Введение — Клеопатра — Генри Хаггард
В мрачном уединении пустынных Ливийских гор, лежащих позади храма и города Абидоса, предполагаемого места погребения священного Озириса[1], недавно была открыта гробница. В ней нашли, между прочим, свиток папируса, на котором была написана вся история Гармахиса, потомка фараонов. Гробница очень обширна и замечательна уже глубиной входа, спускающегося вертикально вниз, в самый склеп, из пещеры, высеченной в скале и служившей, очевидно, надгробной часовней для друзей и родственников усопшего. Вход этот имеет не менее 89 футов в глубину. Внизу, в склепе, нашли три гроба, хотя там могло поместиться и более. Два гроба, в которых, вероятно, покоились останки великого жреца Аменемхата и его жены, родителей Гармахиса, героя рассказа, были взломаны бесстыдными арабами. Хищники растерзали тела, своими нечестивыми руками касались тела священного Аменемхата и той, через которую, как было написано, говорило великое божество, рвали их на части, ища сокровищ между костями, – быть может, и самые кости они, по своему обычаю, продали за несколько пиастров какому-нибудь невежественному туристу, побывавшему там мимоходом. В Египте всякий бедняк заработает себе хлеб на гробницах великих людей, живших задолго до него.
В это время один знакомый автора, доктор по профессии, путешествовал по Нилу до Абидоса и познакомился с теми арабами, которые нашли гробницу. Они открыли ему тайну, что один гроб остался нетронутым. Вероятно, говорили они, это был гроб бедного человека, и, торопясь, они не успели ограбить его.
Побуждаемый любопытством исследовать тайну и увидеть гробницу, не оскверненную туристами, мой друг подкупил арабов, чтобы они показали ему гроб.
Что из этого произошло, пусть он рассказывает сам так, как писал мне.
«Я спал, – пишет он, – эту ночь близ храма Сети и на следующее утро проснулся еще до рассвета. Спутниками моими были: косоглазый каналья Али – я звал его Али-баба, – тот самый, у которого я достал посланное мною вам кольцо, и несколько удачно подобранных его товарищей, таких же грабителей. Спустя час после восхода солнца мы очутились в долине, где находилась гробница. Это пустынное место, накаляемое солнцем в течение целого дня до того, что до огромных коричневых скал нельзя коснуться рукой, а песок жжет ноги. Было слишком жарко, мы не могли идти пешком, сели на ослов и таким образом ехали по долине, где единственным свидетелем нашего путешествия был коршун, реявший над нашими головами в безбрежной синеве неба.
Так мы добрались до огромной скалы, отполированной в течение столетий и солнцем, и песком. Здесь Али остановился, заявив, что гробница находится под камнем. Мы слезли и, оставив ослов на попечение мальчика-феллаха, направились к скале. Внизу скалы виднелось небольшое отверстие, достаточное, чтобы пролезть человеку. Вероятно, его проделали шакалы, и благодаря им гробница была открыта. Али пополз на четвереньках в отверстие, я последовал за ним и скоро очутился в темноте. После яркого света и теплого воздуха тут было очень холодно и темно. Мы зажгли свечи, и я принялся за расследование. Мы находились в пещере, похожей на комнату. Дотронувшись рукой до стен, я заметил, что пыли здесь не было и что религиозные изображения имели обычный характер Птолемеев. Между ними я заметил изображение величественного старца с длинной белой бородой, сидевшего в резном кресле, держа в руке жезл[2]. Перед ним шла процессия жрецов с священными реликвиями. В правом углу находился зияющий четырехугольный колодец, вырытый в черной скале. Мы принесли с собой бревно из тернового дерева и, положив его поперек колодца, привязали к нему веревку. Али – надо отдать ему справедливость, смелый негодяй – схватился за веревку и, засунув за пазуху несколько свечей, уперся босыми ногами в стенки колодца и быстро спустился вниз. Скоро он исчез из виду, и только колебания веревки показывали нам, что он продолжает спускаться ниже. Наконец веревка перестала колебаться, и слабый звук выстрела долетел до нас из колодца: то Али извещал нас, что спустился благополучно. Далеко внизу показался свет: Али зажег свечу; свет ее спугнул сотни летучих мышей, которые тихо, как духи, летали и метались вверх и вниз. Веревку вытянули наверх. Настала моя очередь спускаться. Я решился на такой рискованный спуск; конец веревки обвязали посредине моего тела и спустили меня в глубину. Нельзя сказать, чтобы это было приятное путешествие, так как если бы спускавшие меня вниз люди сделали маленькую ошибку, я разбился бы вдребезги. Летучие мыши били меня в лицо, цепляясь за мои волосы, а я очень не люблю их.
