1. В поисках фламинго - Охота на левиафана - Майн Рид
Для меня нет в мире более интересного уголка, чем Луизиана, где я впервые ступил на американскую землю. Я покинул школу со страстной любовью к природе и здесь мог упиваться дикими ее картинами во всей их первозданной свежести.
В этом отношении Луизиана не оставляет желать ничего лучшего. Ее неизмеримая территория, более обширная, чем Англия, представляет собою причудливую поверхность, покрытую то непроходимыми лесами и прериями, то болотами. Растительность здесь роскошная, обильная, почти тропическая. Можно насчитать более ста видов туземных пород деревьев, среди них магнолия, напоминающая собою лавр, с листьями, словно лакированными, с цветком широким, как тарелка, веерообразные пальмы, мрачные кипарисы, будто задрапированные серебряной тканью.
Все это, и многое еще сверх этого, столь же новое для меня, подстегнули мою любознательность и усилили и без того сильное увлечение разнообразием природы. Мой интерес был подстегнут тем более, что я только что совершил скучный шестинедельный переход по морю. Дело происходило в ту эпоху, когда черные султаны пароходов еще не отражались в голубых водах Мексиканского залива.
Если растительное царство Луизианы доставило мне истинное наслаждение, что сказать о царстве животном? Бесчисленные стада оленей бродили по саванне, в лесах раздавалось рычание пумы, безраздельно властвующей над более мелкой дичью – волками, рысями, лисицами, хорьками, енотами.
Единоличным тираном рек, заливов, лагун был чудовищный аллигатор, прожорливость которого являлась роковой для всего живого, что имело несчастье оказаться вблизи его пасти или ужасного хвоста. Обширные воздушные пространства и поверхности вод были населены крупными птицами с блестящим опереньем, такими, как белоснежная цапля чепура, луизианский журавль, голубая цапля или самая яркая среди них – одетая в багрец фламинго. Высоко в небе величественно парили ястребы и другие хищники соколиной породы, например, коршун с раздвоенным хвостом или белоголовый орел.
Для меня, страстного охотника, Луизиана с этим изобилием дичи казалась землей обетованной. Едва высадившись, я пустился в странствия, чтобы исследовать самые дикие уголки ее болот и лесов. В продолжение более полугода я бродил в окрестностях Нового Орлеана, чаще всего пешком, реже верхом, иногда в челноке плавал вдоль заливов.
Но все же я не был удовлетворен: ни в одну из из моих охотничьих поездок мне не удалось встретить дичь, которую я всего больше хотел бы положить в свой ягдташ, – фламинго. Я забыл сказать, что стаи фламинго населяют большие болота в устье Миссисипи, на всем протяжении берега, когда они высиживают яйца.
Я сгорал от нетерпения увидеть это редкое зрелище. Но напрасно обращался я ко всем проводникам, ко всем местным судовщикам – ни один из них не мог точно указать, где гнездятся фламинго. Я уже почти отказался от мечты присоединить чучело фламинго к другим моим охотничьим трофеям, когда случай пришел мне на помощь. Я нашел то, что искал.
Однажды я познакомился с человеком, который жил, как и я, в знаменитом отеле «Сент-Шарль». В нем не было ничего примечательного, от других смертных его отличала разве что военная форма – форма офицера пограничной охраны. Наш общий друг представил мне его как капитана Мэси, командира таможенного катера «Бдительный», который в это время стоял на якоре в устье Миссисипи, осуществляя наблюдение за соседним берегом.
Как-то раз за обедом во время десерта разговор коснулся охоты, мы заговорили о животных, которые преимущественно встречаются в этой стране, и я признался в давнем моем желании посвятить денек охоте на фламинго, рассказал о своих бесплодных попытках и заявил даже, что сомневаюсь в существовании этих птиц в Луизиане.
– Фламинго! – воскликнул капитан Мэси. – Но я стрелял их десятками!
– Где? – встрепенулся я.
– Да на всем берегу к востоку от устья Миссисипи. Они плодятся в окрестностях острова Баратарии. Вы, конечно, знаете этот остров, где старый пират Лаффит со своими разбойниками имеет привычку вставать на якорь.
