XX. Аллан плачет — Дитя из слоновой кости — Генри Хаггард
Перед медленно двигавшимися вперед главными силами черных кенда шло около тысячи стрелков, из которых каждый был снабжен пучком метательных копий.
Когда они были ярдах в пятидесяти от нас, мы открыли огонь и уложили многих из них и из шедших за ними.
Но это не остановило их, да и что могли поделать пятьдесят ружей против целой орды храбрых дикарей, у которых, казалось, не было страха смерти.
Вскоре их копья начали падать среди нас, ранив нескольких.
Большого ущерба они не могли нам нанести, так как мы стояли под прикрытием стен.
Мы стреляли, заряжали и снова стреляли, сметая первые ряды, но на их месте появлялись все новые и новые. Наконец по команде стрелки, исключая убитых и раненых, укрылись за подходившими все ближе и ближе главными силами, которые теперь находились ярдах в пятидесяти от нас.
После минутной паузы снова раздалась команда, и три первых плотных ряда бросились на нас.
Мы дали залп и, как было раньше условлено, отошли назад за следующую линию укреплений, откуда продолжали поддерживать огонь.
Теперь вступил в дело главный отряд белых кенда под командованием Рэгнолла и Харута.
Враги, перебравшиеся через первую стену, только что оставленную нами, встретились с нашими копейщиками в тесном месте между двумя стенами, где численное превосходство не давало большого преимущества. Здесь произошел ужасный бой.
Потери нападающих были очень вешки, так как, завладев одним рядом укреплений, они через несколько ярдов наталкивались на новый ряд защитников, которых можно было принудить к отступлению весьма дорогой ценой.
Так продолжался бой часа два или более.
Чтобы сломить оказываемое нами отчаянное сопротивление, черные кенда (я должен сказать, что сражались они превосходно) масса за массой обрушивались на нас, устилая свой путь сотнями убитых и раненых.
Между тем я со своими стрелками осыпал их градом пуль до тех пор, пока запас патронов не начал истощаться.
В половине восьмого утра нам пришлось отступить за последнее наружное укрепление, находившееся как раз у восточных ворот храма, в тоннеле, проходившем через скалу из застывшей лавы.
Трижды бросались на нас черные кенда, и трижды мы отбивали их, пока ров перед стеной почти доверху не наполнился павшими.
Едва им удавалось взобраться на стену, как наши копейщики пронзали их своими длинными копьями или стрелки поражали пулями.
Характер местности допускал только прямую фронтальную атаку.
Наконец враги были вынуждены прекратить на некоторое время нападение и отступить.
Но вскоре, отдохнув и получив подкрепление, они с криками и пением военных песен снова бросились вперед.
Две тысячи врагов, как поток, устремились на нас. Но мы отбили их атаку. Они бросились во второй раз, но мы снова отбили их.
Тогда они изменили план нападения.
Остановившись среди мертвых и умирающих у основания стены, построенной из камней и земли, они начали подкапывать ее.
Нам трудно было помешать им, так как всех, кто показывался из-за стены, они осыпали тучами копий.
Через пять минут они устремились в пробитую брешь. Тщетно мы пытались задержать этот натиск, так велико было число врагов.
Несмотря на отчаянное сопротивление, мы были отброшены к воротам храма и укрылись в его нервом дворе.
Нам едва удалось запереть ворота, которые тотчас же были забаррикадированы камнями и землей.
Но это помогло ненадолго.
Враги натаскали хвороста и сухой травы к сделанным из кедрового дерева воротам и подожгли их.
Пока они горели, мы совещались.
Дальше отступать было некуда, так как во втором дворе, где находились женщины и дети и лежали запасы хлеба, не оставалось места для боя.
Только здесь, на первом дворе, мы должны были удержаться и либо победить, либо умереть.
До этого времени наши потери по сравнению с черными кенда, потерявшими свыше двух тысяч человек, были незначительны.
У нас насчитывалось около двухсот человек убитых и приблизительно столько же раненых. Следовательно, в нашем распоряжении оставалось около тысячи шестисот бойцов, что было значительно больше, чем могло сражаться в этом тесном месте.
Поэтому мы пришли к такому решению: триста пятьдесят лучших воинов должны защищать храм, пока не падут.
Остальные (больше тысячи) ушли во второй двор, где находились женщины и дети.
Они должны были проводить последних тайными тропинками к месту, где стояли верблюды, и бежать с ними, куда смогут.
Мы надеялись, что победив, черные кенда будут слишком утомлены, чтобы преследовать их по равнине до отдаленных гор.
