Шелгунова Рассказ На холодном юге

I

На одной из многолюдных улиц Петербурга, в большом каменном доме, во втором этаже, помещалась библиотека. Хотя библиотеку эту посещало много народу, но тем не менее хозяйка библиотеки, Ольга Степановна Васильева, зачастую призадумывалась и вздыхала, в особенности, когда приходилось вносить плату в гимназию за ее двух сыновей — Колю и Сережу. Мальчиков безденежье матери тоже очень смущало. И вот, раз, перед Новым годом, когда Ольга Степановна бегала по знакомым, с целью достать денег, Сережа прошел в читальную комнату, помещавшуюся рядом с библиотекою, и подошел к старичку, отставному моряку.

— Иван Егорович, мне надо бы поговорить с вами, — сказал Сережа.

— Что надо, дорогой мой, — заторопился старичок, вставая с кресла и сдвигая очки на лоб.

Они отошли от круглого стола и сели к окну.

— Иван Егорович, — начал Сережа, — ведь дедушка мой был моряк? Он был ваш товарищ? — спросил Сережа.

— Еще бы, — воодушевился старик. — Мы плавали с ним в Тихом океане. Бывало, как выйдешь…

— Дело в том, что я хочу поступить в морское училище, — без церемонии перебил его Сережа. — Маме нечем за меня заплатить в гимназию. Коля пусть останется в гимназии, ему уже не долго, а я поступлю в училище. Ведь я имею право поступить туда?

— Иметь-то имеешь. — задумался старик, — да только, брат, немножко поздно ты спохватился…

— Вижу и сам, что поздно, но что же делать. Я надеюсь на вас! Помогите мне приготовиться!..

Старик с радостью согласился, о решении заявлено было матери Сережи и вскоре мальчик вышел из гимназии и стал ходить к Ивану Егоровичу готовиться к приемному экзамену. Мечтая о морском училище, Сережа перечитал все путешествия, которые только нашлись в библиотеке, и может быть вследствие этого занятия его с Иваном Егоровичем подвигались плохо.

Решив какую-нибудь арифметическую задачу, он начинал рассказывать Ивану Егоровичу о прочитанных им путешествиях и, разумеется, многое перепутывал, преувеличивал, а старик кипятился, перебивал Сережу, доказывал, а затем начинал рассказывать о том, как они, во время кругосветного плавания, были в Бразилии и как их принимал бразильский император, или же, увлекшись, подробно сообщал Сереже о каком-то необитаемом острове, на котором его чуть не сели дикари.

Каждый день ученик и учитель давали себе слово не болтать более, а заниматься, и каждый день, все-таки, не занимались, а продолжали болтать. К экзамену Сережа, конечно, не приготовился и поступление в морское училище пришлось отложить еще на год. Этот год прошел точно так же, как и предыдущий.

— Иван Егорович, — говорил иногда Сережа, — а что, если я опять на экзамене провалюсь?

— Учись хорошенько и не провалишься, — с уверенностью отвечал старик. — Смелым Бог владеет. Я это всегда говорил. Вот, точно также, шли мы раз по Тихому океану…

И Иван Егорович пускался в бесконечные рассказы о своих прошлых путешествиях…

В рассказываемое нами время дела Ольги Степановны приходили все в больший и больший упадок и, наконец, в одно зимнее утро библиотека, ее была продана за долги, а Ольга Степановна вынуждена была нанять одну небольшую комнату, в которой и поселилась с своими сыновьями.

Коля учился, можно сказать, спины не разгибая; положим, что и Сережа приготовлялся прилежно, но времени для занятий ему оставалось уже немного.

Наконец, наступил экзамен и Сережа, скрепя сердце, вошел в большую залу морского училища и, конечно, с треском провалился; на экзамене не нужно было сообщать о прочитанных им путешествиях и ни слова не спросили о том, как бразильский император принимал Ивана Егоровича.

На набережной его встретил Иван Егорович.

— Ну, что?.. Вижу, брат, по лицу, что провалился, — сказал он, — что же теперь делать?

— Да все, что угодно, но только домой я не пойду! — отвечал Сережа. — Мама содержать меня не может. Разве вы не видите, как она бьется, давая грошовые уроки?

— Что же теперь делать?

— Да опять же все, что угодно; я уже давно все решил, но только, до поры до времени, не хотел говорить. Бумаги все у меня с собою, да и в кармане есть три рубля. Я уеду отсюда.

— Да куда же ты уедешь? Господь с тобою?

— Сначала в Кронштадт, а там поеду дальше.

— Ну, это, брат, пустяки!.. Одного-то я тебя не пущу в Кронштадт, да и к тому же, я думаю, прежде всего нужно домой идти…

— Ни за что на свете! Мама заплачет, а когда конец мне. Я готов буду утопиться. Лучше я напишу маме, что я провалился…

Иван Егорович задумался; он не ждал такого оборота дела, а потому, не взвесив обстоятельств, поддался настойчивости Сережи и вскоре они оба сели, тут же на набережной, на пароход и через два часа были в Кронштадте.

Целый день бегал Сережа по судам, отходившим за границу, и нигде не нашел подходящего места. Наконец, на другой день, на голландском корабле, отходившем с грузом в Лондон, ему сказали, что у них есть место помощника кочегара. Сережа так и просиял. Мигом прилетел он к Ивану Егоровичу, чтобы сообщить ему такую радостную весть.

— Да что ты, голубчик, с ума сошел, что ли? Тебе ведь не выдержать кочегарной должности! — закипятился было старик.

— Выдержу! Не беспокойтесь! Вот видите, что я отлично доберусь до Америки, а там уж я не пропаду!.. — с азартом уверял Сережа.

Иван Егорович сначала протестовал было, но такая удаль Сережи была по душе старику и он, наконец, сдался… Немного погодя, старый и малый поплелись к капитану корабля.

Капитан, взглянув на прилично одетого Сережу, захохотал было и отрицательно замотал головою, но Иван Егорович, свободно объяснявшийся по-английски, красноречиво рассказал ему о страстном желании мальчика пробраться в Америку и наконец убедил капитана принять Сережу помощником кочегара, с платою одного фунта стерлингов[1] за месяц или за один рейс, так как во время нагрузки, выгрузки кочегарам обыкновенно делать нечего.

Иван Егорович, конечно, не оставил без помощи своего маленького приятеля, у которого в кармане было только три рубля. Он купил ему подержанную кожаную куртку, купил ему кое-какого белья и дал десять рублей на путевые расходы.

— Больше не могу, брат, — сказал он, прощаясь с ним. — Приедешь в Лондон — пиши; дальше поедешь — тоже пиши, — говорил старик, смахивая рукою невольно навернувшуюся слезу.

— Скажите маме, чтобы она не скучала обо мне; скажите ей, что я не хотел быть ей в тягость, а потому и уехал. Я не хочу идти мальчиком в какую-нибудь лавку, а лучше посмотрю свет, выучусь языкам и, может быть, сам не умру с голоду, да и ей помогу под старость.

На следующий день старый и молодой моряки расстались.

Иван Егорович в точности передал Ольге Степановне все происшедшее и выдержал целый шторм упреков в легкомыслии и потворстве бредням мальчика. Но потом Ольга Степановна немного успокоилась и скоро пришла даже к решению, что все это случилось, может быть, к лучшему.

II
Через два месяца Иван Егорович получил письмо с английскою почтовою маркою и со вложением двух золотых. Письмо это было от Сережи.

Вечером в бедную комнатку Ольги Степановны вошел сияющий Иван Егорович. Коля сидел за уроками, а мать заваривала чай.

— Вы так сияете, Иван Егорович, — заговорила Ольга Степановна, — что, вероятно, чем-нибудь сильно обрадованы?

Иван Егорович торжественно достал из кармана конверт с английскими почтовыми марками и, вынув письмо, начал его читать вслух.

«Дорогие мои друзья и милая, милая моя мама! Я чуть было на первых же порах не погиб, но меня спас случай. Добрались мы до Лондона благополучно, то-есть этим я хочу сказать, что мы теперь в Лондоне, а не на дне морском. Но работа была моя нелегкая: не раз я думал, что сгорю в печи, потому что во время качки я так страдал от морской болезни, что упаду, бывало, около огня и лежу до тех пор, пока платье на мне едва не начинает загораться. Это были тяжелые минуты, но они прошли и я больше кочегаром не буду. По окончании рейса, я получил свое жалованье и предложение от капитана остаться у него на следующий рейс. Я, разумеется, тотчас же отказался и начал по целым дням ходит по судам, отыскивая себе более подходящее место. Но скоро найти места мне не удалось и я вынужден был растратить полученное мною жалованье. А я-то мечтал было, что пошлю его моей маме! Можно сказать, что я почти голодал, а капитал мой между тем так и таял. Прошло три недели, а места на корабле, идущем в Америку, все нет, как нет! Не раз я приходил уже в мрачное отчаяние, вспомнить о котором мне теперь и больно и стыдно, в особенности перед мамою. И только мысль, как мама будет плакать обо мне, придавала мне силы жить и искать места. Наконец, вчера мне указали на контору пароходства, делающего постоянные рейсы между Англиею, Южною Америкою и другими частями света. Я вошел в контору и мне сказали, что в следующей комнате сидит капитан парохода „Британия“, мистер Гиллон. Тут же в комнате сидела дама, тоже пришедшая в контору. Это, оказалось, была жена капитана.

— Что вам угодно, молодой человек? — спросил у меня капитан.

Ах, мама, если бы ты знала, как этот капитан с первого же раза мне понравился!..

Я отвечал капитану, что ищу какого бы то ни было места, что приехал сюда кочегаром, но что мне трудно быть кочегаром и что я хочу в Америку. Говорил я по английски, разумеется, с грехом пополам, и потому он тотчас же спросил:

— Вы ведь не англичанин? Вы, верно, немец?

— Нет, я русский, — отвечал я.

— Как, вы русский? — крикнула дама, вскочив с места.

Капитан строго посмотрел на нее и она опять села. Он расспрашивал меня обо всем очень обстоятельно: не убежал ли я и что умею делать? Затем велел мне придти через час к нему на квартиру. Голос у меня дрогнул, когда я стал говорить ему, как ты, мама, обеднела и как я был тебе в тягость. Слезы так и брызнули у меня.

Через час я был у него на квартире.

— Как вас зовут, милый мальчик? — по русски спросила меня капитанша.

— Сергеем, — отвечал я.

Пришел капитан и сказал, что кочегаром мне быть не под силу, а что он возьмет меня, потому что его жена просит об этом. Занятия у меня будут такие, к каким я окажусь более способным. Жалованья он положил мне три фунта в месяц.

Я подписал контракт, отдал капитану свои бумаги и получил вперед два фунта, которые, мама, тебе и посылаю. Завтра мы выходим в море. Пишите в Каракас, в Венецуэлу; там мы будет разгружаться…»

Иван Егорович достал из кармана две золотые монеты и, позвенев ими, положил их перед Ольгою Степановною.

Ольга Степановна, закрыв лицо руками, тихо плакала. Коля и Иван Егорович тоже были тронуты и молчали, видя радостные слезы матери…

Через два месяца, накануне Нового года, Иван Егорович опять пришел в маленькую комнатку Ольги Степановны и, вынимая из карманов разные съестные припасы и бутылку вина, сказал:

— Пришел к вам, матушка, встречать Новый год. А вот и закуски принес.

Ровно в двенадцать часов выпили втроем по рюмке вина и поздравили друг друга с Новым годом.

— Без подарков не водится ведь встречать Новый год, — шутливо проговорил Иван Егорович и полез в карман, откуда достал две золотые монеты, позвенел ими и положил перед Ольгою Степановною.

— Это вам от Сереженьки, — торжественно сказал он, — а вот и письмецо, если хотите, — добавил он, вынимая конверт.