Это неожиданное известие только усилило мое желание поохотиться на фламинго. Я тотчас же выразил твердое решение совершить путешествие на остров пиратов.
– Конечно, если это возможно, – благоразумно добавил я.
– Если это возможно? – удивленно повторил таможенный офицер. Почему, скажите, пожалуйста, это было бы невозможно! Если вы человек, которого не пугает наше гостеприимство, не отличающееся чрезмерной изысканностью, то вы будете желанным гостем на «Бдительном». Вы можете провести на нем неделю, даже месяц, если пожелаете. Я берусь проводить вас в места, где вы убьете столько фламинго, что нагрузите ими целую барку!
Я принял приглашение, даже для виду не заставляя упрашивать себя. Двадцать четыре часа спустя я был уже на борту катера, и мы вошли в устье Миссисипи.
Верный своему обещанию, капитан Мэси доставил меня в одно из тех мест, где действительно гнездились птицы. Я мог наблюдать их прямо у них дома, в их родных убежищах. Я думаю, что когда чучело такой птицы видишь в музее, рождается естественное желание познакомиться с нею поближе, узнать то, чего нет в энциклопедиях и сочинениях по орнитологии.
Многие считают, что существует только один вид фламинго, Poenicopterus ruber, чьи чучела можно видеть в коллекциях. В действительности же существует несколько различных видов – в Азии, Африке и Америке. Все они живут в тропиках, но никогда не встречаются на берегу моря, а только по берегам рек и внутренних озер. Тот вид, с которым я познакомился, благодаря капитану Мэси, отличается от обыкновенных красных фламинго. В классификации этих редких птиц он принадлежит Новому Свету. Натуралисты называют его Phoenicopterus chilensis. Меж этой породой и близкими к ней породами Старого Света есть много различий, например, ее оперение скорее оранжевого, чем ярко-красного цвета.
Устроив на фламинго настоящий набег, я оставил их в покое. Мое любопытство было удовлетворено, и я мог обратиться к новым впечатлениям. Здесь достаточно интересного не только для охотника или натуралиста. Эти берега пробуждают исторические воспоминания: вспоминаются исследования Луизианы испанцем де Сото, колонизация ее французом Ласалем, наконец – в более близкое нам время – дерзкие предприятия Лаффита с его разбойничьей шайкой и их оргии на острове Баратарии.
Но капитан Мэси рассказывал мне не только о Луизиане и ее прошлом, но и о приключениях, героем которых ему довелось быть. Он сыграл не одну роль на жизненной сцене, но, как скромно прибавил капитан, они никогда не были блестящи. Он участвовал во всех войнах Техаса, в ту эпоху, когда мужественная маленькая республика боролась за свою независимость. В юности он принимал участие в революционных войнах в Южной Америке. а еще раньше, едва выйдя из детского возраста, пустился в приключения, рассказы о которых были не менее интересны, чем повествования об осадах и сражениях, – он был китоловом. Скольким опасностям подвергался он, избрав эту суровую профессию! Сколько раз смотрел смерти в лицо! Я трепетал, слушая его, и в то же время узнавал массу интересных сведений о глубинах моря и существах, его населяющих. В свою очередь, надеюсь сообщить нечто новое и моим читателям, молодым или старым. То, что я собираюсь рассказать, и будет повесть о его приключениях, изложенная в том порядке, в каком рассказывал о них он сам. Не могу ручаться за безусловную точность его выражений, но я старался передать их настолько точно, насколько позволяет мне память.
Итак, читатель теперь предупрежден: рассказываю это не я, это говорит капитан Мэси – капитан Мэси, который действительно охотился на левиафана.
– Я родился в деревне, – так начал свою повесть капитан Мэси, – в глуши леса, в восточном округе штата Нью-Иорк. Несмотря на это, с самого нежного возраста я чувствовал сильное влечение к морской службе. Вероятно, это влечение я унаследовал от моего отца, морского офицера. И именно потому, что отец был моряк и погиб во время кораблекрушения, моя мать не хотела, чтобы я избрал эту профессию. Море отняло у нее мужа, и она твердо решила, что сына оно у нее не отнимет.