Это было отчаянное решение, но у нас не оставалось другого выбора.
– А моя жена? – хрипло спросил Рэгнолл.
– Пока храм стоит, она должна оставаться в нем, – отвечал Харут, – но когда все будет потеряно и я паду, ты, белый господин, войди в святилище, возьми ее и Дитя из слоновой кости и беги за другими. Я возлагаю на тебя обязанность: под страхом проклятия Неба не допусти, чтобы Дитя попало в руки черных кенда. Сперва сожги его огнем или преврати в прах камнями. Кроме того, я отдал приказание в последнюю минуту поджечь навесы, устроенные над запасами хлеба, чтобы враги, избежавшие наших копий, умерли от голода.
Тотчас же все приказания Харута, который был к тому же кем-то вроде президента этой республики, были беспрекословно исполнены.
Я никогда и нигде не виден более совершенной дисциплины, чем у этого бедного народа.
Отряд за отрядом воинов, назначенных сопровождать женщин и детей, исчезал за воротами второго двора. Каждый уходивший оборачивался и салютовал оставшимся копьем.
Оставшиеся триста пятьдесят человек стали по местам как греки, защищавшие Фермопилы.
Впереди стоял я со своими стрелками, которым были розданы все оставшиеся патроны (по восьми на человека). За нами стояли в четыре ряда воины, вооруженные саблями и копьями, под начальством Харута.
Позади них, вблизи ворот, ведущих во второй двор храма, находилось пятьдесят отборных людей под командованием Рэгнолла, которые должны были в критический момент сделать попытку спасти Хранительницу Дитяти. Я забыл упомянуть, что Рэгнолл был дважды ранен при отчаянной защите укреплений: в плечо и бедро.
Когда все было готово и люди утолили жажду из больших кувшинов, стоявших вдоль стен двора, пламя начало пробиваться сквозь массивные деревянные ворота.
Это случилось не ранее, чем через добрых полчаса после того, как они были подожжены.
Наконец они обрушились под ударами извне. Но проход оставался загроможденным грудой камней, набросанных нами после закрытия ворот. Черные кенда разгребали их руками, палками и копьями.
Это было не легко, так как мы поражали их копьями и избивали камнями. Но мертвые и раненые оттаскивались в сторону, а на их место вставали другие.
В конце концов проход был очищен.
Тогда я отослал копейщиков назад на свои места и приготовился выполнить свою роль.
Ждать пришлось недолго. С громкими криками толпа черных кенда бросилась в проход.
Едва они появились во дворе, я скомандовал стрелять, и пятьдесят пуль полетело им навстречу с расстояния всего в несколько ярдов.
Они повалились кучами, как скошенный хлеб. Мы быстро зарядили ружья и ждали новой атаки.
Снова появились враги, и снова повторилась ужасная сцена.
Ворота и тоннель были загромождены павшими.
Чтобы возобновить атаку, врагам пришлось убирать их под нашим огнем (стреляли я, Ханс и несколько лучших стрелков).
Так продолжалось до тех пор, пока мы не истратили последние патроны. Тогда мои люди отошли назад, дав возможность Харуту и его отряду занять наши места, и сменили уже бесполезные ружья на копья и сабли.
В продолжение получаса или более продолжалась ужасная борьба.
Бой происходил в очень узком месте, и черные кенда были не в состоянии пробиться сквозь копья наших бойцов, защищавших свою жизнь и святилище своего бога. Наконец враги отступили, дав нам возможность убрать в сторону убитых и раненых и утолить жажду, так как стояла невыносимая жара.
Вдруг в воротах показался огромный слон Джана, подгоняемый сзади уколами копий. Он быстро шел вперед, сметая на своем пути защитников храма, как будто это была сухая трава, и сокрушая все хоботом, на котором висели железные шары. Удары копьями были для него не более, чем укусы комаров.
Он, трубя, шел вперед, а за ним потоком катились черные кенда, на которых наши копейщики обрушились с двух сторон.
В это время я в сопровождении Ханса возвращался со второго двора, куда ходил проведать раненого в третий раз Рэгнолла. Найдя к своей великой радости его рану неопасной, я спешил вернуться к сражающимся, и вдруг увидел дьявола Джану, несущегося прямо на меня, разрезавшего на две части толпу вооруженных людей, как нос гонимого бурей корабля разрезает воду.
Сказать правду, я, несмотря на нелюбовь к излишнему риску, обрадовался при виде его.