«Милые и дорогие мои. Я счастлив, счастлив и счастлив! Капитан нашел меня очень способным к морскому делу и не давал мне дремать во время всего пути, так что я не работал только тогда, когда спал. Во время бури, которую мы вынесли около берегов Америки, я нисколько не растерялся и все время не отходил от капитана. Буря эта подняла мои фонды в его глазах… Я посылаю маме только два фунта, хотя заработал шесть, потому что отдал два фунта в капитал, который будет храниться у капитана, а на остальные два фунта кое-чего себе купил.

Капитанша наша, Мария Ивановна Гиллон, оказалась сибирячкою, из какого-то города на Амуре, только она замужем лет уже пятнадцать. Детей у нее нет и она меня так любит, что если бы капитан дал ей волю, то я никогда не стоял бы на вахте потому что в хорошую погоду ей кажется, что мне слишком жарко, а в дурную, она просто убивается, так что капитан, очень к ней привязанный, несколько раз из-за меня с нею ссорился.

Право же „Сэрежэньки“, как меня здесь все зовут, есть не с матросами, она сумела отстоять и я ем с Марьею Ивановною, капитаном и пассажирами, и она очень довольна моим аппетитом. А ты, мама, ведь знаешь, какой у меня аппетит?

Недели через три мы идем с грузом в Новую Зеландию, а потом придем назад в Венецуэлу за кофеем, какао и ванилью. Теперь ведь у нас зима, а здесь лето и так жарко, что страх. Эти дни я живу с капитаном в Каракасе[2]. Здесь все одноэтажные дома, белые, с зелеными ставнями, но без стекол. Теперь здесь цветет ваниль и такой запах, что просто прелесть. Вчера мы ездили на плантацию с какао за город и я целый день пробыл в поле. Что это за прелесть, мама! Колибри кругом порхают и щебечут, деревья и кусты в цвету. Сел я на камень около какой-то ограды, а на нее выползла ящерица совершенно бирюзового цвета! Так бы и посадил ее на пресс-папье. Одно только не совсем понравилось мне: захотелось мне выкупаться и я зашел в кусты, около небольшой речки, разделся и прыгнул в воду. Почти в ту же минуту, поблизости, тоже что-то прыгнуло и я увидел только длинный черный хвост. Я, конечно, в тот же миг был на берегу и, схватив свое платье, стал одеваться уже на бегу… Это, мама, был крокодил. Хотя здешние жители и уверяли меня, что у них крокодилы людей не трогают, а в особенности белых людей, но все-таки в воду теперь меня не заманишь.

Здесь, в Каракасе, ужасно весело. По вечерам все ставни открыты, в окнах сидят креолки и точно будто все на улице. А если бы ты, мама, видела, какие тут на рынке продаются плоды, так просто даже уму непостижимо! Марья Ивановна обещала накупить всяких плодов, когда мы будем уходить в море. Смешно только мне показалось, что тут ездят и на лошадях, и на ослах, а в экипажи впрягают быков. В первую ночь, когда нам с капитаном пришлось ночевать в городе, он перед тем, как лечь спать, стал внимательно осматривать наши постели и нашел двух здоровенных скорпионов, которых мы тотчас же и убили. Как видишь, мама, в море-то безопаснее, чем на суше!

Я теперь порядочно говорю по английски, а потому получил место более высокое, служу приемщиком груза. Жалованье буду получать уже по пяти фунтов в месяц. В Новую Зеландию, кроме груза, мы везем нескольких пассажиров.

Пишите мне опять в Каракас; через семь — восемь месяцев мы опять будем здесь…»

Прошли и восемь месяцев, прошел и год. Новый год Ольга Степановна встречала опять в той же комнатке; опять пришел и Иван Егорович, а о Сереже на этот раз не было ни слуху, ни духу. Коля был уже студентом. Встреча Нового года прошла невесело; давно не получая писем от Сережи, все были как-то грустны и все разговоры были только о нем. Решено было написать письмо в контору пароходства в Лондон с просьбою сообщить о местонахождении парохода. На другой же день письмо было отправлено и вскоре оттуда получен был ответ, что «пароход „Британия“, вероятно, потонул, потому что не дает о себе знать; место его крушения, впрочем, неизвестно».

Письмо это пришлось показать Ольге Степановне, а как оно ее огорчило, можно было судить по тому, что через месяц вся голова ее поседела.

— До тех пор, пока место крушения мне, не будет известным, я сидеть не намерен, — шутил Иван Егорович, голова которого походила на голову новорожденного, так-как на ней волос совсем не было, а был какой-то бледно-желтый пушок.

Где же в самом деле был в это время наш путешественник?.. А он был далеко-далеко и там именно, где ему быть вовсе не хотелось.

III
Взяв груз и пассажиров в Новую Зеландию. «Британия» бодро шла вдоль берега Южной Америки. Пассажиров на пароходе было не много, но все-таки, вместе с экипажем, народу на пароходе насчитывалось до сорока человек. Груза было много и груза самого разнообразного. Главную каюту первого класса занимал англичанин, очень старый и очень богатый. Он ехал с двумя лакеями в Новую Зеландию, где надеялся отыскать племянника, которому он хотел передать свое состояние, так как других наследников у него не было; так, по крайней мере, рассказывал его камердинер. Мистер Пализер был уже так стар, что только в самую хорошую погоду выползал на палубу. Во втором классе пассажиров было больше и, между прочим, в Новую Зеландию переселялся коренастый немец, лет сорока пяти, по фамилии Шварц, с двумя дочерьми и с женихом одной из дочерей — Шарлотты; другую дочь звали Анною.

Капитанша была душою общества. Веселая, бесконечно добрая толстушка, она, по-видимому, всегда забывала о себе в заботах о других. Кроме того, что она была экономом на пароходе и заботилась о продовольствии всех, она, вместе с тем, по вечерам была отличною собеседницею, чтицею, и услаждала пассажиров пением и игрою на фортепиано, стоявшего в общей каюте. Мужа она любила бесконечно и все ее мысли были направлены на то, чтобы доставить покой и удовольствие мужу, в минуты его отдыха.

Пятнадцать лет она была замужем и пятнадцать лет плавала с мужем по всем морям. На пароходе с нею вместе плавали две отличные большие собаки, и целый курятник кур. Так как кто-то из пассажиров перевозил двух коров, лошадь и овец, то капитан, в одно из вечерних собраний, шутливо заявил, что вынужден переименовать «Британию» в «Ноев Ковчег».

Вечером, на пятый день после выхода из Каракаса, за Сережею пришел шкипер, швед Кархола, и сказал ему, что «фрау капитенска» зовет его в каюту.

Сережа пошел в каюту. Стол был накрыт на три прибора и за ним сидели капитан и капитанша.

— Сереженька, да неужели ты забыл, какой день сегодня? — спросила Марья Ивановна.

— А что такое? — изумился Сережа.

— Да ведь сегодня наш Новый год, наш русский Новый год! Садись и будем встречать…

Сережа сел за стол и вдруг как-то осунулся. На глазах его показались слезы.

— Что с тобою? Ты, кажется, плачешь? — заботливо спросила Марья Ивановна.

Две крупные слезинки скатились из глаз Сережи и он глухо прошептал:

— О маме вспомнил… Она теперь с Колею и Иваном Егоровичем встречают новый год и говорят обо мне?..

— Ну, полно, полно! — добродушно сказал капитан, поняв из русской фразы только то, что речь идет о Сережиной маме. — Нельзя же настоящему моряку допускать, чтобы «вода» попадала в капитанскую каюту. Довольно плакать?..

«Русский» Новый год был очень счастлив и с нового года пароход пошел не на парах, а на парусах, потому что ветер был замечательно благоприятен. Перейти экватор было не трудно потому именно, что ветер несколько умерял жар, но через две недели близость холода дала уже себя чувствовать. Пассажирам пришлось вытащить шубы. Ночи стали светлее и мистер Пализер, выбравшийся однажды на палубу, долго глядел на Сережу, деятельно работавшего без всякой шубы и необыкновенно бодрого и веселого. Он обратился с расспросами к капитанше и та, с материнскою нежностью, рассказала ему историю мальчика, чем так заинтересовала старика, что тот, как истый англичанин, просил ее представить ему юношу. Представление состоялось и Сережа был записан в число молодых друзей мистера Пализера.

Ветер по прежнему был попутным, что очень радовало капитана, так как можно было соблюсти экономию на угле. В Магеллановом проливе «Британия» не шла, а, можно сказать, летела, и наконец в ту ночь, когда она могла бы уже выйти из пролива, вдруг поднялся туман и ветер начал дуть так порывисто, что вскоре началась настоящая буря. «Британия», захваченная дико и грозно ревевшим ураганом, билась между громадными волнами и глухо стонала. Мачты с треском падали на палубу, а волны подхватывали их, выбрасывали за борт и как бы злорадно хохотали. Бледные пассажиры, всякий по своему, встречал свою смерть. Некоторые плакали, а некоторые молчали. Капитан делал все, что мог, и трое суток бился около выхода из страшного для моряков Магелланова пролива. Но все усилия его были напрасны: страшным порывом, чуть-чуть было не приподнявшим пароход из воды, его бросило в сторону, на отмель, после чего руля как не бывало; его сорвало и унесло в бушующее море. Через полчаса машинист заявил, что машина перестала действовать. Опасность была очевидна: пароход мог вдребезги разбиться о берег и пойти ко дну. Капитан был взволнован, он не говорил уже жене: «Мери, уходи в каюту, простудишься», он позволял ей стоять около него и она, держа его за руку, твердо глядела в глаза смерти.

— Берег близко, дайте нам шлюпку, капитан, мы отправимся на берег, — заявил один из пассажиров.

— У меня две хорошие шлюпки, — спокойно, но беззвучно проговорил капитан, — и в них могли бы, в крайности, поместиться мы все, но я долгом считаю предупредить вас, что в такую бурю до берега дойти в шлюпках невозможно, а затем предупреждаю, что этот берег безлюдный; там вы пропадете.

— Ну, уж это наше дело! — крикнул жених Шарлотты, — давайте нам шлюпки!

В эту критическую минуту на палубе стояли все, кроме мистера Пализера.

— Господа! — громко сказал капитан, — удерживать вас я не смею, но опять повторяю, что вы идете на верную смерть.

— А разве вы не идете на верную смерть? — горячась, спрашивал кто-то из пассажиров.

— Сережа! — крикнул капитан. — Сходите в каюту к мистеру Пализеру и объясните ему в чем дело. Ну, ребята, спускай шлюпки, если они этого требуют.

Пассажиры моментально бросились к веревочной лестнице парохода.

— Не торопитесь, — предупредил капитан, — иначе вы тут же потонете!.. Не пускать никого без очереди! — крикнул он матросам.

На палубу вышел мистер Пализер.

— Капитан, — сказал он, — разве и вы поедете на берег?

— Я не малодушный трус, — с достоинством ответил капитан, — и судна своего не оставлю.

— А я, капитан, фаталист и верю, что где мне суждено умереть, там я и умру; если вы позволите, то я останусь с вами.

— А я, капитан, — сказал переселенец Шварц, — думаю, что вы знаете дело лучше, чем мы, и если не советуете ехать, то ехать, значит, не следует. Я тоже останусь с вами, а дочери мои могут отправляться, если им это хочется…

— Нет, отец, я без тебя не поеду, — сказала Анна.

— Шарлотта может ехать с женихом, если желает, — глубокомысленно заявил Шварц.

— Нет, отец, — сказала Шарлотта, — и я с тобою останусь. Карл! — обратилась она к жениху, — оставайся с нами! Не поезжай.

— Нет, благодарю! Мне жизнь еще не надоела, — отвечал жених.

— Сережа, а ты что скажешь? — спросил капитан.

— Зачем вы меня обижаете, капитан! — вспыхнул Сережа.

— Я знала, что он не поедет, — радостно проговорила Марья Ивановна, — Сережа, сходи и достань из трюма два мешка сухарей, — прибавила она по-русски. — Может быть они спасутся, так нужно позаботиться, чтобы они не умерли с голоду.

Два молодых матроса и шкипер Кархола заявили, что они тоже останутся на пароходе.