Прошло несколько минут качания на веревке, и я очутился на ногах рядом с достойным Али, в узком проходе, покрытый потом, усеянный летучими мышами; локти и колени мои были изодраны. За мной спустился один из спутников, скользя по веревке, как матрос. Остальные стояли наверху, по уговору ожидая нашего возвращения. Али пошел вперед с свечой в руке; каждый из нас имел свечу, указывая дорогу в длинном коридоре пяти футов в вышину. Дальше коридор был шире, и мы очутились в склепе. Тут царила тишина, но было так жарко, что можно было задохнуться.
Это была четырехугольная камера, высеченная в скале и совершенно лишенная всяких украшений: не было ни священных изображений, ни скульптуры. Я взял свечу и оглядел склеп. Неподалеку лежали крышки гробниц и остатки мумий, оскверненных руками арабов. Я заметил, что рисунки на первой гробнице были замечательно красивы, хотя, не имея понятия о иероглифах, ничего разобрать не мог. Бисер и покров валялись около останков, очевидно, мужчины и женщины[3]. Голова мужчины была отделена от тела. Я взял эту голову и долго разглядывал ее. Она была чисто выбрита – после смерти, как мне показалось по некоторым признакам, и черты лица были обезображены золотым листом, обыкновенно накладываемым на лицо мумий. Несмотря на это и на морщины, лицо было поразительно красиво. Это был очень старый человек, на мертвом лице его застыло выражение такого торжественного покоя, что мне стало страшно, какой-то суеверный ужас охватил меня (хотя я, как вы знаете, весьма привык к мертвецам), и я положил голову опять на место. Лицо второго трупа было закрыто покровом, и я не тронул его. Но это, очевидно, была при жизни очень высокая женщина.
– Здесь еще есть мумия! – проговорил Али, указывая на большой и прочный ящик, который, казалось, был небрежно брошен в угол и лежал на боку.
Я решился осмотреть мумию. Это был хорошо сделанный ящик из кедрового дерева, без всякой надписи или изображения.
– Никогда я не видал такого! – заметил Али. – Бросим его опять назад!
Я смотрел на ящик с возрастающим интересом. Потрясенный видом праха усопших, я сначала не хотел трогать гроба, но любопытство превозмогло, и мы принялись за работу.
Али принес долото и молоток и, усевшись на гробницу, принялся за дело со всем усердием опытного гробокопателя и вора. Он указал мне на нечто странное. Обыкновенно ящики с мумиями скрепляются четырьмя маленькими деревянными клинышками, по два с каждой стороны, этот же ящик имел целых восемь клинышков, хорошо закрепленных.
Очевидно, ящик старались закрыть крепче и плотнее.
Наконец с большим трудом мы подняли массивную крышку около трех дюймов в толщину и на дне ящика увидали труп, прикрытый толстым слоем ароматных трав. Али смотрел на мумию, широко раскрыв глаза: мумия не походила на другие. Обыкновенно мумии лежат на спине с спокойным и окаменелым видом, словно высеченные из дерева. Наша же мумия лежала на боку, и под покровом заметно было, что ее колени согнуты. Более того, золотая маска, которая по обычаю во времена Птолемеев надевалась на лицо, была сброшена и буквально сплюснута под головой. При виде всего этого невольно приходило в голову, что мумия была жива и даже двигалась тогда, когда была положена в гробницу.
– Странная мумия, – сказал Али, – точно она была жива, когда ее положили сюда!
– Глупости, – возразил я. – Кто слыхал о живых мумиях?
Мы подняли труп из ящика, избегая прикосновения к нему, и под ним, в покровах, нашли сверток папируса, небрежно связанный и, казалось, брошенный в ящик в момент его заделывания[4].
Али жадно смотрел на папирус, но я схватил его и спрятал в карман, так как по уговору все, что мы найдем, принадлежало мне. Потом мы начали развертывать труп, покрытый широкими повязками, навитыми и грубо перевязанными узлом. Казалось, все это делалось наспех и с трудом. Теперь, когда все покровы были сняты, на лице мумии оказался второй свиток папируса. Я хотел взять его, но не мог. Оказалось, что он был прикреплен к савану без швов, наброшенному как мешок и завязанному у ног. Этот саван, плотно навощенный, был сделан из одного большого куска.
Я взял свечу, чтобы разглядеть свиток, и понял, почему он не отставал от трупа: душистые мази приклеили его. Невозможно было отнять его от трупа, не разорвав нижних листов папируса[5].