Не могу сказать, чтобы я помнил отца. Я был еще совсем крошкой, когда море забрало его у нас, но в дни моего детства я много слышал о нем и всегда только хорошее. Он был, как говорили, настоящий моряк с головы до ног. Эта фраза повторялась постоянно, когда речь заходила об отце, и это было мнение не только родных и друзей. Действительно, он был замечательный офицер и выдающийся моряк.
Волнение, испытываемое мною при рассказах о его подвигах, открыло мне глаза на мое призвание, – а подобные рассказы я слышал всякий раз, едва какой-нибудь гость переступал порог нашего дома.
Как бы то ни было, моя страсть к морю росла с годами, несмотря на все усилия матери побороть ее. Моя мать мечтала сделать из меня юриста, и все мое воспитание было направлено на это. Но, вместо того, чтобы заглушить мою страсть, убийственно скучные книги еще более возбуждали ее.
В каждый свой приезд домой на каникулы я убеждал мать похлопотать о том, чтобы мне было присвоено звание мичмана. Ей стоило только пожелать этого, потому что, помимо известности отца, уже служившей рекомендацией, наша фамилия сама по себе пользовалась значительным влиянием.
Но умолял я напрасно, она была глуха к моим мольбам, так как питала ненависть к морю, и это чувство было сильнее моих просьб.
В течение долгого времени этот вопрос порождал между нами частые споры, иногда бурные и принимавшие острый характер. Я пускал в ход всевозможные аргументы, но мать мужественно отражала мои атаки, и обыкновенно поле сражения оставалось за ней.
Она решила, что я непременно буду юристом. Как каждая американская мать, она надеялась когда-нибудь увидеть своего сына президентом Соединенных Штатов, а всякому известно, что кратчайший и вернейший путь к этому высокому положению – стать законоведом. Но тот же инстинкт, который влек меня к морю, заставлял ненавидеть то, что ненавидит всякий добрый моряк, точнее, всякий порядочный человек, а именно крючкотворство. От всей души презирал я это крючкотворство и мысли не мог допустить, что когда-нибудь стану членом «корпорации сутяг». В конце концов, убедившись, что мать никогда не уступит мне, я по-своему разрубил этот гордиев узел. Я бежал из дому.
Вполне естественно, что я отправился в Нью-Йорк. У меня не было ни малейшего намерения обосноваться там, но из Нью-Йорка ежедневно отходят корабли во все концы земного шара. В мире нет другого порта, где можно было бы увидеть враз такое количество кораблей под различными флагами.
Однако при поступлении в моряки мне пришлось испытать такие затруднения, что я почти впал в отчаяние. Мне едва исполнилось шестнадцать лет. Хотя в моих учебных занятиях я вполне преуспел, но вне круга классических наук решительно ничего не знал и был абсолютно не способен заработать кусок хлеба ни на суше, ни на воде.
Предлагая свои услуги на кораблях,я был заранее уверен в отказе. Несколько бесплодных попыток скоро убедили меня в этой печальной истине.
Я был уже готов на все махнуть рукой, когда встретился с одним человеком, которому – на счастье или на горе мне – суждено было иметь решающее влияние на всю мою судьбу.
Этот человек был капитаном китоловного судна. Мы встретились с ним не на борту его корабля, так как судно его стояло в Нью-Бедфорде, а просто на набережной Нью-Йорка. Я отправился на борт одного корабля, отходящего в Западную Индию, предложил свои услуги, но, по обыкновению, получил отказ. Возвращаясь по набережной, я раздумывал о своих злоключениях, когда чей-то голос окликнул меня:
– Эй! Молодой человек! Причаливайте, чтобы я мог сказать вам пару слов!
Так как эти слова не могли относиться ни к кому другому, то я обернулся и тотчас узнал человека, беседовавшего на шканцах только что оставленного мною судна. Он подошел ко мне и сказал:
– Вы хотите пуститься в плавание, не правда ли, мой мальчик? – И, не давая мне времени ответить, продолжал: – Ни слова. Я прекрасно знаю, что это так. Так вот, не угодно ли совершить маленькое путешествие со мной? У вас вид неженки, но это неважно. Не один такой уже найдется на борту «Летучего облака». У нас безопасно и не так плохо. Работа подчас тяжела, но я думаю, вы не обратите внимания на эту мелочь. Вас не должно это останавливать, если в ваших жилах течет кровь моряка, а в вас она есть, я уверен, достаточно взглянуть на вас. Итак, что сказали бы вы, если бы я предложил вам стать blubber hunter?