Когда лодки были спущены и народ поочередно был усажен, шкипер иронически заметил матросам, усевшимся в лодки:

— Ну, прощайте, кланяйтесь рыбам!..

Но и эта грубая шутка опытного шкипера не помогла: обе шлюпки с тридцатью человеками отъехали от «Британии» и направились к берегу, казавшемуся очень близко.

— Они потонут, — уверенно сказал капитан, — но что же делать? Удерживать их силою я не имел права.

Ветер в это время как будто притих, но притих точно для того, чтобы набраться силами и налететь на корабль новым ураганом. И действительно, через минуту, он с такою яростью налетел на пароход, что никто не устоял на ногах, но, к счастью, никто не свалился в море. Когда палуба очистилась от налетевшей волны, Шарлотта, крепко державшаяся за рею, отчаянно закричала.

— Потонул! Потонул! — кричала она, — Карл, мой милый Карл потонул!..

Действительно, одной лодки уже не было, а другая, видя невозможность добраться до берега, хотела было вернуться к пароходу, но пароход с быстротою молнии несло в Тихий океан. Капитан, бледный, как полотно, стоял с подзорною трубою в руках и смотрел на оставшуюся шлюпку.

— Господи! — проговорил, он наконец. — Безумцы! Ведь они потонут! Спасенья им нет!.. Сережа! — крикнул он. — Потуши огонь в машине. Чинить ее некому, да и невозможно. Если благополучно вынесет нас в море, то не все еще погибло.

Через два часа страшной качки, от которой «Британия» чуть-чуть не перевертывалась вверх дном, берега Америки стали удаляться.

Капитан все еще глядел на боровшуюся шлюпку и, наконец, положив трубу, мрачно проговорил:

— Кончено.

— Что конченой. Потонули?.. Все?.. — спросила капитанша.

— Все, — ответил Гиллон.

— Вечная им память! — перекрестившись, проговорила Марья Ивановна.

— Господин Шварц! — сказал капитан, — сведите ваших дочерей в каюту первого класса, а сами приходите сюда. Нам надо будет распределить занятия.

Когда Шварц вернулся, капитан сказал:

— Мы теперь вышли в открытое море и именно то, чего так боялись те несчастные люди, то-есть, что мы не будем видеть земли, может послужить нашим спасением. Главная опасность — быть разбитым о берег, или о скалу, миновала. Теперь нас может носить Бог знает сколько времени, но, если попадется какое-нибудь судно, хотя бы даже и китоловное, то оно нас спасет. Распределимте же теперь между собою занятия. Жена моя будет заведывать кухнею, а ваши дочери Шарлотта и Анна, вероятно, не откажутся помогать ей?

— Об этом нечего и говорить, — отвечал Шварц, — они девушки, привыкшие к работе, и не только не откажутся помогать, но даже могут и белье стирать и в каютах прибирать. Я, как фермер, возьмусь ходить за скотиною, которая с нами едет, а если еще что от меня потребуется, то я к вашим услугам…

Таким образом, обязанности каждого были распределены полюбовно и все тотчас же принялись за дело. Не смотря на продолжавшуюся бурю, Марье Ивановне пришлось тотчас же отправиться в кухню, чтобы сварить кусок солонины. Сережа развел огонь, перемыл грязную посуду и помог чистить картофель.

Первый день прошел в усиленных трудах по уборке потерпевшего крушение парохода, а потому все, кроме дежурного, заснули непробудным сном.

На другой день, ночью, небо чуть-чуть прояснилось, и капитан мог определить, где именно находится его судно. В течении тридцати шести часов их пронесло более пятисот верст к юго-западу. Последние ночи были такие светлые, какие бывают в Петербурге только в июле месяце.

— Что с нами будет, если мы будем нестись с такою же быстротою? — спросил Сережа капитана.

— Что с нами может быть, я не знаю, — отвечал Гиллон, — но только нет ничего непостояннее арктических и антарктических ветров[3].

На этот раз общее правило, однако, изменило себе: ветер, хотя и стал значительно тише; но дул не переставая в одну сторону еще целые сутки, а потом, спустя день, немного изменил свое направление и подул прямо на юг.

— Мы несемся прямо к южному полюсу, — сказал капитан, придя в общую каюту к вечернему чаю, — может быть, мы сделаем даже какое-нибудь великое открытие, — смеясь, прибавил он.

— Не знаю, что мы откроем, но я скажу только одно, что даже здесь страшно холодно, — сказал мистер Пализер.

— Что же делать! — отвечал капитан, — на южном полюсе холоднее, чем на северном, так как северный полюс окружен землею, а южный окружен только громадным пространством воды. Надо будет топить камин; благодаря попутным ветрам, у нас угля осталось очень много. А ты, Мери, — обратился он к жене, — теперь должна кормить нас иначе. В каждом обеде кушанья должны быть с уксусом. Всем же вам, для сохранения здоровья, я предписываю, не смотря на холод, обливаться водою и делать побольше движений.

Все обещались исполнять приказания капитана и колония, плывшая на пароходе по воле ветров, видимо не унывала духом и как бы сплотилась между собою, благодаря случившемуся несчастию.

Так, впрочем, бывает всегда: люди начинают жить заповедью Спасителя только тогда, когда их соединяет общее горе.

Работы на корабле было немало, потому что прежде всего капитан поправил оставшиеся мачты, реи и паруса. Он ждал, что ветер переменится, и тогда предполагал поднять паруса, чтобы идти по направлению к северу.

— На юг нам идти незачем; там мы ни кого не встретим и даже белого медведя не найдем, — говорил он.

Но, против их желания, господствующие ветры несли их именно на юг.

VI
15-го февраля капитан записал в свой журнал следующее: «Идем прямо на юг, с быстротою 3 узлов в час. Кое-где видны льдины. Идет не то дождь, не то снег; термометр ниже нуля. Качка слабая».

— Сережа, выпустим сегодня Темзу и Амура — сказала капитанша, — бояться нечего, что их снесет в море!..

Собаки были очень довольны, что их выпустили промяться по обледеневшей палубе, и, конечно, они были счастливее людей, плывших с ними.

По ночам стало так холодно, что путешественники не стали расходиться по своим комнатам, а все оставались ночевать в общей каюте, где топился камин. Сережа перенес подушки и одеяла мистера Пализера и устроил ему постель в общей каюте.

— Сэрежэнки, вы начнете вахту, — сказал капитан. — Если ветер не переменится и ничего особенного не произойдет, вы можете простоять два часа, но в эти два часа придите раза четыре сюда, чтобы поправить огонь в камине. Потом вас сменит Ричард.

Сережа отправился на дежурство.

Ночь была не очень темная, но отвратительная. Дождь, словно иглами, колол лицо и облеплял льдом. Мачты, реи и свернутый парус покрылись корою льда. Сережа стоял на вахте и чувствовал, что холод пронизывает его насквозь. Он несколько раз ходил отогреваться. В четыре часа, когда ему надо было разбудить Ричарда, молодого матроса, горизонт, в первый раз после перенесенных ими бедствий, вполне очистился и показалось солнце. Через каких-нибудь десять минут дождя уже не было и Ричард мог стоять спокойнее.

16-го февраля капитан записал в дневник: «Продолжаем идти к югу с быстротою 3 узлов в час. Пловучие льды всюду. Горизонт к югу покрыт сплошною массою. Ветер крепчает…».

Ветер, действительно, усиливался, но направления почти не изменял. К вечеру судно шло окруженное ледяными горами, которые то удалялись, то приближались.

— Это ведь опасно, Гиллон? — спросила капитанша.

— Очень. Надо быть готовым ко всему, — отвечал капитан, по-видимому спокойно, хотя был бледен, как полотно.

— Нас может раздавит в один момент, — вставил свое замечание Кархола.

Сережа отправился в каюту и поспешно одел мистера Пализера.

— Пойдемте на палубу, — сказал он. — Очень возможно, что мы скоро потонем.

В этот самый момент на судно налетела страшная глыба, ударилась о борт и рассыпалась на отдельные куски. Большой кусок глыбы упал на нос парохода и разбил его вдребезги. Громадная ледяная гора, упав в море, подняла кругом громадные волны и одною из них пароход «Британию» приподняло кверху и в ту же секунду посадило ее на льдину.

Придя в себя от испуга, все, стоявшие на палубе, невольно взглянули на капитана. Он стоял бледный и сосредоточенный, но каждый из пассажиров заметил как бы искорку радости, промелькнувшую в его глазах.

— Судьба наша, кажется, решена, — сказал он, — мы еще пока живы. Эта льдина оказывается не пловучею; вы видите, что о нее разбивается лед. Пойдем, посмотрим, в каком мы положении… Возьмите, впрочем, ружья, — добавил он. — Без ружей выходить опасно, хотя белых медведей на южном полюсе нет.

Ружья были приготовлены в каюте. Кроме капитана, превосходного стрелка, с ружьями никто почти не умел обходиться.

Капитан спустился на льдину первым. В коротком меховом пальто, в высоких сапогах, он казался еще выше, чем был в действительности. За поясом у него торчал топор, а в руках он нес ружье.

— Мэри, — крикнул он жене, — не спускайся, я осмотрю все сначала один. Скажи, что я пойду один.

Обойдя вокруг парохода, он только покачал головою. Нос парохода был совершенно разбит или, лучше сказать, отбит. Осмотрев тщательно судно, капитан пошел вперед. За сто сажен от парохода он остановился у темного возвышения, достал топор и стал осторожно отбивать лед.

Вернувшись к «Британии», он крикнул мужчинам:

— Мы или на острове или на материке, — сказал капитан, — во ста саженях от нас гранитная скала.

Несколько человек спустилось к капитану и целою партиею отправилось вперед на разведки.

Скала, действительно, была гранитная; чем дальше шли наши разведчики, тем скал этих было все больше и больше. Капитан принялся рубить снег между скалами и очень скоро убедился, что они стоят не на льдинах.

— На некоторое время мы обеспечены от произвола моря, а так как мы стоим на мели, то все-таки сегодня мы можем переночевать еще на «Британии», а завтра составим совет и решим, что нам потом делать.

Вернувшись назад, разведчики успокоили остальную компанию, развели огонь и вскоре на стол был подан горячий ужин.

Ночь прошла хотя спокойно, но из пассажиров спали немногие. Всякий, по своему, обдумывал свое положение. Часа в четыре утра капитан вышел из каюты и спустился на землю. Темза и Амур бежали около него. Небо было ровного серого цвета и солнца не было видно. Пройдя немного вдоль берега, капитан наткнулся на целую компанию тюленей. Собаки бросились было к ним, но Гиллон тотчас же отозвал их. Он не хотел пугать единственных обитателей земли, которая с настоящего времени должна была служить им пристанищем. Кроме тюленей, он увидел и пингвинов[4]. Ледяной коры не было на тех местах, по которым бежала вода, таявшая от солнца и на пригорках. Но растительности не было и следов; не было не только никаких деревьев, но даже и малейшей травки. Капитан обошел довольно большое пространство и, взвесив все виденное, напряженно начал обдумывать свое положение.

— Могло быть и хуже этого, — раздумывал он, — могли ведь и просто потонуть…

Но размышления его были прерваны звоном на пароходе. Конечно, звук колокола в первый раз раздавался в этих пустынных местах. Капитан тотчас же отправился на призывный звук колокола.

В каюте все были налицо и, можно сказать, что молодежь была даже весела. Когда девушки начали перемывать посуду, капитан открыл заседание.

— Господа! — начал он, — нам следует теперь поблагодарить Бога, что Он провел нас через все опасности и невредимо допустил вступить на твердую землю.

Все тотчас же встали и горячо помолились.