Наконец я добыл его и опустил в карман, затем, заботливо сняв саван, осмотрел труп мужчины. Между его коленями находился третий свиток папируса. Я взял его и взглянул в лицо мумии. Одного взгляда на его лицо было достаточно для меня, врача, чтобы понять, отчего он умер. Труп не очень высох. Очевидно, он не лежал положенных семьдесят дней до погребения, и поэтому выражение лица и сходство сохранилось лучше обыкновенного. Не входя в подробности, скажу только, что не дай мне бог когда-нибудь увидеть такое ужасное лицо, как у этого мертвеца. Даже арабы с ужасом отвернулись и начали бормотать молитвы. Кроме этого, на трупе не оказалось обыкновенного отверстия в левом боку, через которое его бальзамируют. Тонкие, правильные черты лица принадлежали человеку средних лет, хотя волосы были совершенно седые. Сложение тела говорило о физически сильном человеке, плечи были необыкновенно широки. Я не успел хорошенько рассмотреть его, так как через несколько секунд ненабальзамированное тело начало рассыпаться под влиянием воздуха. Через пять или шесть минут от него буквально ничего не осталось, кроме клочка волос, черепа и нескольких больших костей. Я заметил, что берцовая кость – не помню, правая или левая – была сломана и очень дурно вправлена. Одна нога была на дюйм короче другой.
Больше искать здесь было нечего. Когда наше возбуждение улеглось от жары, опьяняющего запаха ароматов и мумий, я упал, полумертвый, на землю…
Я устал писать, корабль сильно качает. Это письмо, конечно, пойдет сухим путем, а я поеду «вдоль по морю» и надеюсь быть в Лондоне дней на десять позже письма. Тогда расскажу вам при свидании о моих забавных приключениях при подъеме из склона, как мошенник из мошенников Али-баба и его достойные друзья пытались напугать меня и отнять папирусы и как я отделался от них. Мы с вами прочитаем папирусы. Я ожидаю, что это будет простая штука, копия с Книги мертвых, но, быть может, в них есть еще что-нибудь. Разумеется, я никому не говорил о своем маленьком приключении в Египте, иначе весь Булакский музей погнался бы за мной по пятам. Прощайте, «Mafech Fineech», как говорил Али-баба».
В скором времени мой друг, автор письма, действительно приехал в Лондон. Мы отправились с визитом к одному ученому, знатоку иероглифов и демотического письма. Можно представить себе наш страх, с каким мы следили, когда он серьезно и последовательно смачивал и рассматривал свитки сквозь стекла своих золотых очков.
– Ну, – заявил он, – что бы там ни было, но это не копия с Книги мертвых, клянусь Георгом! Что же это такое? Кле-Клео-Клеопатра… О, милостивые государи, это так же верно, как то, что я живой человек, что это история кого-то, кто жил во времена Клеопатры; рядом с ней встречается имя Антония!.. Отлично, шесть месяцев работы – шесть месяцев, и все будет ясно! – При этой приятной перспективе ученый потерял всякую власть над собой и начал прыгать по комнате, пожимая нам руки и бормоча: – Я переведу, переведу это, хотя бы мне грозила смерть, мы напечатаем, и, клянусь Озирисом, все египтологи в Европе лопнут от зависти. О, какая находка! Какая драгоценная находка!..
Ученый исполнил свое обещание, и перед нами явился удивительный рассказ из давно минувших времен.
Гармахис заговорил из своей забытой могилы. Стены веков упали, и, словно при ярком блеске молний, явились картины прошлого, окаймленные мрачной тенью протекших столетий…
Перед нами два Египта: молчаливые пирамиды одного смотрят на нас через многие сотни веков; это Египет греков, римлян, Птолемеев. Другой – одряхлевший Египет Гиеорофантов, покрытый плесенью веков, подавленный тяжестью древних легенд, воспоминанием о давно потерянном величии.
Из рассказа Гармахиса мы узнали, как погибающая страна Кеми ожила и вспыхнула перед смертью, как стойко боролась древняя, временем освященная вера против нового веяния, которое разлилось, подобно Нилу, по стране и потопило древних богов Египта.
Эти страницы скажут нам о почитании великой, многообразной Изиды, исполнительницы высших начертаний. Мы познакомимся с Клеопатрой, «сотканной из пламени», чья страстью пышущая красота играла судьбами царства. Прочитаем, как душа Хармионы погибла от меча, выкованного ее мстительностью.
Гармахис, царственный египтянин, из-за могилы приветствует вас, шествующих по жизненному пути. История его разбитой жизни укажет вам на проступки вашего собственного существования. Из мрачного Аменти[6], где он искупает свой грех, взывает он к вам, рассказывая историю своего падения, судьбу того, кто продал и забыл своего бога, свою честь и свою страну.