Во время этой странной речи, из которой я понял только половину, он не переставал перекатывать сигару из одного угла рта в другой, вынимал ее, снова брал в зубы и производил впечатление человека, жующего табак, а не курящего. Его сигара, длинная регалия, была измята и изгрызена пальца на два от губ. Такой странный способ курить и еще нечто – что именно не знаю – необычайное во всей фигуре моего собеседника заставили меня предположить, что он либо не совсем в здравом уме, либо смеется надо мною.
Последний его вопрос только укрепил меня в этом мнении. Я не имел ни малейшего понятия о том, что мог бы представлять собою blubber hunter.
– Ну, нет! – сухо и коротко ответил я. Его фамильярность меня сильно покоробила. – Всем чем угодно, только не blubber hunter, – закончил я с глубочайшим презрением.
Я уже хотел повернуться к нему спиной, но более внимательный взгляд, брошенный мною на этого оригинала, вдруг переменил мое мнение о нем. Это был человек в самом расцвете сил. Ему могло быть лет сорок – сорок пять. В выражении его темно-красного лица не было ничего отталкивающего: напротив, в нем просвечивала веселость. Оно было несколько комично, благодаря своеобразной манере курить сигару. Эта сигара, крепко зажатая в зубах, всегда образовывала острый угол относительно поверхности его лица. Ее горящий кончик то поднимался до самого носа, то опускался ниже подбородка.
Выслушав мой сухой и невежливый ответ, он вынул сигару изо рта, потом осмотрел меня с ног до головы и произнес:
– Всем чем угодно, только не blubber hunter? Да вы чудак, осмелюсь сказать! Как! Вы мечтаете наняться на корабль, вы согласны на любые условия – не отрекайтесь, я сам это только что слышал, – и вы отказываетесь сделаться китоловом! Позвольте заметить, молодой человек, что вы можете напороться на гораздо худшее. Несмотря на ваш надутый вид, мои молодцы на «Летучем облаке» имеют право считать себя не менее важными особами, чем вы!
Он повернулся и уже начал быстрыми шагами удаляться, как я понял свою ошибку. Действительно, с той минуты, как он вынул изо рта свой «снаряд», выражение его лица совершенно изменилось: в нем уже не было признака глупости или иронии, оно стало решительно и серьезно.
– Постойте, сударь! – позвал я его тоном человека, который раскаивается и извиняется, я почувствовал, что обязан это сделать. – Я понял, что выщло недоразумение, прошу вас извинить меня. Я не знал, что такое blubber hunter. Если бы я знал, что это значит «китолов», я бы сейчас же сказал «да», и я очень счастлив сказать «да»!
– Ну, мой мальчик, – сказал он, останавливаясь, – я тоже сразу сообразил, что произошло недоразумение. Я оставляю в стороне всякие выражения, которые могли бы показаться неясными, и снова предлагаю вам вопрос: хотите вы вступить в общество китоловов?
– Я не мечтаю ни о чем другом и предпочту этому что угодно!
Я говорил сущую правду: в эту эпоху профессия китолова, по крайней мере в Соединенных Штатах, была в большом почете, и ею составляли себе состояния. Меня же привлекала романтическая сторона – приключения, опасности, дерзкие вылазки, когда чувствуешь себя на волосок от смерти, одним словом, все, о чем всегда торопятся рассказать журналы. Это был как раз тот образ жизни, о котором я мечтал, и эта жизнь сама шла ко мне!
Бесполезно говорить, что я поймал случай на лету и тут же выразил согласие служить на «Летучем облаке».
– До завтра! – сказал мне мой капитан. – Я вам дам все необходимые указания. Вы найдете меня в гостинице «Корабль и якорь», у пристани Пек. Спросите капитана Дринкуотера с «Летучего облака». Наш корабль стоит на якоре в Нью-Бедфорде. В десять часов, мой мальчик! Будьте точны, если хотите стать blubber hunter.
Затем он снова засунул в рот сигару, сильно прикусил ее и оставил меня на набережной одного.