— Теперь позвольте мне высказать вам свой взгляд на наше положение. Оно вовсе не так безнадежно, как это вам, может быть, кажется. Прежде всего, нам надобно выстроить себе ледяные дома и безусловно все выгрузить с «Британии», которая может быть сдвинута с места сильною бурею. Из «Британии» же мы можем выстроить себе хорошее судно. Торопиться нам нечего, так как продовольствия нам хватит лет на десять. В числе разнообразного груза, мною взято много пшеницы, ржи, овса и всякого другого зерна. Есть у нас и консервы, и даже есть животные, как в Ноевом Ковчеге. Есть у нас и топливо, и спирт и сахар. Вообще, у нас найдется много полезного для нашего будущего хозяйства. С Божьего помощью, начнем выгружаться сегодня же. День мы, мужчины, должны распределить самым правильным образом, а наши дамы пусть занимаются хозяйством и колоколом призывают нас к еде. Вы, Шварц, сейчас же сведите скотину на землю и там напойте ее свежею водою. Скоро солнце обогреет и побегут ручейки снеговой воды.

Остальным мужчинам тоже распределены были занятия и через полчаса началась самая деятельная работа. По устроенным сходням сведены были все животные. Прежде всего, свели лошадь, потом осла, двух коров, трех свиней, трех овец и целое общество кур с двумя петухами.

Животные очень обрадовались, что могут поразмяться и прыжками выражали свою радость.

Рабочих было шесть человек; так как тяжести приходилось спускать только на берег, то, конечно, работа подвигалась быстро. Ровно в двенадцать часов колокол призвал рабочих к обеду. Уставшая компания весело села за стол и усердно принялась за обед.

— Однако, давно уже вы не ели с таким аппетитом, — указала капитанша, очень довольная, что стряпня ее быстро уничтожалась.

После обеда рабочие легли отдохнуть, а Марья Ивановна, покормив кур, взяла удочку и пошла вдоль берега. Она была страстною любительницею этого рода охоты и, нужно правду сказать, была опытным рыболовом. Выбрав удобное место в заливчике, она закинула удочку в полынью, и так как рыба в той местности не привыкла остерегаться приманок, то поплавок ее тотчас же заколыхался. Опытною и привычною рукою она выдернула удочку и вместе с нею рыбу, фунта в три весом. Поймав еще несколько рыб, она завернула их в платок и отнесла в кухню. Марья Ивановна рада была, что может сделать сюрприз мужу, который не далее как сегодня утром говорил, что он боится развития у них цынги, так как она развивается, между прочим, и от постоянного употребления соленой провизии.

Спрятав рыбу, она опять сошла вниз, позвав с собою Шарлотту. Анне же поручено было остаться с мистером Пализером.

— Пойдемте, Шарлотта, погулять и посмотреть на место нашего будущего поселения, — сказала она.

Шарлотта с радостью согласилась.

Берег шел отлого в гору и весь был засыпан гранитными скалами. В одном месте гранитные глыбы стояли целым рядом, точно солдаты, и, заваленные снегом с южной стороны, были совершенно чисты с северной, так как лучи солнца согнали, с этой стороны весь снег, оголив грунт, состоявший исключительно из крупного песку.

За обедом, отведав свежей рыбы, капитан и прочие пассажиры нашли ее прекрасною, почему и решено было, что по воскресеньям вся колония будет заниматься рыболовством.

Через неделю выгрузка была окончена. Рабочих рук у мужчин прибавилось, так как Шарлотта и Анна тоже заявили желание заняться разгрузкою и работали не хуже мужчин.

— Теперь мы примемся за постройку ледяного дома, — сказал капитан, — а там и за разборку «Британии». Дни, как видите, заметно убывают, и к наступлению вечной ночи нам надо быть совершенно готовыми, чтобы встретить это время во всеоружии.

Место между скал, отысканное капитаном, было вполне одобрено колониею, а потому тотчас же принялись строить среднюю общую комнату. Прежде всего, в середине поставили печь, а затем начали выводить стены, из ровных глыб снега. Комнату сделали круглою, а потолок свели в виде палатки, к трубе от печки. Чтобы снег не подтаивал от жара трубы, ее обложили деревом и смазали цементом, оказавшимся на пароходе. Эта круглая гостиная была большая и светлая, потому что в окна вставили рамы со стеклами, взятыми из кают парохода. В ней было шесть дверей и шесть окон, на ровном расстоянии одно от другого. Пять дверей вело в пять небольших круглых спален, сделанных точно также в виде палаток, с небольшими окошечками. В каждой из спален поставлено было по две кровати, по два стула и стол. Шестая же дверь шла в такую же большую комнату, как и гостиная, но ход в нее шел через небольшой коридор. В этой круглой комнате была и кухня, и кладовая и баня, куда обязательно должны были каждое утро являться все и окачиваться водою.

Глыбы снега, лежавшие нетронутыми доселе целые века, теперь обделывались и подвозились на лошади, на сколоченных наскоро дровнях. Постройка эта заняла всего три дня, а на четвертый, тут же поблизости, принялись за постройку скотного двора. Его постройку повели так, чтобы в него можно было попасть прямо из кухни.

V
К половине марта все было уже готово и решено было перебраться на новоселье. В день переезда Марья Ивановна, за утренним кофе, объявила, что теперь у них уже не две собаки, а целый десяток, так как у Темзы родилось восемь щенят.

Известие это было встречено, как хорошее предзнаменование, означавшее, что жизнь в новом доме потечет счастливо. Так, по крайней мере, решил Шварц.

Позавтракав, вся колония принялась за переноску остальных вещей с парохода. В последние дни колония помещалась уже не в общей каюте, так как из нее были взяты камин и печка, а в каюте второго класса.

Когда вечером зажгли лампы в новой гостиной, то все были очень довольны, в особенности, когда Марья Ивановна подошла к фортепиано и спела хорошенькую народную песенку.

Каждая спальня имела дверь и могла запираться, но капитан советовал спать с открытыми дверями, для того, чтобы было теплее.

— Теперь у нас жарко, потому что на дворе не особенно холодно, но ведь здесь, под 68° 45′ южной шир. и 51° зап. долг., будет так холодно, что страшно будет высунуть даже нос. Вот тогда-то, пожалуй, придется нам поставить еще чугунку, или же топить ночью.

Кроме фортепиано, в гостиной стояли мягкие диваны, кресла, столы и стулья, так что наши путешественники иногда забывали даже, что живут в снежном доме.

На другой день после переезда опять началась работа. «Британия» понемногу разбиралась и лес, на лошади и осле, отвозился от берега, выше, к тому месту, где предполагали устроить мастерскую. Мастерскую сделали тоже из снеговых глыб, но так как ее надо было сделать очень высокою, то своды устроили из железных полос и толстых досок, которые положили на скалы. Так как вскоре должна была наступить многомесячная ночь, то в мастерской подвесили к потолку все лишние лампы, чтобы иметь возможность работать во время многомесячной тьмы.

Капитан работал с необыкновенною энергиею и своим рвением воодушевлял всех. Два раза в неделю, все мужское население отправлялось на охоту за тюленями и на тюленях училось стрелять.

— Куда нам такую массу тюленей? — спрашивал Шварц.

— Собак кормить, — отвечал Кархола.

— А шкуры их нужны нам для обуви, — прибавлял капитан.

К апрелю месяцу убито было до сотни тюленей и наловлена масса рыбы, которую зарыли в снег, около кухни.

В один вечер, Шварц, вернувшись из скотной, заявил, что сена осталось уже немного, хотя овса хватит еще надолго.

Решено было уничтожить лошадь и осла, которые теперь, с окончанием перевозки, оказались излишними, и сохранить оставшийся корм для коров, тем более, что они в то время давали молоко. К такому безжалостному решению пришли не только по необходимости, но даже и в том соображении, что животные не могли бы перенести периода постоянной ночи.

В тот день, когда началась постройка нового судна, которое предположено назвать «Ковчегом», работы в мастерской продолжались всего два часа, потому что поднялась такая метель, что переходить за лесом в крытый сарай не было никакой возможности. В этом же сарае хранились груз, уголь и провизия. Наши рабочие, все занесенные снегом, явились домой и порешили в дурную погоду не выходить из дома.

— В самом деле, это завывание ветра наводит страшную тоску, — говорил мистер Пализер, — а когда мы все вместе, как-то легче на душе.

В два часа было уже совсем темно: поставив стол около камина, мужчины сели шить себе сапоги из тюленьих кож, а женщины принялись за приготовление к ужину пельменей из рыбы.

— Это сибирское кушанье, действительно, прекрасно и удобно, — заметил Пализер, — в короткое время наша дорогая хозяйка-капитанша заморозила уже целый мешок пельменей.

— Мы будем их делать каждый вечер, до тех пор, пока не наделаем на всю зиму, — отвечала капитанша на замечание Пализера.

В это время дверь из кухни отворилась и вошел Шварц. Сняв шубу, он торжественно сказал:

— Поздравляю с приращением нашей колонии! У нас шестнадцать поросят!..

— Сегодня я осматривал наших животных, — сказал капитан, — и нахожу, что необходимо зарезать овец, потому что они худеют; следовательно, если мы их не съедим, то их съедят наши собаки, а у них, кроме запаса тюленей, есть еще целая лошадь и осел.

Предложение капитана было принято, овцы зарезаны, а мясо отправлено в кладовую. Недели через две, когда дней вовсе не стало, участь овец разделили и свиньи; их тоже закололи, оставив только поросят.

Чтобы животным было теплее, в скотной поставили печку и изредка ее протапливали. Вообще же, все заметили, что с наступлением бесконечной ночи, животные как-то заскучали. Собаки, может быть, тоже заскучали бы, если бы целый день не были с людьми и только на ночь уходили спать в кухню.

В самый Светлый праздник, с утра, была вьюга и шел снег. Три дня сидела наша компания взаперти, потому что действительно нельзя было выйти.

— Надо бы рыбы и угля, — заявила капитанша на четвертый день, — да и скотину мы уже три дня кормим сухою рыбою и зерном.

Решено было добраться до кладовой.

Когда строили кухню, то, в виду того, что дверь могло занести снегом, ее привесили так, что она отворялась внутрь, и только благодаря этой предусмотрительности можно было пробраться из кухни под открытое небо. Снегу нанесло две сажени и хотя сарай и мастерская были тут же, недалеко, но все-таки добраться до них было трудно.

— Вот что надо нам делать, — сказал капитан, осмотрев насос, — чтобы не трудиться и на будущее время, надо рыть коридор в сараи, и по этому коридору мы будем ходить. Снег совсем рыхлый, а если где и обвалится, то это не важно. Сережа, приготовьте ночники, они нам понадобятся при рытье туннеля.

Отрыв выход из кухни на верх, мужчины принялись вырезать глыбы снега и наваливать их на сани, которые вывозили собаки. Коридорчик делался в полтора аршина ширины и два с половиною вышины. Ночники из тюленьего жира начали тотчас же нагревать коридорчик, освещая его в то же время, и стены от теплоты покрылись ледяною корою, сначала, впрочем, очень тоненькою.

— Завтра мы укрепим потолок палками и железом, чтобы не обвалился, — сказал капитан, — а теперь покуда достаточно и этого. Вы, Кархола, опытный человек, — обратился он к шкиперу, — так как бывали у эскимосов; выйдите на верх и определите поточнее: где находится дверь в сарай?..

Через несколько минут Кархола стал рыть сверху.

— Довольно, довольно, теперь знаем, — крикнули ему из коридора.

Через минуту Кархола был уже внизу и прямо пробежал в кухню. Он так озяб в эти несколько минут прогулки наверху, что даже испугался, не отморозил ли щеки или носа?

— Все цело, — успокоила его Марья Ивановна.

Скоро рабочие наткнулись на дверь и дело было слажено. Выбрав из сарая, что было нужно, они стали делать коридор и в мастерскую.

С этой поры, заживо погребенные целый месяц не выходили на мороз. Коридоры их держались отлично, а чтобы добыть себе воды, они брали глыбу снега и оттаивали ее в кухне.

День распределялся так, что плотничать уходили поутру и работали до трех часов, а в три часа уже все сидели вместе и не расходились. Мистер Пализер, живший в одной комнате с Сережею, вставал при его помощи только к трем часам и выходил в общую комнату.

К концу июня все сильно утомились этою подземною жизнью. На воздух выходил только капитан и когда видел южное сияние, то сейчас же оповещал всех.

