VI. План кампании — Месть Майвы — Генри Хаггард
На рассвете следующего дня мы опять пустились в путь и к вечеру добрались до крааля Ньялы, отца Майвы. В этот вечер мы его не видели. Майва пошла к нему одна, а мы расположились на отдых перед оградой крааля. Через некоторое время Ньяла прислал нам жирную овцу, молока и плодов с одним из своих индун, который передал мне приветствие господина и просьбу посетить его на следующий день утром. Когда мы поужинали, нам отвели для ночлега несколько весьма просторных хижин, в которых мы провели ночь так удобно, как не проводили уже давно. На другой день утром, часу в восьмом, Ньяла прислал за мной. Я пошел к нему и нашел вождя сидящим на буйволовой коже у дверей хижины; вокруг сидели на корточках индуны, всего человек двадцать, а возле него стояла его дочь Майва. Сам он произвел на меня очень приятное впечатление. Ему было уже лет под пятьдесят, но его умное и выразительное лицо казалось еще очень красивым, а руки и ноги вождя могли служить своей изящной формой образцом для любого художника. Он принял меня очень любезно, просил сесть на приготовленное место и вежливо поблагодарил за покровительство, оказанное его дочери во время ее бегства к нему. В ответ я заметил, что, напротив, это я обязан его дочери, так как, если бы она не предупредила нас о грозящей опасности, меня теперь уже не было бы в живых.
После этого обмена любезностями Ньяла обратился к Майве и просил ее рассказать индунам свою историю. Она сделала это в простых, но весьма эффектных словах.
— Вспомните, советники отца моего, — сказала она, — что я вышла замуж за Вамбе против своей воли. Жених не заплатил за меня, не присылал быков в подарок, как всегда делает зять по отношению к тестю, а получил невесту даром, угрожая пойти на нас войной, если меня не выдадут за него. С тех пор как я вошла в его крааль, я не знала ни одного легкого дня, ни одной бесслезной ночи. Со мной обходились с пренебрежением, меня, инкосазану[6], били и заставляли работать, как последнюю рабыню. У меня был ребенок, и вот что сделал с ним отец его…
Затем она рассказала ужасную историю смерти своего малютки. Они выслушали в глубоком молчании и, когда она закончила, воскликнули все в один голос:
— Оу! Оу! Майва, дочь Ньялы!
Больше они ничего не сказали, вероятно, потому что были слишком поражены ее рассказом.
— Да, — произнесла она со сверкающими глазами, — да, я говорю правду. Рот мой полон правдой, как цветок полон медом, и слезы падают из глаз моих, как роса падает на траву на рассвете. Я видела смерть моего сына — и вот доказательство.
С этими словами она вынула из сумки мертвую руку и подняла ее над головой.
— Оу! — вновь воскликнули индуны. — Оу! Это мертвая ручка.
— Да, — продолжала она дрожащим голосом. — Это мертвая рука моего ребенка, и я ношу ее с собой, чтобы не забывать ни на час, для чего живу на свете. А живу я для того, чтобы отомстить Вамбе и увидеть собственными глазами, как он умрет. Неужели, отец, ты допустишь, чтобы с твоей дочерью поступили так, как поступил с ней Вамбе? Неужели вы, индуны моего народа, посоветуете отцу моему, чтобы он оставил безнаказанной смерть своего внука?
— Нет, — ответил, встав со своего места, один из индун, старейший по возрасту из всех. — Нет, этого перенести нельзя. Довольно терпели мы от собак матуку и от их «громкоязыкого» инкоси, пора положить всему конец.
— Да, пора, — согласился Ньяла. — Но как это сделать? Как одолеть такого сильного врага?
— Спроси у Макумазана, у белого мудреца, — Майва указала на меня.
— Как побеждает шакал носорога, Ньяла? — начал я.
— Хитростью, Макумазан, — ответил он.
— Так и ты одолеешь Вамбе, Ньяла, — проговорил я.
В эту минуту пришли сообщить Ньяле, что прибыли послы от Вамбе требовать выдачи Майвы и белого охотника.
— Что мне ответить им, Макумазан? — обратился ко мне с вопросом Ньяла.
— Скажи, что ты пришлешь Вамбе ее и меня через неделю, и отпусти их, — ответил я, подумав немного. — Постой, я уйду в хижину, чтобы они меня не видели.
С этими словами я ушел. Но в стенке хижины была трещина, и потому я легко мог видеть и слышать все, что там происходило. Послы — их было четверо, все рослые и дюжие дикари, — подошли к Ньяле с нахальным видом и сели, не дожидаясь его приглашения.
