Вторая Нина Часть I. Глава седьмая. У наиба. Лейла-Фатьма. Прорицательница
Прошедший день был темным, предгрозовым. Вечером дедушка ушел куда-то, а я, отослав Селима седлать Алмаза для верховой прогулки, принялась готовиться к исполнению своей затеи. Любимый бешмет заменил женское платье. Накинув на плечи косматую чоху деда, надев его баранью папаху, которая доходила мне до ушей, я взяла уголек с жаровни и тщательно провела им две тонкие полоски над верхней губой. Конечно, каждый, кто присмотрелся бы к моему лицу, мог разглядеть, что это не настоящие усы, но при скудном освещении - в моей запыленной старой чохе и огромной папахе - я могла сойти за молоденького горца-путника. Заткнув за кушак кинжал, подаренный мне Керимом, я сняла со стены еще и дедушкино оружие и поспешно вышла на улицу, где у порога сакли Селим держал под узды моего коня.
- Ах, госпожа - настоящий джигит, и такой красивый, какого еще в жизни не видели очи старого Селима! - восторженно воскликнул дедушкин слуга.
Жестом я призвала его к молчанию, взлетела в седло и понеслась по улице аула.
То, что я собиралась сделать, - было отчаянной смелостью с моей стороны. Бек-Мешедзе, мой второй дед, раз и навсегда высказал нежелание когда-либо видеть потомство своего сына. Следовательно, и меня - свою внучку. Правда, с тех пор минуло более пятнадцати лет, но слово горца священно, как закон корана, он не изменит ему никогда. И все же я решилась ехать в дом наиба, чтобы повидать старшую тетку Лейлу-Фатьму и погадать у нее, рискуя навлечь на себя оскорбления и унижения всей семьи. Быстро спускалась я с кручи, то и дело погоняя и горяча Алмаза.
Вот и поместье наиба - большая сакля, сложенная из камня, с плоской кровлей и галерейкой вокруг нее, одиноко стоящая в горной котловине среди обширного пастбища, где гуляли стреноженные на ночь лошади табуна и блеяли овцы, тоже выпущенные к ночи на свободу.
Я дала шпоры коню и вмиг очутилась подле наибовой сакли.
- Во имя Аллаха, могу я войти?.. - несмело прозвучал мой, против воли дрогнувший голос.
Отчаянной храбрости, как оказалось, хватило ненадолго. Ноги подгибались, когда я соскочила с коня.
Два нукера выбежали из сакли и приняли моего коня.
- Селям-алейкюм! - постаралась я произнести твердо и смело.
И в ту же минуту белая фигурка, укутанная в чадру, появилась предо мной.
- Алейкюм-селям! - произнес хорошо знакомый мне голосок Гуль-Гуль. - Господина нет дома, он уехал с матерью в соседний аул и не вернется до ночи. Мы одни с сестрой... Обычай гостеприимства велит нам принять тебя, путник. С именем Аллаха и чистыми помыслами, входи в нашу саклю.
Гуль-Гуль низко опустила свою хорошенькую головку, полускрытую прозрачной чадрой. Я успела заметить, однако, как лукаво блеснули в лунном свете ее черные глазки.
Мне ничего другого не оставалось, кроме как принять приглашение и войти.
- Нина-джан, - произнесла чуть слышным шепотом плутовка, переступая порог, - тебя узнала Гуль-Гуль!
- Молчи, Гуль-Гуль, или ты погубишь все дело! - тем же шепотом отвечала я.
Она умолкла, испуганная моим замечанием, и мы вошли в саклю.
В первой горнице - кунацкой, - было совершенно темно, даже на близком расстоянии нельзя было различить предметов. Небольшое окошко с разноцветными стеклами скрывал ковер, и лунные лучи не могли пробиться в саклю. Зато в соседней комнате виднелся свет, проникавший в кунацкую из-под толстого персидского ковра, служившего дверью.
- Сестра там. Гуль-Гуль проведет тебя к ней. Не бойся, - успела шепнуть моя спутница и быстро отогнула край ковра.
Я очутилась в небольшой комнате, устланной циновками и коврами с разбросанными на них мутаками и выделанными шкурами диких коз. В углу стоял очаг с дымящеюся жаровней. Стены украшали развешанные оловянные блюда, тарелки, железные таганцы и кастрюли - словом, полная коллекция домашней утвари горского обихода. Еще выше, под самым потолком, на железных крючьях, висели вяленые бараньи окорока, перетянутые веревками.
Лейла-Фатьма сидела укутанная с головой в чадру и мерно покачивалась всем телом из стороны в сторону.
- Не испугай ее... На нее нашло... Тише! - с благоговейным трепетом шепнула мне на ухо Гуль-Гуль.
Я только кивнула головой и молча остановилась у порога.
Дочь наиба Мешедзе, Лейла-Фатьма, была очень странной, необыкновенной девушкой: так же, как и сестра, она умела петь и искусно рассказывать сказки и горские предания, но порой Лейла-Фатьма точно преображалась. Взор тускнел и мутился, у нее начинался припадок какого-то безумия, после которого, по мнению окружающих, она могла видеть прошлое, настоящее и будущее каждого человека. И тогда Лейла-Фатьма предсказывала удивительные вещи. В ауле говорили, что она знается с шайтаном, и сторонились ее. Никто из молодых джигитов не решался внести условный калым, чтобы взять ее в жены. За это Лейла-Фатьма ненавидела молодежь и призывала на головы женихов-горцев тысячи несчастий. Многие ходили к ней гадать о будущем, привозя богатые подарки, разумеется, втайне от отца-наиба, который не допустил бы, конечно, чтобы в его гордой, родовитой семье завелась прорицательница.