— Девочки, идите гулять. — часто говорил он немкам, — вы ведь точно мертвые, в вас кровинки не видно…

Немки иногда слушались и выбегали минут на десять, но капитанша постоянно говорила, что ей нет времени, и действительно, дела у нее было не мало.

Однажды, вечером, капитан посмотрел на жену и заботливо заметил ей, что она страшно бледная.

— Мне сегодня нездоровится что-то, — отвечала Марья Ивановна.

У всех присутствующих как бы защемило в душе. На следующий день Марья Ивановна хотела было встать, но уже не могла и тут началась ужасная жизнь в подснежном дворце. Все суетились около больной, очень скоро лишившейся сознания, все смотрели друг на друга в тревожном страхе и боялись, что мысль их отгадана. Капитан забыл все, и еду и постройку, и не отходил от больной. Мистер Пализер взял аптеку в свое ведение и лечил больную как умел. Три недели капитанша, превратившаяся в скелет, боролась со смертью; она постоянно бредила.

— Сэрежэньки, — просил капитан, — послушайте, что она говорит, может быть ей надо чего-нибудь; с тех пор, как она потеряла сознание, она говорит только по-русски.

— Она постоянно говорит о лете и о цветах, — отвечал Сережа.

— Бедная женщина! — заметил Пализер. — Это на нее подействовал мрак!..

— Солнце выходило вчера на четверть часа, — сказал Шварц, — не разгрести ли нам около окошек?

— Непременно, непременно и как можно поскорее, — заговорили все и тотчас же все бросились за лопатами и кирками.

При больной остался только муж да Пализер.

Работа быстро закипела. Несмотря на сильный мороз, никто из мужчин не пришел погреться до тех пор, пока окошко в комнату Марьи Ивановны не было откопано.

Когда на горизонте показалось багровой солнышко, лучи его упали в комнату больной.

Марья Ивановна дышала как будто спокойнее. Капитан нагнулся к ней и тихо сказал:

— Мэри, посмотри, родная, вечный мрак кончился!..

Марья Ивановна открыла глаза и слабо улыбнулась.

На глазах капитана показались слезы: его жена пришла в сознание и у него явилась надежда на ее выздоровление.

Вечером, в тот же день, она тихо позвала мужа и спросила:

— Долго я была больна?

— Почти месяц, Мэри.

— И видела во сне или в самом деле, что солнышко всходило?

Капитан подтвердил, что это не сон.

— Ну, и слава Богу! — вздохнула она, — выпускайте наших животных на воздух в светлое время, — распорядилась она.

Болезнь Марьи Ивановны послужила уроком и капитан заставлял всех без исключения работать и гулять. Из старых полос железа были сделаны коньки и все мужское население ежедневно занималось катаньем на коньках, пока светило солнце. Оригинальнее всех был бедный Шварц: не умея кататься, но, в то же время, сознавая необходимость движения, он аккуратно каждый день выходил на лед, привязывал коньки, при первом же шаге падал и, сев на лед, глубокомысленно почесывал ушибленное место. Сережа сделал сани, заготовил хомуты и впрягал молодых собак, чтобы приучить их возить даже тяжести. Когда собаки были обучены, катанье на собаках сделалось любимым развлечением всей молодежи.

Когда Марья Ивановна встала в первый раз с постели, мужчины снова принялись за постройку «Ковчега». «Ковчег» строился на громадных полозьях, на которых его предполагали спустить в море. Дни стали прибывать очень быстро и в мастерской работали уже без огня. В первый же хороший, ясный день Марью Ивановну потеплее укутали, посадили в сани и Сережа прокатил ее на собаках. Это было в воскресенье. В три часа солнце село и все собрались в гостиную.

— Господа, — сказал Пализер, — болезнь нашей дорогой Марьи Ивановны не прошла для нас даром. Все мы теперь более прежнего стали заботиться о нашем здоровье. Я же в этой болезни усмотрел для себя указание. Я стар, мне уже семьдесят лет и я так слаб, что могу ежеминутно ждать смерти. Я богатый человек, но, к несчастью, совершенно одинокий. Это одиночество так тяготило меня, что я, кончив свои дела в Англии, поехал разыскивать своего племянника в Америку. В Венецуэле я узнал, что какие-то Пализеры живут в Новой Зеландии, и вот я отправился было туда, но, вместо Новой Зеландии, попал сюда и, вместо неизвестных мне Пализеров, нашел себе наследника, к которому от души привязался. Я говорю о Сереже, которому и хочу оставить все, что имею.

Сережа смутился и начал было говорить, что этого ничего не нужно, но капитан остановил его, сказав, что не его дело рассуждать.

— Из Англии, — продолжал старик, — я выехал с твердым намерением найти себе наследника и там же сделал четыре экземпляра завещания, которые все подписаны нотариусом, стряпчим и мною. По экземпляру я оставил у нотариуса и у стряпчего, а два остальных взял с собою, и вот теперь я впишу в них текст завещания, а вас, капитан, вас, Шварц, и вас, Кархола, прощу присутствовать в то время, когда я буду писать, а потом засвидетельствовать, что писал действительно я.

Все присутствующие были поражены неожиданностью, а Сережа сидел как ошпаренный.

Завещание было написано и прочитано во всеуслышание. В завещании значилось, что всем присутствующим оставляется по тысячи фунтов стерлингов, а Сергею Васильеву остальные пятьдесят тысяч фунтов деньгами и, кроме того, имения Пализера. Когда завещание было подписано, старик передал один конверт Сереже, а другой капитану, и затем попросил Сережу принести из спальни свой сундучок. Из сундучка он вынул разные бриллиантовые вещи и раздал их всем присутствующим.

— Когда меня не будет, носите эти вещи в память обо мне. Я уверен, что вы отсюда выберетесь, — сказал он с убеждением.

В этот вечер все были очень серьезны и разошлись спать раньше обыкновенного.

С выздоровлением капитанши, постройка «Ковчега» пошла гораздо скорее. Когда начался постоянный день, около мастерской устроена была кузница, так что судно строилось не только прочно, но даже красиво. Внизу, вместо балласта, были положены в ящиках все железные вещи, какие только были в наличности. Тут были гвозди, винты, петли, разные домовые приборы, оказавшиеся в числе груза, разные инструменты и полосы железа. Судно предполагалось сделать с палубою, для того, чтобы его не заливало волнами.

С наступлением лета, когда температура средним числом была на 5° ниже нуля, наши обитатели приходили домой только ночевать. С весны прилетели массы разной птицы и запасы дичи ежедневно пополнялись и зарывались в снег, который таял только в полдень. Один раз Сережа вбежал в мастерскую и заявил, что на льду появилось множество маленьких птичек, которые нисколько не боятся его. Тотчас же все мужчины побросали работу и, захватив несколько горстей зерен и ружья, отправились на лед, чтобы настрелять неожиданных гостей на паштет. Стрелять, впрочем, им не пришлось, потому что голодные птички, завидя брошенный корм, целыми стаями бросились на него, так что их просто брали руками. Скоро птичек наловлено было такое количество, что паштеты делались не только несколько дней сряду, но даже ими лакомились и потом, так как значительная часть зарыта была в снег.

Между тем снеговой дворец, обтаявший изнутри и даже несколько снаружи, стал казаться точно прозрачным и при солнечном освещении принимал фантастические формы. Лето наши затворники провели довольно сносно. Русские даже радовались постоянному дню, говоря, что в России еще привыкли к светлым ночам. Судно к лету, однако же, не совсем было готово, потому что настоящий плотник был только один Кархола, который и учил плотничать других. Судно строилось по чертежам, составленным капитаном, и всем непременно хотелось построить судно прочное и хорошее, хотя небольшое.

Но вот наступило 10-е марта, равноденствие на всем земном шаре, и после этого дни стали опять заметно убывать; с каждою неделею дни стали укорачиваться и это подавляющим образом подействовало на всех обитателей подсолнечного дворца; все как-то приуныли, так как впереди предстояло переживать время полной тьмы, страшного холода и снежных заносов.

VI
К концу апреля «Ковчег» был готов совершенно. Все на нем было приспособлено для долгого плавания.

— Ну, господа, — сказал капитан, придя однажды в общую комнату, — «Ковчег» наш готов. Нам остается только положить провиант, сесть самим и плыть. Я предлагаю выйти 10-го сентября, в равноденствие. Море наше будет тогда чисто ото льда и мы направимся к мысу Горн, а там-то уже не трудно будет пробраться на материк.

— Только бы нам пережить эту зиму, — со вздохом сказала капитанша.

— Отчего нам и не пережить ее? — возразил капитан, с тревогою смотря на жену.

— Да ты посмотри! на кого мы стали похожи? — продолжала Марья Ивановна, — ведь краше в гроб кладут! Мы точно мертвецы…

— Боже мой, Марья Ивановна! — вмешался Сережа, — как вы мрачно смотрите на нашу жизнь.

— Что же делать, Сережа!.. К сожалению, я говорю правду, — ответила Марья Ивановна.

Ровно через месяц после этого разговора, все наши знакомые сидели в общей комнате и занимались шитьем теплых сапогов и рукавиц. Мистер Пализер сидел тут же. На столе стоял самовар и Марья Ивановна разливала чай.

— Мистер Пализер, вот ваш чай, — сказала она, подавая ему стакан.

Старик ничего не ответил и продолжал сидеть неподвижно, по-прежнему смотря прямо перед собою.

— Мистер Пализер, — тихо сказал Сережа, — с вами говорит мистрисс Гиллон.

Старик не шелохнулся. Капитан быстро встал со своего места и, подойдя к старику, взял его за руку.

— Он умер! — глухо проговорил Гиллон.

Все вскочили со своих мест. Сережа стал было оттирать покойника, в надежде, что с ним только дурно.

— Оставьте ваши труды, Сережа, — сказал Шварц, — старики часто умирают без всякой болезни. Положите лучше его на кровать!..

Смерть Пализер страшно поразила всех. Старика подняли с кресла и отнесли на кровать; дверь в его комнату заперли для того, чтобы там стало холоднее.

Никто в эту ночь не ложился спать и все просидели вместе, не нарушая торжественной тишины.

Утром мужчины вышли с заступами и вместо могилы, сделали маленький снеговой дом; потом сколотили гроб, положили в него покойника и на крышке написали его имя. Капитан, прочитав над ним главу из евангелия и молитву, велел нести его в снеговой дом. Печальная процессия тронулась к последнему жилищу Пализера, в сопровождении всей колонии. Поставив гроб среди снегового дома, вся колония стала сначала на колени, а потом, после краткой молитвы, прочитанной капитаном, мужчины завалили дом снегом, а наверху поставили крест, с фамилиею мистера Пализера и днем его кончины.

После похорон, жизнь, по-видимому, пошла прежним порядком, но это было только по-видимому, потому что у всех на душе лежал как бы камень; даже девушки не шутили и не смеялись, как было прежде.

— Нельзя ли нам, не дожидаясь весны, поехать к мысу Горн? — несколько раз уже спрашивал Шварц.

Капитанша его поддерживала.

— Ведь судно наше на полозьях? — говорила она, — у нас двадцать здоровых собак, полуторагодовалые телка и бычок, да нас девять человек. Неужели же мы не свезем нашего «Ковчега»?

— Конечно свезем, — отвечали все.

— Так едемте. Здесь теперь невыносимо! — восклицала Марья Ивановна.

— Мне самому очень тяжело, — говорил капитан, — но я боюсь, что мы поступим рискованно. Теперь так страшно холодно.

— Вот что я предложу, — сказал Шварц, воодушевившийся мыслью о возможности тронуться с места, — попробуемте отправиться. Если через неделю мы увидим, что это вещь невозможная мы всегда можем вернуться сюда. В каютке нашего «Ковчега» все девять человек могут улечься, следовательно, протащив судно верст двадцать, мы будем отдыхать не под открытым небом.

— Хорошо. В таком случае, начнемте готовиться, — сказал капитан, — съестного нам надо взять очень много. Кроме того, надо взять керосину, чтобы было на чем готовить кушанье. Да и вообще, надо прихватить все, что только возможно.

