знаешь!

И пошел солдат, куда глаза глядят.

Вот ходит он день, и другой, и третий, кончил все сухари и, хоть ложись, да протягивай ноги, нет больше сил…

И видит солдат, идет ему навстречу человек такой чудный.

– Куда идешь, солдат?

– Куда глаза глядят, добрый человек! – и рассказал солдат всю свою жизнь, как служил царю верой и правдой, за родину терпел и трудился.

– Ну, правильно ты прожил, солдат, в сем веке, ступай в царство небесное!

А это сам Господь был.

Поблагодарил солдат за такую милость.

«Вот когда поживу-то!» – и пошел по дорожке направо.

Долго ли, коротко ли, достиг солдат райского места.

И уж такая там благодать: какие поля, какие луга! – ходит солдат, только диву дается. Насмотрелся, нагляделся всяких чудес, покурить захотелось, а табаку ни крошки. Вот он и туда заглянет, и сюда зайдет, – здания все огромадные, как дворец, ни одной лавчонки.

А шли из лесочка праведные старцы. Солдат к ним:

– Покурить больно хочется, нельзя ли как, старички, табаку раздобыться!

– Какой такой табак! Что ты, солдат, нешто тут этим балуются?

И так его пошуняли, уж не рад, что связался.

Сильно солдату досталось. А курить смерть хочется.

– Может, где его тайная продажа есть? – да местностей-то он не знает и спросить уж боязно.

2
И пошел солдат, куда глаза глядят.

И опять ему навстречу тот человек, такой чудный.

– Что это ты, солдат, голову повесил? Или тебя кто обидел?

А это сам Господь был.

– Терпенья нет, курить хочется.

– Ну, коли так, ступай по той вон дорожке: там все есть!

Поблагодарил солдат, повернул налево, да скорей в путь.

А уж бесы бегут навстречу, лапками так и разметывают. И припекать стало, да солдату что, – видывал и не такое: один вошиный зуб чего стоит!

Обступили бесы, жужжат, что пчелы.

– Что тебе, солдат, угодно? Да не надо ли чего? Да мы все тебе, что хочешь! Рады служить! Приказывай!

Солдат от них отбиваться, – летели бесы, как пули, – ну, где на землю приляжет, где ползком. Как-никак, добрался до самого пекла.

– Дайте, – говорит, – местечко, передохну малость. Тут его бесы под ручки, посадили в угол, вроде, как у плиты жаркой.

– А что, табачишко найдется? – спросил солдат бесов.

– Есть! Сколько хочешь!

– Да не хочешь ли папиросов?

– Все равно, что есть, то и ладно.

И натащили бесы махорки – страсть! Кури, сколько влезет.

Покурил солдат хорошо, и вздумалось ему вздремнуть с пути. Да только это дело не сладилось. Стали бесы его прижимать: кто за руку дернет, кто за ногу, кто коготком погладит. Он уж что-что ни делал, нет, лезут!

День прошел и другой прошел, и стал пообвыкать солдат в пекле. Табак, слава Богу, есть, и опять же тепло, жить можно, и одно только тошно: уж очень пристают. И пустился на выдумки, как бы так оградиться от нечистой силы.

Вот взял солдат шнур, вынул кусочек мелку, намелил шнур и давай мерить пекло.

3
Сначала-то бесы ничего, только под руку подталкивали, а потом смекнули, должно быть, что затевает солдат неладное, подскочил один черт…

– Что ты, – говорит, – солдат, делаешь?

– Разве ослеп, не видишь, меряю: церкву хочу поставить. У вас тут и помолиться негде.

Как бросится черт к главному черту.

– Дедушка, погляди-ка, солдат-то что выдумал, хочет церкву у нас поставить!

Поднялся сам, пошел проверить.

И правда, трудится солдат, ползает со шнурком – пекло мерит: хочет в пекле церкву поставить.

– Он еще и нас заставит молиться! – захныкали бесы. Ну, сейчас же отрядил главный бес послов в небесное царство с жалобой на солдата.

– Какого солдата прислали в пекло! Хочет церкву поставить! Нешто это возможно, в пекле – церква!

– А зачем таких к себе принимаете? – сказали в царстве небесном.

– Да возьмите его от нас! – просят бесы.

– А как его взять, раз сам пожелал. Так ни с чем и вернулись.

– Что нам теперь, бедным, делать, закадит, замолит нас солдат несчастных! – завопил сам их главный.

Тут, откуда ни возьмись, выскочил один бесенок, пискун называется, так, востроносенький.

– Сдери, – говорит, – дедушка, с меня кожицу, натяни барабан и пускай с барабаном выйдет кто за ворота и забьет тревогу. Солдат живо сам уйдет.

Ведь, какую умную штуку придумал, даром что и звания-то – пискун!

Содрал дед с бесенка кожу, натянул барабан.

– Смотрите ж, – наказывает чертям, – выскочит солдат из пекла, и сейчас запирайте ворота, а то еще, чего доброго, опять ворвется, и уж пропадай с ним!

4
Забили черти тревогу.

Солдат как услышал барабанный бой, да сломя голову бежать из ада, всех чертей распугал, словно бешеный. Выскочил за ворота.

А им только того и надо, – ворота хлоп и заперлися.

Осмотрелся солдат: никого, и тревоги больше не слышно. Повернул назад, торкнулся, – заперто. Давай стучать.