Даже возбуждение от продолжительного сражения не могло уничтожить во мне чувства стыда, которое я испытал, промахнувшись по этому животному четыре раза подряд на расстоянии сорока ярдов.
– Теперь, Джана, – думал я, испытывая нечто вроде радостной дрожи, – теперь я смою свой позор. На этот раз я не промахнусь, иначе это будет моим последним промахом в жизни.
Джана несся вперед, вертя железными шарами перед собой, от которых воины бежали направо и налево, очищая между ним и мною пространство.
Для большей верности (я немного дрожал от усталости) я стал на правое колено, опершись на левое локтем, и прицелился в шею животного.
Когда оно было шагах в двадцати от меня, я выстрелил, но попал не в Джану, а в хромого жреца, исполнявшего обязанности магута, сидя на шее слона несколько выше места, куда я метил.
Да! Я попал ему в голову, которую разбил как яичную скорлупку, и он бездыханным свалился на землю.
В отчаянии я снова прицелился и выстрелил.
На этот раз нуля попала в конец левого клыка Джаны, от которого отлетел осколок.
Последняя надежда погибла.
У меня даже не оставалось времени подняться и бежать.
Я так и остался на коленях, ожидая конца.
В одно мгновение огромное животное очутилось почти надо мной и, открыв рот, подняло хобот.
Вдруг я услышал голландское проклятие и увидел Ханса, почти всунувшего в рот Джане конец моего второго ружья.
Грянул выстрел, за ним другой. Через миг огромный хобот обвился вокруг Ханса и, завертев его в воздухе, бросил футов на тридцать-сорок в сторону.
Джана зашатался, словно собираясь упасть, но удержался, покачнулся вправо, прошел, спотыкаясь, несколько шагов, минуя меня, и остановился.
Я повернулся, сел на землю и смотрел, что будет дальше.
Сперва я увидел Рэгнолла, бежавшего с ружьем. Он дважды выстрелил в голову животного, но оно не обратило на это никакого внимания.
Потом я увидел его жену, Хранительницу Дитяти, вышедшую из портала второго двора в сопровождении двух жриц, со статуей Дитяти из слоновой кости в руках. Все они были одеты так же, как и в утро жертвоприношения.
Она совершенно спокойно шла вперед, устремив свои большие глаза на Джану.
По мере ее приближения животное начало проявлять беспокойство. Повернув голову, оно подняло хобот и, вытянув его вдоль спины, схватило за лодыжку царя Симбу, неподвижно сидевшего в своем кресле. Медленно оно стащило Симбу с кресла. Он упал около левой передней ноги животного. Потом оно обвило хоботом тело беспомощного человека (я до сих пор не могу забыть выражения его полных ужаса глаз) и завертело его в воздухе, сперва медленно, потом все быстрее и быстрее, пока блестящие цепи на груди жертвы не превратились на солнце в одно сплошное серебряное колесо. Потом оно швырнуло его на землю, где бедный царь лежал безжизненной массой, потерявшей человеческий вид.
Хранительница Дитяти бесстрашно остановилась перед животным-богом. Ее спутницы остались позади.
Рэгнолл прыгнул вперед, желая увлечь ее в сторону, но целая дюжина людей удержала его, не знаю, с целью ли спасти его жизнь, или по какой-нибудь другой причине.
Джана смотрел на Хранительницу Дитяти, она смотрела на Джану. Потом он яростно закричал и, выхватив Дитя из слоновой кости из ее рук, завертел его в воздухе и разбил о камни, как Симбу. Древняя статуя, пережившая много веков, разлетелась на тысячу мелких кусочков.
При виде этого белые кенда издали великий стон, женщины, сопровождавшие Хранительницу, разорвали на себе одежды, стоявший вблизи Харут в беспамятстве упал на землю.
Еще раз закричал Джана, потом медленно опустился на колени и, трижды ударив о землю хоботом, как бы являя этим покорность прекрасной Хранительнице, стоявшей перед ним, задрожал всем своим могучим телом и пал мертвым!
Битва прекратилась. Черные кенда стояли в оцепенении.
– Бог умер! – крикнул голос. – Царь умер! Джана убил Симбу, и сам убит! Дитя разбито! Бегите, черные кенда! Бегите, ибо боги умерли, и земля ваша стала землею призраков.
Со всех сторон эхом раздавался стон: «Бегите, черные кенда, ибо боги умерли!»
Они повернулись и бежали как тени, унося с собой раненых. Никто не пытался остановить их.
Через полчаса ни одного из них, за исключением тяжело раненных и умирающих, не оставалось во дворе храма. Все они бежали.