Через неделю все было уложено, сложено и капитанша, по русскому обычаю, посадила всех вокруг комнаты, потом все встали, помолились, потушили огонь и вышли из дома. Судно стояло вне мастерской. Замечательное сияние освещало путь нашим путникам. В гигантские полозья, на которых стоял «Ковчег», были запряжены бычок, телка и двадцать здоровенных собак. Мужчины стали впереди и дружно взялись за веревки, а женщины должны были помогать сзади. Каюта шла вдоль всего судна, но она была разделена на три части: в одной, самой большой, помещались цистерны для пресной воды, мука, зерно, консервы и все продовольствие; в другой было приготовлено место для двух животных, петуха и трех куриц, а в третьем отделении помещались люди. На верху, на палубе, навалены были мороженая рыба, тюленье мясо и жир.

Жизнь под снегом заставила думать о будущем путешествии и, по-видимому, ничего не было забыто.

Караван тронулся 1-го июля. Пройдя всего верст пять, он остановился отдохнуть. Для собак и скотины на этом привале ничего не устроили, потому что капитан заявил, что отдыхать будут недолго.

На этом привале капитан дал всем по рюмке коньяку и затем караван снова тронулся.

— Сережа, где у вас завещание? — спросил капитан.

— В сундучке, — отвечал Сережа.

— Когда приедем на ночлег, возьмите его и все свои документы, попросите Мэри зашить их в мешочек и наденьте на себя. С нами теперь может все случиться.

Проехав еще пять или шесть верст, капитан скомандовал остановиться на ночлег.

— Дамы, отправляйтесь в каюту и приготовьте чай и что-нибудь поесть. Я видел там у Мэри целые кули с пельменями.

Мужчины в какие-нибудь полчаса сделали снеговой дом и поместили в него скотину и собак.

— Теперь мы отдохнем часов восемь, а потом двинемся опять. Завтра мы пройдем верст двадцать, а послезавтра, если удастся, пройдем все тридцать, потому что полозья будут глаже, а следовательно, легче будут скользить по снегу. Тридцать верст мы примем за норму ежедневного нашего путешествия и постараемся не отступать от раз принятого решения.

Все согласились с капитаном, тем более, что каждая лишняя верста приближала путников к открытому морю.

Целую неделю шел караван таким образом. Надежда поддерживала их настолько, что они не чувствовали утомления. Через неделю капитан, выбрав удобную минуту, достал свои инструменты и определил, что они находятся на 66° 45′ южной широты и 50° западной долготы.

— Теперь мы едем уже по морю, а не по суше, — весело сказал капитан, окончив измерения.

О возвращении никто уже более не думал, а все бодро подвигались вперед. Неделю спустя, капитан снова сделал измерения и определил, что они находились на 64° ю. ш. и 70° з. д. Почему они отклонились на запад, в то время как он, по компасу, направлялся прямо на север, он постичь не мог.

Переночевав в каюте, как это делалось обыкновенно, утром все было опять принялись за веревки, но капитан остановил их и заявил, что, прежде чем тронуться, он опять сделает измерение. Каково же было его удивление, когда он увидал, что его сегодняшние измерения не сходятся со вчерашними, хотя измерения производились на том же месте.

— Я не совсем понимаю, что с нами делается, а потому предлагаю сегодняшний день не трогаться с места, — сказал он.

Все так привыкли повиноваться капитану, что никто из каравана не противоречил.

Прошли сутки. Капитан долго делал измерения и затем сообщил своим товарищам, что их несет на льдине к северо-востоку.

— Может быть Богу угодно спасти нас, — сказал он, — а может быть… Во всяком случае мы плывем скорее, чем могли бы тащиться, и плывем к теплому климату. Теперь нам надо распорядиться иначе.

С помощью товарищей, он принялся наполнять цистерны льдом, для того чтобы иметь пресную воду. Бычка и корову поставили в стойло.

Прошла еще неделя и на горизонте, наконец, показалось солнышко. Петух тотчас же выразил свою радость громким пением, а собаки выбежали из своего снегового дома и бешено стали носиться вокруг «Ковчега». Все точно ожили, у всех показались радостные улыбки, хотя никто из путешественников, не ведал своего будущего.

VII
С этого дня солнце стало ежедневно показываться на горизонте и дни заметно прибывали.

— Послушай, Гиллон, — сказала однажды капитанша, — как велика может быть льдина, на которой мы плывем?

— Вероятно, очень велика; она может быть в сотни верст, — отвечал он, — когда мы подвинемся к северу, она начнет таять и раскалываться. Вот поэтому-то, с завтрашнего же дня, я распоряжусь, чтобы кругом «Ковчега» был обрублен лед, чтобы наш «Ковчег» не опрокинуло, а потом подождем немного и, вероятно, перепилим полозья.

Но в этот же день произошло нечто, заставившее капитана тотчас же начать надрубать лед около «Ковчега». Когда солнце закатилось, раздался оглушительный треск и за какие-нибудь полверсты от судна льдина треснула и унеслась в пространство. В том месте, где произошла эта катастрофа, в то время бегали собаки и все они остались по ту сторону быстро образовавшегося канала.

— Мистер Пализер, вот ваш чай, — сказала она, подавая ему стакан.

Старик ничего не ответил и продолжал сидеть неподвижно, по-прежнему смотря прямо перед собою.

— Мистер Пализер, — тихо сказал Сережа, — с вами говорит мистрисс Гиллон.

Старик не шелохнулся. Капитан быстро встал со своего места и, подойдя к старику, взял его за руку.

— Он умер! — глухо проговорил Гиллон.

Все вскочили со своих мест. Сережа стал было оттирать покойника, в надежде, что с ним только дурно.

— Оставьте ваши труды, Сережа, — сказал Шварц, — старики часто умирают без всякой болезни. Положите лучше его на кровать!..

Смерть Пализер страшно поразила всех. Старика подняли с кресла и отнесли на кровать; дверь в его комнату заперли для того, чтобы там стало холоднее.

Никто в эту ночь не ложился спать и все просидели вместе, не нарушая торжественной тишины.

Утром мужчины вышли с заступами и вместо могилы, сделали маленький снеговой дом; потом сколотили гроб, положили в него покойника и на крышке написали его имя. Капитан, прочитав над ним главу из евангелия и молитву, велел нести его в снеговой дом. Печальная процессия тронулась к последнему жилищу Пализера, в сопровождении всей колонии. Поставив гроб среди снегового дома, вся колония стала сначала на колени, а потом, после краткой молитвы, прочитанной капитаном, мужчины завалили дом снегом, а наверху поставили крест, с фамилиею мистера Пализера и днем его кончины.

После похорон, жизнь, по-видимому, пошла прежним порядком, но это было только по-видимому, потому что у всех на душе лежал как бы камень; даже девушки не шутили и не смеялись, как было прежде.

— Нельзя ли нам, не дожидаясь весны, поехать к мысу Горн? — несколько раз уже спрашивал Шварц.

Капитанша его поддерживала.

— Ведь судно наше на полозьях? — говорила она, — у нас двадцать здоровых собак, полуторагодовалые телка и бычок, да нас девять человек. Неужели же мы не свезем нашего «Ковчега»?

— Конечно свезем, — отвечали все.

— Так едемте. Здесь теперь невыносимо! — восклицала Марья Ивановна.

— Мне самому очень тяжело, — говорил капитан, — но я боюсь, что мы поступим рискованно. Теперь так страшно холодно.

— Вот что я предложу, — сказал Шварц, воодушевившийся мыслью о возможности тронуться с места, — попробуемте отправиться. Если через неделю мы увидим, что это вещь невозможная мы всегда можем вернуться сюда. В каютке нашего «Ковчега» все девять человек могут улечься, следовательно, протащив судно верст двадцать, мы будем отдыхать не под открытым небом.

— Хорошо. В таком случае, начнемте готовиться, — сказал капитан, — съестного нам надо взять очень много. Кроме того, надо взять керосину, чтобы было на чем готовить кушанье. Да и вообще, надо прихватить все, что только возможно.

Через неделю все было уложено, сложено и капитанша, по русскому обычаю, посадила всех вокруг комнаты, потом все встали, помолились, потушили огонь и вышли из дома. Судно стояло вне мастерской. Замечательное сияние освещало путь нашим путникам. В гигантские полозья, на которых стоял «Ковчег», были запряжены бычок, телка и двадцать здоровенных собак. Мужчины стали впереди и дружно взялись за веревки, а женщины должны были помогать сзади. Каюта шла вдоль всего судна, но она была разделена на три части: в одной, самой большой, помещались цистерны для пресной воды, мука, зерно, консервы и все продовольствие; в другой было приготовлено место для двух животных, петуха и трех куриц, а в третьем отделении помещались люди. На верху, на палубе, навалены были мороженая рыба, тюленье мясо и жир.

Жизнь под снегом заставила думать о будущем путешествии и, по-видимому, ничего не было забыто.

Караван тронулся 1-го июля. Пройдя всего верст пять, он остановился отдохнуть. Для собак и скотины на этом привале ничего не устроили, потому что капитан заявил, что отдыхать будут недолго.

На этом привале капитан дал всем по рюмке коньяку и затем караван снова тронулся.

— Сережа, где у вас завещание? — спросил капитан.

— В сундучке, — отвечал Сережа.

— Когда приедем на ночлег, возьмите его и все свои документы, попросите Мэри зашить их в мешочек и наденьте на себя. С нами теперь может все случиться.

Проехав еще пять или шесть верст, капитан скомандовал остановиться на ночлег.

— Дамы, отправляйтесь в каюту и приготовьте чай и что-нибудь поесть. Я видел там у Мэри целые кули с пельменями.

Мужчины в какие-нибудь полчаса сделали снеговой дом и поместили в него скотину и собак.

— Теперь мы отдохнем часов восемь, а потом двинемся опять. Завтра мы пройдем верст двадцать, а послезавтра, если удастся, пройдем все тридцать, потому что полозья будут глаже, а следовательно, легче будут скользить по снегу. Тридцать верст мы примем за норму ежедневного нашего путешествия и постараемся не отступать от раз принятого решения.

Все согласились с капитаном, тем более, что каждая лишняя верста приближала путников к открытому морю.

Целую неделю шел караван таким образом. Надежда поддерживала их настолько, что они не чувствовали утомления. Через неделю капитан, выбрав удобную минуту, достал свои инструменты и определил, что они находятся на 66° 45′ южной широты и 50° западной долготы.

— Теперь мы едем уже по морю, а не по суше, — весело сказал капитан, окончив измерения.

О возвращении никто уже более не думал, а все бодро подвигались вперед. Неделю спустя, капитан снова сделал измерения и определил, что они находились на 64° ю. ш. и 70° з. д. Почему они отклонились на запад, в то время как он, по компасу, направлялся прямо на север, он постичь не мог.

Переночевав в каюте, как это делалось обыкновенно, утром все было опять принялись за веревки, но капитан остановил их и заявил, что, прежде чем тронуться, он опять сделает измерение. Каково же было его удивление, когда он увидал, что его сегодняшние измерения не сходятся со вчерашними, хотя измерения производились на том же месте.

— Я не совсем понимаю, что с нами делается, а потому предлагаю сегодняшний день не трогаться с места, — сказал он.

Все так привыкли повиноваться капитану, что никто из каравана не противоречил.

Прошли сутки. Капитан долго делал измерения и затем сообщил своим товарищам, что их несет на льдине к северо-востоку.

— Может быть Богу угодно спасти нас, — сказал он, — а может быть… Во всяком случае мы плывем скорее, чем могли бы тащиться, и плывем к теплому климату. Теперь нам надо распорядиться иначе.

С помощью товарищей, он принялся наполнять цистерны льдом, для того чтобы иметь пресную воду. Бычка и корову поставили в стойло.