– Отворяйте, черти! Ворота сломаю!

А они из подворотни только хвостиками помахивают:

– Нет, брат, дудки! Ступай, куда хочешь, нам без тебя веселее. Не пу-устим!

Куда теперь солдату?

Слава Богу, что еще кисет с чертячьей махоркой цел! Покурил солдат с горя и пошел, куда глаза глядят.

Шел, шел и повстречался ему тот человек, такой чудный.

– Куда идешь, солдат?

– И сам не знаю. Выперли меня черти.

– Ну, куда ж я тебя, Устинов, дену? Послал в царство небесное – не хорошо, послал в ад, – и там не поладил.

– Да хоть на часах где постоять!

– Ладно, становись у тех врат, видишь. Да смотри, зря никого не пускай.

А это сам Господь был.

Сам Господь ко своим вратам небесным поставил на часы солдата.

Поблагодарил солдат и пошел, стал на часы. И вот идет… глазищи выпятила, зубы оскалила.

– Кто идет?

– Смерть.

– Куда?

– К Богу.

– Зачем?

– За повелением, кого морить прикажет.

– Погоди, – остановил солдат, – сам пойду, спрошу!

5
А было повеление от Господа Бога, чтобы три года морила смерть самый старый люд.

Солдату жалко, – стариков стало жалко.

Вышел и говорит смерти:

– Ступай, смерть, по лесам, грызи три года самый старый дуб.

Заплакала смерть:

– И за что Господь так прогневался, – посылает дубы грызть!

А ослушаться не смеет, и побрела в лес. И три года шаталась там, в лесу там, выбирала вековые дубы, подгрызала их под корень, три года трудилась ночь и день.

Изошли три года, и воротилась смерть к Богу.

– Зачем опять? – остановил солдат.

– За повелением, кого Господь прикажет морить.

– Погоди, я сам пойду.

И было повеление от Господа Бога три года морить смерти молодой народ.

А солдату жалко: братьев вспомнил, – ведь, всех их уморит смерть.

Вышел и говорит смерти:

– Ступай назад, три года точи молодые дубки. Так Господь приказал.

Заплакала смерть:

– И за что, Господи, на меня гневаешься!

А ослушаться нельзя: не по своей воле смерть смертью по миру ходит, не сама берет, а повеленное. И побрела в лес и три года точила молодые дубки, измаялась.

Изошли три года, вернулась смерть за повелением.

И в третий раз не допустил ее солдат, сам пошел.

А было повеление от Господа Бога три года морить смерти младенцев.

Жалко солдату, – ребятишек жалко.

И велел солдат смерти идти опять в тот самый лес, три года по кустикам лазать, заячью долю есть.

– Господи, за что Ты меня мучаешь! – заплакала смерть, а пошла, и три года по кустам питалась листьями, извелась вся: известно, не заяц, на листочках-то долго не продержишься!

Идет… едва ноги передвигает. Ветер подует – так от ветру и валится.

«Ну, – думает, – расцарапаюсь с солдатом, а дойду сама до Господа Бога. Девять годов Он меня наказует!»

Солдат окликнул.

Молчит, лезет на крыльцо.

Тут солдат ее за горбушку. А та его косяшкой. И такой поднялся шум, не дай Бог.

6
И выходит тот самый человек, такой чудный.

– Что такое?

А это сам Господь был.

Упала смерть Ему в ноги.

– Господи! За что на меня прогневался? Девять годов я мучаюсь, по лесам таскаюсь: три года вековой дуб грызла, три года дубки точила, три года глодала листики.

А солдат винится: простит его Господь, очень уж жалко ему народа!

И повелел Господь девять годов носить солдату смерть на закорках, кормить орехом, чтобы смерть поправилась.

И тотчас смерть так и села верхом на солдата.

А солдат – делать нечего, Божье повеление! – встряхнул ее и повез. Уже возил он ее, возил по лесу, у орешенья, нажралась смерть орехами.

– Вези, – кричит костлявая, – прокати меня, солдат, по дубравушке! – и залопотала что-то по-своему, песню что ли смертную.

Песня-то песней, Бог с нею, пускай себе, да трудно с такою ношей, а крепится – повеленное надо исполнить.

Приостановился солдат, вытащил из-за голенища кисет, закурил.

Увидала смерть.

– Солдат, дай и мне покурить!

А солдат ей кисет, – развязал.

– Полезай, – говорит, – и кури, сколько хочешь.

Известно, смерть в чем-в чем, а насчет табаку плохо, и что и к чему, ничего тут не понимает.

И юркнула в кисет.

А солдат, не будь дурак, закрутил кисет, да за голенище. И уж налегке пошел опять ко вратам небесным, стал на часы, как ни в чем не бывало.

И идет тот самый человек, такой чудный, увидел солдата.

– А смерть где?

– Со мной.

– Где с тобой?

– Да за голенищем.

– А ну, покажи?

Солдат мнется: выскочит смерть из кисета, засядет на закорки и опять носи ее.

– Покажи, я тебя прощаю.

Солдат вытащил кисет, развязал.

А смерть – у! так и скаконула на него, да прямо на плечи.

– У,солдатик!

И повелел Господь Бог смерти уморить солдата.

Соскочила смерть на землю.

– Ну, солдат, слышал?

– Слышал, такая воля Божья! Стало быть, помирать надо.

Тут его смерть и уморила