Клад Сказка для детей Ремизов

Лоха был большой любитель до всяких кладов, и был у Лохи товарищ Яков, тоже под стать Лохе. Оба частенько на Лыковой горе рылись, но ничего никогда не находили.
Клад – с зароком, и нередко такой зарок кладется: тот клад добудет, кто не выругается нехорошим словом, – а русскому человеку нешто удержаться? ну, клад и не дается!
Раз Лоха пошел за грибами на Лыкову гору, набрал груздей, спустился с горы, дошел до родничка и присел отдохнуть. А было это пред вечером, уморился Лоха с груздями, сидит так – хорошо ему у родничка, отдыхает.
И видит Лоха, товарищ его Яков с сухими лутошками едет.
– Куда, брат, едешь?
– Домой.
– Возьми меня!
– А садись на заднюю-то лошадь.
Яков на паре в разнопряжку ехал с двумя возами. Лоха повесил себе на шею лукошко с груздями, уселся, погоняет лошадку.
– Кум, – говорит Яков, – поедем ко мне горох есть. Василиса нынче варила. Уж такой, что твоя сметана.
– Поедем, кум.
Приехали к Якову, распрягли лошадей. Яков вперед в избу пошел, Лоха за ним.
Вошел Лоха в сени, двери-то в избу и не найти. Кричать – а никто голосу не подает. Вот он лукошко на землю поставил и стал шарить дверь. Бился, бился – нету двери. Начал молитву читать, а двери все нет, и молитва не помогает. Так руки и опустились.
И увидел Лоха вдали свет чуть пробивается, и будто в кузнице кузнецы куют. Поднял он с земли лукошко и пошел на свет.
Шел, шел, дошел до железной двери, отворил дверь – там длинный-предлинный подземный ход, а справа и слева очаги и наковальни, и кузнецы стоят.
Кузнецы большие, в белых, как кипень, одежах, и у каждого очага по три кузнеца: один дует мехами, другой раскаливает железо, третий кует.
Подошел Лоха к первым кузнецам – куют лошадиные подковы.
– Бог помочь вам, кузнечики.
Молчат.
Он к другим – шины куют.
– Бог помочь, кузнечики!
Молчат.
Он к третьим – куют гвозди.
– Бог помочь!
И эти молчат, только смотрят на него.
Ну, он дальше: дальше куют у каждого горна все разные вещи. Он уж ни с кем ни слова. И далеко прошел, уставать стал.
И вот откуда-то из побочного хода появился будто приказчик какой, распорядитель их главный, в кожаной одеже, сам смуглый, ловкий такой парень.
– Как ты, – говорит, – Лоха, попал сюда? Что тебе надо? Денег? Пойдем, я тебе их покажу.
– Нет, родимый, – Лохе уж не до денег, – ты меня лучше выпроводи отсюда, запутался я.
– Ну, вот еще! Я тебе наперед покажу, а потом и на дорогу выведу. Пойдем.
И пошел водить Лоху по разным ходам между кузнецами: то в тот переулок, то в другой, – так заводил, так замаял, могуты не стало.
– Бог с тобой, с твоими деньгами. Выпусти! – запросился Лоха.
– Сейчас! – да знай себе ведет, не остановится.
Наконец-то подвел к подвалу, повернул ключ в двери, отворил дверь – там лестница железная, весь подвал фонарями освещен и полн золота, серебра, меди, железа, стали и чугуна. И все, как жар, горит.
– Видишь, Лоха, богат-то я как! Хочешь золота, хочешь серебра? Бери сколько хочется.
– Да куда мне, родимый? Отпусти! Мне и взять-то не во что.
– Да вот голицу-то насыпай.
– Не донести мне.
– А ты от онуч веревки отвяжи, да и перевяжи рукавицу-то.
Лоха соблазнился: уж очень красно золото! – насыпал рукавицу золотом, а другую тот насыпал.
– Довольно, что ли?
– Спасибо, родимый. Дай тебе Бог здоровья на много лет.
– Ну, что там! Благодарить не за что. А ты вот что, ты с Яковом хлеба нам привези. Видел, сколько у меня работников, так их всех накормить изволь. Да, смотри, привези печеного, нам мукой-то не надо!
– Когда ж тебе, родимый?
– Да вот как первый урожай будет.
– Постараюсь, родимый.
– Не забудь же.
И повел, вывел его из подвалу да по коридорам, и к какой-то трещине. Тут и стал.
– Видишь, Лоха, свет?
– Вижу.
– Иди на него
Лоха и пошел на свет-то, и чувствует, что на воздух вышел.
Осмотрелся, – что за чудеса! – сидит он у родничка, где отдыхать сел, и лукошко его с груздями, как поставил, так и стоит. Взглянул под ноги, а у ног его голицы связанные, пощупал – деньги. Себе не верит, развязал малость, запустил руку – золото.
Темно было, чуть заря.
Поднялся Лоха, вытряхнул из лукошка грибы, положил в лукошко голицы с золотом, прикрыл травой и пошел себе по дороге. Да улицами-то не шел, а с заднего двора и прямо к себе в амбарушку.
Рассветало уж.
Вынул он из лукошка голицы, да не развязывая – в короб, короб на замок, и вошел в избу.
– Где это ты пропадал столько? – спрашивает жена.
– Да чего, в лесу заплутался.
– Все тебя, все село, три дня искали, думали, без вести пропал. Эко дело какое с тобой случилось!
Поговорили, поговорили, дали поесть. Сильно проголодался Лоха, поел всласть, да опять в амбарушку, лег там под коробом и заснул.
И видит он во сне, явился к нему тот самый приказчик, распорядитель кузнечный, и говорит:
«Ни, Боже мой, никому не говори, что ты у меня был и золота взял. Ежели откроешь, худо тебе будет!»
Но Лоха не только что говорить или кому показывать, а с опаски уж и сам, как положил голицы в короб, так хоть бы раз посмотрел, какое там у него в коробу золото лежит. В амбарушку пройдет понаведаться, короб осмотрит, да назад в избу.
И, должно быть, заметили люди, что Лоха в амбарушке что-то прячет, что-то таит, о чем-то помалкивает.
Раз пришел Лоха в амбарушку, хвать, а короба-то и нет, – украли!
Украли его короб, нет золота, нет его клада.
Кто же украл?
Никто, как Яков-кум.
Лоха и объявил подозрение на Якова. Стали Лоху допрашивать, где Лоха золотые взял, он и открылся – забыл наказ! – все рассказал и про кузнецов и про золото.
И вернулся Лоха домой с допроса, заглянул в амбарушку, постоял, потужил, пошел в избу – тоскливо ему было, прилег на постель, лежит – ой, тоскливо! И чувствует Лоха, ни рукой ему двинуть, ни ногой не пошевельнуть, хотел покликать, а язык и не ворочается.
Так и остался. А какой был-то! – одно слово, Лоха.