Прошла еще неделя и на горизонте, наконец, показалось солнышко. Петух тотчас же выразил свою радость громким пением, а собаки выбежали из своего снегового дома и бешено стали носиться вокруг «Ковчега». Все точно ожили, у всех показались радостные улыбки, хотя никто из путешественников, не ведал своего будущего.

VII
С этого дня солнце стало ежедневно показываться на горизонте и дни заметно прибывали.

— Послушай, Гиллон, — сказала однажды капитанша, — как велика может быть льдина, на которой мы плывем?

— Вероятно, очень велика; она может быть в сотни верст, — отвечал он, — когда мы подвинемся к северу, она начнет таять и раскалываться. Вот поэтому-то, с завтрашнего же дня, я распоряжусь, чтобы кругом «Ковчега» был обрублен лед, чтобы наш «Ковчег» не опрокинуло, а потом подождем немного и, вероятно, перепилим полозья.

Но в этот же день произошло нечто, заставившее капитана тотчас же начать надрубать лед около «Ковчега». Когда солнце закатилось, раздался оглушительный треск и за какие-нибудь полверсты от судна льдина треснула и унеслась в пространство. В том месте, где произошла эта катастрофа, в то время бегали собаки и все они остались по ту сторону быстро образовавшегося канала.

К утру кругом «Ковчега» лед был надрублен и капитан решительно запретил гулять по льду. Ветер сильно дул к северу, туда же несло и льдину, на которой стоял «Ковчег». Лед таял довольно быстро.

— Мы близки к развязке, Мэри, — сказал капитан, направляясь на лед, где в это время перепиливали полозья.

Солнце не только светило, но уже начало греть.

— Но как тут хорошо, как хорошо! — восклицали немки.

Лед кругом «Ковчега» заметно полопался и судно видимо стало погружаться. Когда же, на другой день, взошло солнышко, «Ковчег» уже качался на волнах. Осмотрев в подзорную трубу окрестности, капитан распорядился поднять парус и судно двинулось вперед со скоростью 4 узлов в час. Дня через два путешественники могли уже снять шубы и теплые сапоги. Капитан держал руль к северо-востоку, но скоро ему пришлось изменить направление к северо-западу, потому что переменился ветер. К их счастью, ветер крепчал, а потому «Ковчег» несся очень быстро. В одни сутки они проходили около двухсот верст, а таких суток было немало.
— Довольно ли у нас воды в цистерне? — часто спрашивал капитан.

— Довольно, — успокоительно отвечала капитанша, — отчего ты об этом спрашиваешь? Разве тебя что-нибудь беспокоит?

— Еще бы! Сначала мы направлялись к Америке и я не беспокоился, а теперь мы идем по обширному Тихому океану и куда придем, известно только одному Богу, — отвечал капитан.

Марья Ивановна стала экономничать на воде и экономничала не без причины. Воды у нее было уже немного. К утру солнышко не взошло, а небо все было покрыто тучами.

— Слава тебе Господи! — воскликнула Марья Ивановна, выйдя на палубу.

— Чему же ты радуешься? — тихо спросил ее муж, — если будет дождь, ветер может перемениться.

— Если будет дождь, то мы спасены, Гиллон, у меня осталось очень немного воды!.. — прошептала капитанша.

Капитан побледнел.

— Только мы с Сережею знаем, что мы терпели вчера, отказавшись даже от чая!..

В эту минуту по палубе застучали первые капли дождя и Сережа тотчас же растянул брезент, с которого вода скатывалась в ведра. По мере их наполнения, воду уносили вниз в цистерну. Цистерну, действительно, скоро наполнили, но зато ветер так стих, что паруса пришлось свернуть.

— Нам остается теперь только закидывать удочки и ловить рыбу, для того чтобы сэкономить наши консервы, — сказал капитан, сходя со своего места у руля.

В этот день они, действительно, не тронулись с места. Ветер беспрестанно сменял дождь, но все время дул в разные стороны.

— Гиллон! Ты встревожен? — сказала Марья Ивановна, — ты чего-нибудь боишься?

— Я боюсь перемены погоды, — нехотя отвечал он, — только никому не говори этого, не тревожь напрасно наших товарищей.

Страх капитана скоро оправдался. К вечеру, с юга надвигался настоящий шторм. Капитан опять стал у руля и привязал себя к стойке, нарочно для этого устроенной. Посреди палубы были устроены железные перильца, за которые были привязаны остальные мужчины. Хотя «Ковчег» и упорно боролся с волнами, но это, все-таки, не мешало последним обливать всю палубу.

— Земля! — крикнул вдруг Сережа таким голосом, что его услыхали все, не смотря на рев бушующих волн.

Действительно, все увидали вдали небольшой кусочек земли, который выделялся зеленым пятном из массы белеющих волн.

— Это остров, — сказал Гиллон, — и остров не очень маленький, но и не большой, кажется.

К вечеру очертания острова стали яснее: видны были отдельные деревья и даже небольшая гора.

— Сережа, — сказал капитан, — привяжитесь хорошенько с Кархолою и бросьте якорь. А вы, господа, уберите паруса! — обратился он к остальным мужчинам.

Паруса были прибраны и якорь спущен. На верху, на вахте, остался Сережа. Ночь была хотя глаз выколи. Ветер ревел и точно злился, что ему мешает что-то носить по волнам такое небольшое судно. Палубу так и обдавало волнами и, не будь Сережа привязан, он давно был бы снесен в море. Иногда волн было так много, что Сереже казалось, будто «Ковчег» тонет. В каюты волны не попадали, потому что люки были плотно закрыты. Вдруг, в одну из таких минут, когда волны как бы спорили между собою, с которой стороны им удобнее поглотить это жалкое, маленькое суденышко, на носу раздался оглушительный треск; вслед затем судно задрожало, его будто схватила гигантская рука и куда-то бросила, после чего оно полетело, как вихрь.

Люк отворился и оттуда показалась голова капитана.

— Это оторвало якорь! — сказал он. — Теперь мы в руках Господа!.. Нас несет прямо на остров и, конечно, разобьет. Заткните за пояс топоры, а женщины пусть наденут спасательные пояса; теперь мы должны быть готовы ко всему…

Целый час прошел в мучительном ожидании. «Ковчег» стало качать заметно слабее, но все еще несло куда-то по-прежнему. Вдруг сразу его ударило обо что-то и он, глухо застонав, накренился на бок.

— Ждите спокойно! — хладнокровно скомандовал капитан.

«Ковчег», с правильностью часового маятника, стал ударяться обо что-то и все более и более крениться на сторону. Дождь в это время лил страшнейший. По мере того, как «Ковчег» наклонялся набок, удары становились слабее и реже и, наконец, совершенно прекратились. Капитан ощупью осмотрел ту сторону, в которую судно накренилось, и сказал:

— Мы около скалы! Сережа, ты хороший гимнаст, попробуй взобраться на нее.

— Ничего нет легче… — отвечал Сережа, взбираясь на скалу. — Она уступами и на нее легко взобраться! — закричал он с одного из уступов.

— Отлично!.. Ричард! Гарри! Возьмите по веревке и тоже взберитесь на скалу. Затем мы поможем перебраться туда дамам!.. Там, во всяком случае, безопаснее; «Ковчег» каждую минуту может развалиться в щепки и пойти ко дну…

Не более, как через пять минут, все, кроме капитана, были уже на скале. Капитан же спустился в каюту и там взял, что было нужно.

«Ковчег», между тем, все более и более погружался. Капитан последний оставил его и тоже взобрался на скалу. На всякий случай, две веревки, поданные с судна, были закреплены за скалу и, таким образом, удерживали судно от прихоти бушующего моря. Дождь лил как из ведра, кругом бесилось море и, облизывая мокрыми языками скалу, точно хотело слизать и людей, приютившихся на ней от расходившейся стихии. Целых два часа сидели наши странники под проливным дождем и ветром; затем море понемногу успокоилось и только издалека доносился до скалы рев бушующей бури.

Сережа привязал себя веревкою и попросил, чтобы Ричард и Гарри держали его.

— Я спущусь со скалы, — сказал он, — мне кажется, что кругом нас земля.

Он, действительно, скоро спустился и крикнул снизу, что море отошло и что кругом скалы земля. Это сообщение обрадовало колонию и все радостно перекрестились. Часа через два на горизонте показалась красная полоска и в «Ковчеге» громогласно запел петух.

— Наш «Ковчег» тут, значит, и мы и наши звери живы! — радостно проговорила Марья Ивановна.

Между тем, заря все более и более разгоралась и погибающие увидали перед собою землю. Море было за полверсты. Капитан первый встал на колени и пригласил всех поблагодарить Бога. Все тотчас же последовали его примеру.

— Теперь нам нельзя терять ни минуты! — энергично сказал он. — Кто может, все тотчас же идите на судно и тащите, что можно, на берег. Море скоро опять подойдет к нам…

Все тотчас же бросились на судно. «Ковчег» лежал совершенно на боку. Прежде всего выпустили бычка, телку и птиц. На берег, первым делом, перетащили провизию, сундуки, мешок овса, мешок ржи, порох, ружья. Когда море стало подходить к скале, не вытащен был только балласт, следовательно, гвозди, железо и разный инструмент. Когда работа была окончена, все направились вглубь острова, который ярко зеленел под теплыми лучами солнца.

VIII
Прежде всего наши Робинзоны разложили для просушки свое платье и пошли осматривать свое новое пристанище.
— Господи! Кажется, Он вознаградил нас за все наши страдания! — говорил Шварц, с восторгом засматриваясь на роскошную растительность.

Но не один Шварц был в восхищении. Вся колония, измученная долгим пребыванием на крайнем юге, при бесконечно длинных ночах и страшном холоде, жадно вдыхала теперь ароматные струи воздуха и отдыхала душою от всего пережитого.
В то время, как старшие ходили осматривать остров, молодые люди и две девушки старались развести огонь, но бывшие при них спички отмокли и они, как настоящие Робинзоны, стали добывать огонь тем способом, каким добывают его дикие. Взяв по две сухих пластинки, молодежь принялась тереть их друг о друга, стараясь прежде других добыть огонь. Наконец, у кого-то из двух тружеников, из-под пластинок показался сначала дым, а потом затлелись и самые планки.

— Ура! — пронеслось по острову радостное восклицание и эхом отдалось в соседнем лесу. Тотчас же принялись за разведение костра, а затем вскоре появился на нем и котелок с водою, а в нем, когда вода закипела, запрыгали рыбные пельмени. Обед вышел на славу: все ели с таким аппетитом, которому позавидовал бы всякий.

В пять часов море опять отошло и все опять поспешили к «Ковчегу». Палубы у «Ковчега» уже не было, но трюм еще сохранился и балласт благополучно был перенесен на берег.

— Теперь мы окончательно распрощаемся с морем, — сказал капитан, — до тех пор, пока какой-нибудь мимо проходящий корабль не возьмет нас, мы останемся здесь, потому что здесь не только не холодно, но и вообще, кажется, недурно.

Вернувшись на берег к закату солнца, мужчины утвердили колья и накинули на них парус. Когда все поужинали, капитан обратился к присутствующим со следующею краткою речью:

— Господа! — начал он, — сегодня я старался определить, на каком острове мы находимся. Остров, на котором мы находимся, на картах не значится, а потому ясно, что он еще неизвестен. На нашей совести лежит обязанность дать ему название. Я просил бы вас ответить мне: как вы думаете назвать «наш» остров?

— Нам надо назвать его островом «Мария», — первым возвысил голос Сережа, хотя, по молодости, и не имел на это права. — В честь нашей капитанши мы должны назвать его ее именем! — крикнул он. — В годину нашего бедствия подо льдами, она всех нас поддерживала своими заботами и вселяла в нас энергию!..

— Верно! Верно!.. — закричала компания.

— Да здравствует остров Марии! — подхватила молодежь.

— Пусть же, Мэри, он будет твоим островом, — спокойно сказал капитан, — но, пока мы не знаем владений нашей капитанши, нам нельзя ложиться всем спать. Надобно поддерживать костер и на первое время поставить на ночь караул. Кроме дикарей, тут могут быть и разные хищные звери… Гарри! — обратился он к молодому матросу — вы станете на первую смену…

Ночь прошла совершенно спокойно, а когда взошло солнышко, капитан, взяв с собою сухарей и ружье, в сопровождении Сережи, пошел в одну сторону, а Шварц с Ричардом в другую.