Сражение окончилось.
Сражение, которое казалось поражением, было выиграно!
x x x
Я поднялся на ноги и увидел Рэгнолла.
Он прыгнул по направлению к своей жене и стал перед ней.
– Люна! – воскликнул он.
Облокотившись на плечо одного из белых кенда, я подошел к ним, так как любопытство превозмогло мою слабость.
Некоторое время она пристально смотрела на него, потом ее глаза начали изменяться, как будто к ней возвращалась душа, сообщая им свет и жизнь.
Наконец она заговорила медленным, нерешительным голосом:
– Ох, Джордж, это ужасное животное убило нашего ребенка! – говорила она, указывая на мертвого слона, – посмотри на него! Теперь мы будем друг для друга всем, как было прежде, пока Бог не пошлет нам другого ребенка.
С этими словами она разразилась потоком слез и упала в объятия мужа.
Я отошел в сторону (к своей чести, то же сделали и кенда), оставив их вдвоем около мертвого Джаны.
Тут я должен сказать, что с этого момента к леди Рэгнолл совершенно вернулся рассудок, как будто гибель Дитяти из слоновой кости сняла с нее чары. В чем заключались эти чары – я не могу сказать, но думаю, что каким-то необъяснимым образом она связывала это изображение со своим потерянным ребенком. Первая смерть отняла у нее рассудок, вторая, воображаемая, вернула его.
С момента гибели своего ребенка на улице английского местечка до гибели Дитяти из слоновой кости в Центральной Африке она ничего не помнила, за исключением сна, о котором спустя несколько дней рассказала Рэгноллу в моем присутствии. Она говорила, что однажды ночью видела Рэгнолла и Сэвэджа, спавших в туземном доме в городе Дитяти.
Я предоставляю читателю самому сделать вывод об этом сне в связи с видением Рэгнолла и Сэвэджа, о котором рассказано выше. Сам я не могу предложить ни одного объяснения.
Оставив Рэгнолла и его жену, я, пошатываясь, отправился искать Ханса и нашел его лежавшим без чувств вблизи северной стены храма.
Очевидно, всякая человеческая помощь уже была для него бесполезна – так сильно он был искалечен Джаной. Мы отнесли его в комнату одного из жрецов, где я сидел над ним до конца, наступившего на закате солнца.
Перед смертью он пришел в полное сознание.
– Не надо горевать о промахе по Джане, баас, – говорил он, – это какой-то демон отвращал от него пули бааса. Джана был заколдован от белых людей. Лорд Игеза тоже промахнулся. Но колдуны черных кенда забыли заколдовать Джану от маленького желтого человека. Потому я всякий раз, когда стрелял, попадал в него. Он знал, кто пустил в него последние пули. Вот почему он оставил бааса и схватил меня. Ох, баас! Я умираю счастливым, что убил Джану и что он схватил меня, а не бааса. Я все равно умер бы через день или два, так как был ранен брошенным копьем в пах. Я ничего не говорил об этом. Рана была не очень большая, и крови из нее выходило мало, но пока продолжалась битва, мне становилось все хуже. (Осмотр этой раны показал, что Ханс был прав. Долго он все равно не прожил бы.) Если баас хочет передать через меня что-нибудь своему покойному отцу, пусть баас говорит скорее, пока моя голова может удержать слова.
Потом он попросил перенести его к порогу, чтобы в последний раз взглянуть на солнце, «потому что, баас», – прибавил он, – «я уйду далеко за солнце».
Некоторое время он смотрел на заходящее светило, говоря, что, судя по небу, будет хорошая погода «для путешествия к Черной воде, чтобы увезти всю ту слоновую кость».
Я ответил, что мне, быть может, никогда не удастся забрать с кладбища слонов слоновую кость, так как черные кенда могут помешать мне в этом.
– Нет, баас, – ответил он, – теперь, когда Джана убит, черные кенда оттуда уйдут. Я знаю это, я знаю это…
Потом он начал бредить о наших прежних приключениях до тех пор, пока перед самым концом рассудок снова не вернулся к нему.
– Баас, – сказал он, – вождь Мавово назвал меня «Свет-во-мраке». Когда баас тоже вступит во Мрак, пусть он поищет этот Свет. Он будет сиять около бааса. Теперь я понял, что хотел сказать покойный отец бааса, когда говорил о любви. Это то, что я чувствую к баасу.
После этого Ханс умер с улыбкой на своем морщинистом лице.
Я плакал…