— Зачем вы пожаловали? — вопрос Ньялы прозвучал сурово.
— Мы пришли от Вамбе, — заявил старший из них, — и принесли его приказания, которым Ньяла, раб его, должен повиноваться.
— Говори, — велел Ньяла, и его красивые губы нервно вздрогнули.
— Вот что сказал Вамбе: «Пришли назад дочь твою, жену мою, бежавшую из моего крааля, и с нею белого, который осмелился охотиться в моих владениях без моего позволения и убил моих воинов». Таков приказ твоего господина.
— А если я не захочу его исполнить? — спросил Ньяла.
— Тогда мы от имени Вамбе объявим тебе войну. Вамбе съест вас всех. Он сотрет вас с лица земли вместе с вашими краалями, вот так. — И с этими словами посол провел ладонью одной руки по другой и дунул на нее, чтобы показать, как полно будет уничтожение тех, кто осмелится ослушаться Вамбе.
— Это веские слова, — заметил Ньяла. — Дайте мне посоветоваться с моими индунами, прежде чем я вам отвечу.
Послы отошли на некоторое расстояние, но стали так, чтобы видеть все, что происходит. Тогда началась комедия, разыгранная с такой ловкостью, какой я никак не ожидал от дикарей. Ньяла сделал вид, будто советуется со своими индунами. Те, в свою очередь, притворялись, будто спорят с ним и уговаривают его. Майва бросилась к ногам отца, как бы умоляя не выдавать ее, и тот ломал себе руки, делая вид, что он в отчаянии и не знает, на что ему решиться. Наконец он подозвал к себе послов, а Майва, спрятав лицо, ему в колени, разрыдалась так естественно, что я не мог не подивиться ее сценическому дарованию.
— Вамбе — сильный властитель, — заявил Ньяла, — а дочь моя — жена ему, и он имеет право требовать ее обратно. Она должна вернуться к нему, но сейчас она не может идти, так как совсем больна с дороги. Через восемь дней я пришлю ее с провожатыми. А до белого охотника и до его людей мне нет никакого дела, и я не могу отвечать за них, если они в чем-нибудь провинились. Они пришли ко мне незваные, поэтому мне нет никакой надобности за них вступаться. Я пришлю и их вместе с Майвой, пусть Вамбе делает с ними, что хочет. Вы можете идти обратно сегодня. Отдохните за оградой моего крааля, я велю накормить вас на дорогу и пошлю с вами подарок Вамбе, чтобы умилостивить его за вину моей дочери. Я все сказал.
Послы настаивали, чтобы Майва шла с ними в путь тотчас же, но Ньяла решительно объявил, что она не в состоянии ступить ни шагу, так как у нее распухли ноги от долгой ходьбы. Наконец они перестали спорить и ушли. Когда они скрылись из виду, я вышел из хижины, и мы стали советоваться, что нам делать.
— Прежде всего, — начал я, — позволь мне объявить, Ньяла, что я не могу предложить свою помощь даром. Если ты хочешь, чтобы я помогал тебе, ты должен согласиться на условия, которые я предложу.
— Говори, — произнес Ньяла.
— Во-первых, я слышал, что изгородь около хижины Вамбе целиком сделана из слоновых клыков. Если мы возьмем крааль, ты должен уступить мне эту изгородь и дать носильщиков, чтобы доставить слоновую кость в ближайшую гавань.
— Согласен, — с радостью откликнулся Ньяла. — Это будет вполне справедливая награда за твои труды. Только доберемся ли мы до этой изгороди? — прибавил он, покачав головой.
— Доберемся, не бойся! — весело заявил я. — Затем, ты должен обещать мне, что твои воины не будут убивать ни женщин, ни детей.
— Согласен и на это, — Ньяла кивнул головой. — Я и сам не охотник проливать кровь попусту. Еще что?
— Ничего, кажется… Да, вот еще, — прибавил я, стараясь говорить как можно равнодушнее. — Твоя дочь сказала мне, что в числе рабов Вамбе есть один белый. Когда все рабы твоего врага станут с моей помощью твоими, уступи этого белого в мое полное распоряжение со всей собственностью, какая у него найдется. Согласен?
— Разумеется, — ответил Ньяла с улыбкой. — Что мне до этого белого? Бери его себе, если хочешь. Больше ты ничего не желаешь?
— Ничего.
