Вторая Нина Часть I. Глава шестая. Дорога. В сакле аула. Тайна Гуль-Гуль
Горы и небо... Небо и горы... И не видно границ, где кончаются горы и начинается небо. Куда ни кинешь взор, все кажется золотым и пурпурным в розовом мареве восхода. Только над самыми нашими головами синеет клочок голубого неба, ясного и чистого, как бирюза.
Мы едем уже двое суток и надеемся быть в ауле Бестуди завтра ночью. Несмотря на желание отца, чтобы я ехала в коляске, дедушка Магомет испросил мне разрешение следовать всю дорогу верхом, по его примеру. Отец долго не соглашался, наконец, уступил настойчивым просьбам тестя, но все же приказал кучеру из казаков ехать следом за нами с коляской, чтобы я могла пересесть в экипаж, когда устану. Я не чувствовала усталости. Мы останавливались на ночлег в духанах и с зарей снова пускались в путь. Недавние мои огорчения и печали - все было забыто.
Правда, холодное прощание отца не забывается и, признаться, немало отравляет радость поездки. Утешаюсь тем, что вечные замечания Люды, как надо держаться барышне из хорошей семьи, скучные уроки и ненавистный французский - все это откладывается до тех пор, пока я, вдоволь нагостившись у дедушки, не вернусь домой.
Французские глаголы, прощайте! Франциск I и Карл V, идеальная Люда с ровным, как ниточка, пробором, до приятного свидания! Да! А ты, моя милая, пусть и недолгая свобода среди горных скал дикого Дагестана, здравствуй! Здравствуй, желанная моя свобода!
- Не устала, ласточка, не устала, розовый свет зари восхода? - ласково спрашивает дедушка, поворачиваясь ко мне в седле.
- Нет, ни чуточки, ни капли! - отвечаю я бодрым голосом, хотя на самом деле чувствую себя разбитой, и тяжелая сонливость туманит голову, смежает веки.
Третий день нашего путешествия. Мы находимся за несколько десятков верст от аула Бестуди. Природа совершенно изменилась. Развесистые чинары и каштаны больше не попадаются на пути. Их сменили цепкие кусты карачага и архани. Горы здесь - просто голые скалы. Со всех сторон грозными привидениями обступают нас горы. Кажется, еще немного, и они, соединившись в сплошное тесное кольцо, раздавят нас.
Ночь застала нас в темном ущелье, неподалеку от Бестуди. И горы, и бездны, - все заволокло непроглядной мглой. Дедушка отослал казака с тройкой назад в Грузию, приказав ему кланяться князю и сказать, что мы доехали благополучно. Так было заранее условлено с отцом.
Впереди нарастает шум горного потока. Какие-то точки загораются в темноте. Догадываюсь, что это свет в сакле дедушки Магомета - старый нукер Хаджи ждет своего господина. Однотонный рев потока не слишком разнообразят мерные удары подков о каменистую почву узенькой и темной, как высохшее русло, улицы аула. Наши лошади осторожно ступают в темноте. Голова клонится на грудь, я выпускаю поводья и, упав на взмыленную шею моего Алмаза, засыпаю на крупе коня. Сквозь сон я слышу, что мы остановились, слышу чей-то радостный возглас... Сильные руки поднимают меня с седла и несут куда-то... Яркий свет на миг заставляет открыть глаза. Но только на миг. Голова моя валится на мягкую бурку, предупредительно подсунутую старым слугой Селимом, и я засыпаю мгновенно и крепко сладким сном золотой юности.
Шум горного потока преследует меня и во сне. Постепенно он теряет свою однотонность. Точно серебряные колокольчики оживили нежным перезвоном глухую мелодию падающей на камни тяжелой струи...
Я открываю глаза и тут же зажмуриваюсь, ослепленная ярким светом солнца. Горный день во всем блеске пришел в аул.
Колокольчики звенят, не умолкая. Догадываюсь, что это за серебро...
- Гуль-Гуль, ты?
- Нет, не Гуль-Гуль, а буль-буль1! - отзывается юный голосок.
- Да ты и впрямь соловушка, милая моя дикарочка!
Быстро вскакиваю с тахты навстречу обладательнице голоса и смеха, похожих на звучание серебряных колокольчиков.
- Здравствуй, душечка! Здравствуй, красавица! - мешая русские слова с лезгинскими, моя пятнадцатилетняя сверстница-тетка, гремя своими монистами, бросается мне на шею.
Удивительное создание - моя тетка Гуль-Гуль. У нее очаровательное личико с огромными глазами, почти всегда исполненными затаенной грусти. Глаза печальны, а смех звонок и чист, как струя потока. Мне говорили, что она вылитый портрет моего отца, потому я особенно люблю Гуль-Гуль, всей душой. Она не помнит своего покойного брата, потому что Гуль-Гуль был всего год, когда погиб мой бедный папа, но мы часто говорили о нем потихоньку (иначе Гуль-Гуль не смела, боясь рассердить родителей, которые так и не простили сыну принятия христианства).