Я не раз встречала ее на улицах аула - всегда закутанную чадрой, из-под которой сверкали горящие черные глаза горянки.
Лейла-Фатьма ненавидела меня, совсем не зная, как ненавидела и моего погибшего отца с той минуты, как он стал христианином.
Недолюбливала и я эту некрасивую злую лезгинку.
Теперь, замирая перед чем-то таинственным и непонятным, я смотрела на закутанную фигуру, медленно и мерно покачивающуюся, изо всех сил стараясь вникнуть в смысл ее песни.
Но вот Лейла-Фатьма быстро выпрямилась и сбросила чадру. Мне открылось изжелта-бледное, худое лицо с мрачно горящими глазами, сухие губы беспокойно шевелились. Я знала, что моей старшей тетке было не более тридцати лет, но она казалась старухой.
- Лейла-Фатьма, джаным, - робко выступая вперед, ласково произнесла Гуль-Гуль на лезгинском, который я успела выучить в разговорах с дедушкой Магометом. - Лейла-Фатьма, вот гость желает узнать от тебя будущее... Не расскажешь ли ты ему?
- Будущее известно одному Аллаху! - изрекла дочь наиба торжественно. - Но если Аллах Предвечный пожелает открыть моим мыслям истину, ты узнаешь ее, джигит, - добавила она своим глухим, неприятным голосом, обращаясь ко мне, и на миг ее горящие глаза остановились на моем лице.
Я невольно вздрогнула под этим взглядом. Что, если эта полусумасшедшая горянка узнает меня? Хотя она видела меня, как правило, издали, мельком, но вдруг мое лицо врезалось в ее память?
Но ничего подобного не случилось. Она лишь протянула ко мне смуглую руку.
- Пешкеш! Пешкеш! Лейла хочет пешкеша! - дрожащим голоском подсказала мне Гуль-Гуль.
Я вспомнила, что отец при расставании подарил мне два червонца. Быстро достала их из кармана бешмета и положила на худую сморщенную ладонь Лейлы. Она равнодушно зажала деньги в кулаке, потом зажмурила глаза и, подойдя к жаровне, принялась быстро-быстро говорить что-то над тихо догорающими угольями. Только изредка ее бормотанье нарушалось тихими вскрикиваниями, точно она отгоняла или уговаривала кого-то, невидимого нам.
Мне стало жутко, - мне, никогда прежде не боявшейся ничего! Рядом со мной тряслась, как в лихорадке, насмерть перепуганная Гуль-Гуль.
Невольно захотелось немедленно уйти отсюда. Но я тотчас же упрекнула себя в малодушии и решительно тряхнула головой, как бы сбрасывая непривычное ощущение страха.
Вдруг лицо Лейлы-Фатьмы, до сих пор спокойное, исказилось до неузнаваемости. Точно страшная судорога свела ее лоб, нос и губы. Глаза разом расширились и запылали таким безумным огнем, какого я еще не видала в глазах людей. Она быстро схватила меня за руку и подвела к темному маленькому окошку в углу горницы.
- Смотри туда, смотри! - глухо выкрикивала она, дергая меня за руку.
Я взглянула и... замерла. То, что я неожиданно увидела в окне, заставило меня содрогнуться.
Я увидела нашу комнату и неподвижно лежавшего на тахте моего отца... Ну да, это был он!.. Я узнала этот высокий гордый лоб, это бледное лицо, эти седые кудри... Но почему он так смертельно бледен?.. Почему? Что это? Да жив ли он, Бог милосердный? Нет-нет, он поднял руку, он зовет меня! Милый папа! Он спал, а я испугалась... Вдруг все смешалось, перепуталось за окном. И снова просветлело. Теперь я видела какие-то странные строения - то ли замок, то ли башню... и горы кругом. Какая-то старая, неприятного вида женщина в темном платье говорила мне что-то и грозила сухим, смуглым пальцем. Кто она - я не знала. И этого замка не знала, и этой башни. Вдруг подле старой женщины я увидела Доурова - ужасного, противного Доурова, которого я так глубоко ненавидела. Он грозил кому-то, но не пальцем, нет... У него в руках обнаженная сабля. А перед ним Керим, связанный, бледный, с окровавленным лицом... Доуров замахивался на него саблей... и...
Я с криком отпрянула от окна. В ту же минуту над моим ухом раздался громкий, издевательский и торжествующий хохот Лейлы-Фатьмы. Быстрым движением рукава она стерла нарисованные над моей губой усы и сорвала с головы дедушкину папаху.
- Нина бек-Израэл-оглы-Мешедзе, - выкрикивала она, дико сверкая глазами, - Нина бек-Израэл! Зачем налгала Лейле-Фатьме? Ничто не укроется от мыслей Фатьмы, нельзя обмануть Фатьму. Фатьма видит, что делается за горами, за безднами, в самой Карталинии, где дом твой. Все видит Фатьма, все знает, великие джины открыли ей все!
Я задыхалась. Ужасно было все это - безумное бормотанье, бешено сверкающие глаза, искривленные злобной улыбкой губы.
- Где Гуль-Гуль? Где Гуль-Гуль? - повторяла я тоскливо, обводя глазами комнату. - Пусти меня, Лейла-Фатьма, мне некогда, - сказала я по-лезгински, с трудом отрывая ее руки, вцепившиеся в мое платье.
- Ты лжешь!.. Ты просто боишься меня, крещенная уруска! - завопила, точно озверев, прорицательница и замахала перед моим носом смуглыми руками.
Минута - и она ударила бы меня, если бы я не увернулась. Ловким движением я отскочила к порогу, отбросила край ковра и... отступила, обескураженная неожиданной встречей. Передо мной стоял второй мой дедушка, наиб аула Бестуди, - старый бек-Мешедзе.