На том и закончилась наша беседа. Само собой разумеется, что только горячее желание выручить Эвери из его жестокого рабства заставило меня принять участие в этой безрассудной войне. Но причины, которые вы легко поймете, вынудили меня скрыть от дикарей мои настоящие побуждения. Затем мы начали обсуждать план кампании. Из сведений, доставленных мне отцом Майвы и в особенности ею самой, я узнал, что Вамбе — самый грозный властитель во всем краю, что он может в несколько дней собрать до шести тысяч войска и даже в мирное время имеет при себе от трех до четырех сотен солдат. Я узнал также, что крааль Вамбе и окружающие его селения укреплены каменными стенами так сильно, что взять их не представляется никакой возможно — ста. Несколько лет назад один из туземных царьков попытался сделать это и был вынужден отступить, потеряв около тысячи человек.
— Но с тыла, — утверждала Майва, — укрепления совсем слабы, крааль прилегает к горе, а по горе можно пройти лишь одной тропинкой, которую знают только Вамбе и немногие из его приближенных.
— А ты не знаешь этой тропинки, Майва? — спросил я с сожалением, уверенный, что услышу отрицательный ответ.
— Я не глупа, Макумазан, — она сопроводила свой ответ пренебрежительной улыбкой. — Кто знает много, тот силен. Я позаботилась узнать тайну этой тропинки и могу провести по ней войско. Только нужно будет веста ею в обход и по ночам: если Вамбе узнает о приближении врага, он тотчас запрет вход.
— Сколько людей можешь собрать ты за несколько дней, Ньяла? — задал я вопрос.
— Не больше тысячи двухсот или тысячи трехсот человек, — ответил он. — Но это будут надежные люди, мои бутианы — из рода зулусов, они гораздо храбрее матуку.
— Так вот что, по-моему, нужно будет сделать, — объявил я, немного подумав. — Собери в три дня как можно больше войска, и пусть Майва ведет его в обход через горную тропинку, по которой можно спуститься к краалю Вамбе. Тем временем пошли другой дорогой, той, которой мы явились к тебе, маленький отряд отборного войска с ружьями. Он поведет меня и моих людей безоружными и якобы плененными, а также женщину, по возможности похожую на Майву. Если по дороге встретятся солдаты Вамбе и спросят, куда мы идем, пусть предводитель отряда ответит, что он ведет к Вамбе его беглянку-жену и прогневавшего инкоси белого охотника. Тогда нас пропустят. У самых ворот крааля, в ограде, как сообщила мне Майва, есть копье [7] с несколькими пещерами, которые не охраняются, так как он находится в пределах ограды. Войдя в ворота, мы немедленно займем его. К этому времени большой отряд должен быть уже на горе. Пусть он разведет огонь в знак того, что достиг условленного места. Когда мы увидим дым, то откроем огонь по неприятелю. Все воины бросятся на нас, а тем временем основные силы нападут на крааль с тыла и ворвутся в него. Таким образом неприятель очутится меж двух огней и будет разбит, прежде чем успеет опомниться. Вот мой план, Ньяла. Если у тебя есть другой, расскажи мне о нем.
— Нет, — проговорил Ньяла, подумав, — твой план хорош, очень хорош. Я не могу придумать лучше. Поистине белые люди хитрее шакалов. Пусть будет, как ты говоришь. Да станет великая змея бутианов на хвост и да пошлет она удачу нашим воинам. Тогда мы избавимся от Вамбе и от его тиранства.
Затем Майва вышла вперед и, вынув из сумки мертвую ручку, заставила отца и индун поклясться на ней, что они не прекратят войну, пока не доведут ее до победы. Впоследствии эта кампания получила название «Войны Маленькой Ручки».
В тот же день Ньяла разослал гонцов, приглашая всех мужчин, способных носить оружие, на Великий танец (мужской праздник). К вечеру второго дня собралось около тысячи двухсот пятидесяти рослых молодцов, вооруженных щитами и копьями. Ньяла лично принял командование над этим войском. Он был хороший военачальник и, зная, что от успеха войны зависит существование его государства, никому не хотел доверить такого важного поста. На четвертый день после ухода послов наше войско выступило в путь с Майвой в качестве проводника, а еще через два дня двинулся маленький отряд, который должен был проводить к Вамбе меня, моих людей и единокровную сестру Майвы. Храбрая девушка охотно согласилась взять на себя роль беглянки, но своих людей я с трудом уговорил принять участие в экспедиции. Им, понятно, было вовсе не по вкусу совать, как говорится, голову в львиную пасть. Но присутствие их было необходимо, и я склонил их обещанием хорошей награды. Наш отряд состоял из двухсот человек с ружьями. В тех краях у многих дикарей есть ружья, хотя стреляют они плохо. Кроме ружей, при них были еще ассегаи, без которых дикари не ходят никуда, но не имелось ни щитов, ни воинского убранства; они должны были иметь вид мирного конвоя, а не войска, идущего в бой.