— Мы может быть не придем несколько дней, — сказал капитан, — так вы не беспокойтесь. Строиться с холодной стороны острова, к которой мы пристали, нет никакого расчета. Нам надо непременно перейти на северную сторону…

Прошло пять дней, а путешественников все еще не было. Марья Ивановна, однако же, и виду не показывала, как ей тяжело было отсутствие товарищей. Она ходила в лес, ухаживала за животными, а из лесу приносила разные овощи, плоды и проч. Так, например, она принесла однажды земляных груш и очень вкусную репу, а Гарри в это время убил козу и несколько штук птиц. На пятый день, вечером, из лесу послышались два выстрела, а затем вышли оттуда и наши путешественники.

— Ну, капитанша, ваши владения одна прелесть! — с восторгом воскликнул Шварц. — Тут все есть, чего только душа хочет. Насчет картофеля, я, впрочем, скажу вам вот что. Я вез в Новую Зеландию самый крупный, редкий картофель и когда с нами случилось несчастье, я взял из мешка две картофелины и все время носил при себе, чтобы они не замерзли; обе картофелины до сих пор целы, а следовательно, мы имеем полную возможность посадить их с тем, чтобы потом кушать суп с картофелем…

— Для нашей усадьбы мы нашли очень хорошенькое местечко, — перебил его капитан, — но туда, прямиком, через лес, не менее тридцати верст. Завтра же мы туда и начнем перебираться. Я надеюсь, что выбранное нами место одно из лучших. Что же касается нашего багажа, то его мы будем понемногу перевозить на нашей скотине.

Колония торжествовала. Из доклада путешественников она ясно видела, что их страдания не только кончились, но что будущая их жизнь будет не ряд лишений, но счастливою, хорошею жизнью.

На следующее утро, еще до зари, Шварц уже стучал топором и из толстого дерева делал четыре первобытных колеса, а капитан с молодыми людьми, сколотив носилки, наложили на них кое-что из домашнего скарба и пошли напрямик лесом, обещав делать зарубки везде, чтобы потом не сбиваться с дороги. Путники вернулись только к утру, когда дроги были уже готовы; навалив на них более громоздкой клади, Шварц запряг своих рогатых животных и отправился в лес. Кархола и Шварц тянули вместе с животными, а Марья Ивановна несла своих трех кур и петуха, устроив для переноски их нечто вроде корзинки. Из жалости к животным, Шварц не торопился; воз тянулся медленно, делались даже остановки, так что до места добрались только к вечеру. Сложив привезенное, дроги опять отправились назад за кладью и в продолжении нескольких дней по лесу ходил народ, ездили дроги и это продолжалось до тех пор, пока не было перенесено все, до последнего гвоздика.

— Что же, Шварц, — сказал капитан, когда все водворились на выбранном месте, — теперь, я думаю, нам необходимо приняться за постройку?

— Нет, капитан, — отвечал немец, — сначала необходимо посеять хлеб, овес и огородные семена, которые я вез в Новую Зеландию.

Капитан, разумеется, не спорил со Шварцем, так как вполне сознавал, что в этом деле Шварц знал больше; скоро, под руководством Шварца, земля была разрыхлена, заборонована самодельною бороною и засеяны те семена, которые оказались в мешках запасливого немца.

— Если есть у вас лишняя грядка, то и у меня найдется кое-что посадить, — сказала капитанша, — у меня в аптеке осталось несколько льняного семени.

— И отлично! — обрадовался Шварц, — хотя холста мы и не соткем, а сетей и веревок наделаем; и то, и другое будет большим подспорьем в нашем маленьком хозяйстве.

И льняное семя было посеяно, рядом с двумя грядами овса.

Погода стояла чудная и посев, к немалой радости Шварца, очень скоро взошел.

По окончании земляных работ, колония принялась за постройку дома.

— Так как я не намерен уезжать отсюда, то я, с своей стороны, постараюсь строиться прочно, — заявил Шварц, приступая к работе.

Застучали топоры, завизжала пила и через два месяца, у прелестной небольшой речки на северной стороне острова Марии, красовалось уже целое поселение; тут был и дом для жилья, и скотный двор, и курятник, и сеновалы и все, что нужно хорошему фермеру.

В тот день, когда была готова постройка, Марья Ивановна сделала у крылечка небольшую грядку и что-то стала копаться, усердно утаптывая землю.

— Что это такое вы мастерите? — спросил ее Шварц.

— А у меня, видите ли, сохранилось несколько изюминок; я их посадила на одной из гряд и они взошли, а теперь я их пересаживаю сюда. Пусть наше крылечко будет обвито виноградом, — отвечала капитанша.

— Обедать! Обедать идите! — крикнула Шарлотта, выходя на крылечко.

Шварц и Марья Ивановна не заставили дожидаться себя. Оба целое утро усердно работали, а потому аппетит их сильно разыгрался.

Когда все сидели за столом и, за неимением тарелок, ели из общей чашки, Шварц сказал:

— Сегодня, господа, я получил предложение от Ричарда и Гарри, которые сватаются за Шарлотту и Анну. Я согласился на их предложение, но просил подождать еще год. Если в течении этого года, мимо нас не пройдет какого-нибудь корабля, на котором будет пастор, то я попрошу капитана прочесть необходимые брачные молитвы и благословлю моих дочерей.
— Значит, сегодня у нас обручение? — сказал капитан, — поэтому случаю не дурно бы нам выпит чего-нибудь! Мэри, у тебя, кажется, есть еще немного коньяку?

— Да! Я сейчас принесу, — отвечала Марья Ивановна, вставая.

Коньяк был принесен и каждый из поселенцев выпил за здоровье обрученных.

Как только колония несколько поустроилась, общим советом решено было разводить каждую ночь костер, на одной из ближайших гор. Костер этот был виден издалека и наша колония не теряла надежды, что рано ли, поздно ли, но он будет замечен каким-нибудь проходящим кораблем, который свяжет наших отшельников с остальным миром. Как ни прекрасен был остров, на который судьба закинула наших странников, но, все-таки, в каждом из них таилось желание увидеть других людей, чтобы порасспросить хотя, что делается на свете…

А между тем, остров Мария оказался одним из плодороднейших: не говоря уже о собранных в изобилии посевах, в лесах острова оказалось такое громадное количество фруктов, что заботливая Марья Ивановна насушила на зиму громадные запасы. Впрочем, хлопотать о зиме было нечего. Хотя наступил уже и май месяц, но воздух был так тепел, что и топить печки не приходилось.

Жители колонии значительно поправились и повеселели; все хорошо сознавали, что этот остров нисколько не похож на тот неприветливый, холодный юг, на котором каждому из них пришлось перенести столько испытаний. Там было все мертво, холодно и неприветливо, а здесь, на этом благодатном острове, была полная жизнь. На дворе колонии ходило целое стадо молодых кур и петух, а в лесу гнездилось множество самых разнообразных птиц и в изобилии росли деревья, дававшие самые разнообразные плоды. В июне и июле изредка перепадали дожди со снегом, а в августе наступила такая чудная весна, что Шварц совершенно растаял: счастливый, принялся он пахать землю и вообще занимался хозяйством так прилежно и тщательно, как не работают временные поселенцы. Каждый день он находил предлог заявить, что не в Новую Зеландию надобно было ему переселяться, а сюда — на остров Марию…

Однажды вечером, по направлению к домику, несся во всю прыть Сережа.

— Парус! Парус! — кричал он, задыхаясь.

Все встрепенулись. Сердца усиленно забились. Один только Шварц остался спокоен.

— Я не поеду, — спокойно сказал он, — и дочери мои, вероятно, тоже не поедут. Мы, немцы, с детства привыкли от добра, добра не искать. Здесь хорошо, зачем же мы поедем отсюда искать лучшего…

Речи Шварца никто, впрочем, не дослушал; все бросились на ближайшую гору, чтобы самим увидеть тот парус, который, может быть, заметил их сигнальный костер. А костер был разведен гигантский; каждый из колонии счел долгом подбрасывать в него дрова и вскоре в подзорную трубу стало видно, что корабль направлялся к острову.

На другое утро корабль стоял на якоре недалеко от острова, к которому на шлюпке ехало несколько человек.

IX
В небольшой квартирке, на Литейной, за столом сидела Ольга Степановна, с Колей, который теперь уже окончил курс в университете и состоял на службе. Они сидели за утренним кофе и Коля, допив свой стакан, взял в руки газету и принялся за чтение. Вдруг он побледнел, приподнялся с места и, задыхаясь, проговорил:

— Мама! Мама! Да ведь это Сережа!

Можно себе представать, что сделалось с Ольгою Степановною. Она вся задрожала и не могла произнести ни одного слова.

Когда Ольга Степановна немного оправилась, Коля глухим голосом прочитал:

«Лима, в Перу. Сергей Васильев просит сообщить своей матери и брату, что он жив и находится теперь в Лиме, откуда едет в Лондон. Просит телеграфировать и написать в Лондон, Россель-Сквер, 4, нотариусу Смиту».

— Эта телеграмма пущена два дня тому назад, — размышлял Коля, — неужели это не наш Сережа?.. Во всяком случае, я напишу сегодня же.

Час спустя, раздался сильный звонок и в комнату вошел дряхлый старичок; это был Иван Егорович. Он не сказал ни слова, но только подошел к Ольге Степановне, обнял ее и заплакал.

Из этого Ольга Степановна заключила, что и Иван Егорович прочитал телеграмму.

— Это он, он, наш голубчик! — бормотал старик.

Через две с половиною недели из Лондона, на имя Ольги Степановны было получено письмо следующего содержания:

«Родные мои, хорошие мои!

Я счастлив, потому что скоро увижу вас, и обниму. Теперь, мама, конец твоим бедствиям; я получил большое наследство и дней через пять окончу дела, а через неделю буду с вами. До скорого свидания, дорогие мои.
Ваш Сережа».

Мы не будем рассказывать о приезде Сережи и той радости, которую испытал каждый из наших знакомых. Необходимо, впрочем, сказать, что Иван Егорович словно помолодел и сильно петушился, когда речь заходила о его любимце. Из его разговоров выходило даже как-то так, что он, Иван Егорович, давно предчувствовал и даже знал о счастливом исходе, а иначе он не отпустил бы Сережу…

С приезда Сережи прошел год. Он нанял хорошенькую квартирку и пригласил жить с нами и Ивана Егоровича. Раз, вечером, Сережа получил письмо с заграничными, марками:

«Дорогой наш Сереженька! — начал читать он. — Все твои поручения исполнены. На наш остров мы привезли целый транспорт разных вещей, коров, лошадей, овец, домашнюю птицу и пять семейств переселенцев. Там мы пробыли два месяца и при нас уже выросла целая деревня. Деятельность кипит там самая горячая. При нас туда пришел пароход и привез брата Шварца с семьею и еще несколько семейств, прибывших на счет Шварца, так как тот объявил по Германии, что желающие переселиться могут отправляться на его счет. Винограду от моих изюминок разрослось столько, что там пьют теперь вино своего приготовления. Гиллон сделал заявление, что товар, который он вез в Новую Зеландию, весь цел, и что его могут взять на крайнем юге. Пароход, купленный тобою, будет совершать два раза в год рейсы на остров Марии и я твердо надеюсь, что в следующий раз отправишься с нами и ты.

До свидания, Сережа. Желаю тебе и семье всего хорошего.

Мария Гиллон».

------------------------------------------------

1

Фунт стерлингов — англ. монета, около 10 рублей по курсу.

2

Каракас — главный город южно-американской республики Венецуэлы.

3

Ветры, дующие на крайнем севере и юге.

4

Пингвины — птицы из отряда плавающих, у которых крылья без перьев, вместо которых чешуйки; ноги почти у хвоста. Живут в южном полушарии.