Путь был известен. Нам пришлось идти мимо трупов убитых нами солдат Вамбе, от которых к тому времени остались одни скелеты, шакалы успели обглодать их дочиста. На второй день после выступления мы были уже во владениях Вамбе. Я разделил отряд на три части — авангард, центр и арьергард. В первом и последнем насчитывалось по пятьдесят человек, во втором — сто. В центре его шел я, безоружный, со всеми своими людьми и с мнимой Майвой, голова которой была закутана покрывалом. Не успели мы пройти и пяти миль по равнине после спуска с горы, как нам навстречу попался отряд солдат Вамбе, человек в пятьдесят, очевидно поджидавший нас. Начальник отряда остановил нас и спросил, куда мы идем. Индуна, которому поручено было для вида начальство над нашим отрядом, ответил как было условлено. Начальник отряда матуку спросил, почему нас так много, и получил ответ, что так как я и мои подчиненные — отчаянные храбрецы, то Ньяла побоялся, как бы мы не разбежались по дороге и не навлекли на него гнев Вамбе, потому он и дал нам такой многочисленный конвой. Тогда начальник матуку принялся издеваться надо мной, уверяя, что Вамбе отплатит мне за смерть его воинов и познакомит меня с Тем-что-кусается, то есть с львиным капканом, в который, по его словам, защемят меня и оставят умирать, как шакала, пойманного за лапу. Меня разбирала страшная злость от его слов, но я не подавал вида и притворялся, будто трушу. Сказать по правде, я не совсем притворялся, меня действительно пробирала дрожь при мысли, что, быть может, мне и в самом деле не миновать ужасного капкана. Я прекрасно сознавал, в какую опасную игру играю. Но не мог же я оставить без помощи бедного Эвери… А раз дело было задумано — отступать не приходилось.
Начальник отряда матуку объявил, что он и его воины пойдут с нами, и начал нас торопить. Но нам нужно было прибыть на место не раньше вечера, поэтому мы прямо заявили, что идти скорее не можем. Дело чуть не дошло до ссоры, однако они в конце концов перестали подгонять нас, но все же не избавили от своего милого общества и всю дорогу угощали меня намеками на То-что-кусается. Эти намеки расстраивали и злили меня до крайности, хоть я и старался казаться равнодушным.
Часу в пятом пополудни перед нами появился крааль Вамбе, расположенный в лощине у подножья горы. С первого же взгляда я убедился, что с фронта он действительно неприступен для войска, не имеющего артиллерии. К вечеру мы спустились в лощину, и сделать это оказалось нелегко, так как дорога была усеяна крупными камнями, через которые мы прыгали, как кузнечики. Уже начинало темнеть, когда мы подошли ко внешним укреплениям, состоявшим из тройной каменной стены с воротами до того узкими, что в них с трудом мог протиснуться один человек. В эти ворота нас пропустили без задержки, поскольку с нами были воины Вамбе. За этой оградой находилась каменистая площадка, а за ней опять шли укрепления с воротами в виде буквы V. Через эти ворота — они были открыты — я увидел пригорок, который нам предстояло занять. Как только мы приблизились к воротам, я подал нашему индуне условный знак. Он остановил отряд и объявил, что мы подождем здесь, пока Вамбе пришлет сказать, что готов принять нас.
— Хорошо, — согласился начальник отряда матуку. — Ты со своими людьми можешь остаться здесь, но пленных должен передать мне. Вамбе ждет их, как голодный ждет пищи, он не ляжет спать до тех пор, пока не устроит белому охотнику «спокойного ночлега». И для жены у него тоже готов хороший прием.
— Я не могу передать тебе пленных, — возразил индуна. — Ньяла приказал мне вручить их лично самому Вамбе, и я не смею ослушаться его приказания…
Спор длился долго. Наконец предводитель матуку уступил и ушел докладывать о нас своему господину, обещая вскоре вернуться за нами. Проходя мимо меня, он остановился и, указывая на последние лучи заката, догоравшие на горизонте, проговорил:
— Посмотри в последний раз на солнце, белый. Ты его больше не увидишь. То-что-кусается стоит в темноте.
На следующий день мне пришлось застрелить этого негодяя, и, признаться, из всех, кого я вынужден был лишить жизни во время моих африканских странствий, о нем одном вспоминаю я не только без упреков совести, но даже без малейшего сожаления.