- Ах, сердце мое, как я счастлива, что вижу тебя снова! - поглаживая мои щеки тоненькими пальчиками с ноготками, по обычаю, окрашенными хной - говорила Гуль-Гуль. - Ах, сердце мое, ненаглядная джаным!
- Душечка моя! Гуль-Гуль, красавица! - в тон ей отвечаю я, мы целуемся и смотрим друг на друга счастливыми, радостными глазами.
- Душечка моя! Бирюзовая! Алмазная! Изумрудная! - точно драгоценности в шкатулке перебирает счастливая Гуль-Гуль.
- Солнышко весеннее! Звездочка серебряная! Месяц золотой! - не отстаю я.
Мы снова целуемся и хохочем. Нам весело, и все нас смешит в это ясное утро.
В открытую дверь видно, как Селим взнуздывает лошадь дедушки и грозит ей кулаком, чтобы стояла смирно. Ничего смешного, а мы заливаемся хохотом. Мальчик-пастух выгоняет стадо из аула, щелкая арканом и поминутно протирая сонные глаза, - смотрим и давимся от смеха...
Горница сакли вся залита солнцем. Малиновые тахты, присланные моим названным отцом в подарок деду, отливают пурпуром в его лучах. По мягким коврам скользят быстрые солнечные зайчики. Дедушка устроился более или менее на европейский лад - благодаря своей близости к русским. У него в окнах вставлены стекла, а не слюда или бычий пузырь, как в прочих лезгинских саклях. У него есть и железные кастрюли, и самовар, и даже лампа. Комнаты сплошь затянуты дорогими восточными коврами с причудливыми узорами. По стенам развешено драгоценное оружие. Но как ни хорошо у дедушки в сакле, а все-таки нам хочется на волю, - мне и хорошенькой Гуль-Гуль.
- Побежим в горы! Побежим, джаным, душечка! - зовет Гуль-Гуль, как ей кажется, на русском.
Не важно, ведь я понимаю...
- Бежим! Я готова, Гуль-Гуль!
Позабыв о чашке дымящегося кофе, который заботливо приготовил мне нукер Селим, я хватаю за руку Гуль-Гуль, и мы вылетаем из дедушкиной сакли.
Проносимся по узкой, по-утреннему оживленной улице, что упирается в мечеть, и выбегаем за селение, на крутой обрыв над самой бездной. Гуль-Гуль останавливается, тяжело переводя дух. Она очень хорошенькая сейчас, Гуль-Гуль - с ее разгоревшимся от бега детским личиком. Голубой, из тончайшего сукна бешмет ловко охватывает гибкую девичью фигурку. Густые, черные, как вороново крыло, волосы десятками косичек струятся вдоль груди и спины. Гуль-Гуль смеется, но в ее красивых глазах - прежняя печаль.
- Милая Гуль-Гуль, что с тобой?
Я знаю, что дома ей нелегко живется, знаю, что старшая сестра не любит ее за красоту, отец и мать недовольны ею за чрезмерную живость и проказы.
Оттого печальны глаза красавицы Гуль-Гуль. И так жаль прелестную девочку, которой нельзя помочь...
Я познакомилась с ней в один из прошлых приездов в аул. Она не побоялась прибежать в саклю дедушки Магомета, куда ей строго-настрого было запрещено ходить, так как дедушки были в ссоре еще со дня побега из аула моих родителей.
Пришла, бросилась на шею и зашептала:
- Ты уруска, я лезгинка... Ты христианка... Гуль-Гуль правоверная, так что же! Ты дочка брата Гуль-Гуль, а Аллах один у Урусов и правоверных. Гуль-Гуль любит тебя, потому что Гуль-Гуль - тетка тебе. Полюби Гуль-Гуль, если можешь.
Я, конечно, полюбила ее сразу, тотчас же, потому что не полюбить ее было нельзя.
В этот раз Гуль-Гуль особенно мила и торжественна.
- Слушай, джаным, - говорит она, таинственно приложив к губам смуглый пальчик, - у Гуль-Гуль есть тайна, большая тайна!
- Но ты поделишься твоей тайной со мной, неправда ли, Гуль-Гуль? - спрашиваю я, загораясь искренним интересом.
- У Гуль-Гуль есть тайна, и никто - ни мать, ни отец, ни Лейла-Фатьма, ни замужние сестры, никто, никто не знает ее. Ласточка в небесах не знает, змея под камнем не знает, ни цветок, ни былинка, никто, никто...
Гуль-Гуль засмеялась, будто зазвенел серебряный колокольчик, глаза ее сузились, и печальное выражение на миг сменилось лукавым и шаловливым.
- Скажи мне твою тайну, голубушка Гуль-Гуль! - взмолилась я снова.
- А ты не выдашь, нет? Отец узнает - убьет. Лейла-Фатьма узнает - нашлет все беды на голову бедняжки Гуль-Гуль. Она злая - Лейла-Фатьма, ты не знаешь. Она может принести несчастье всему дому, да, да! Она колдунья. Накличет злых джинов на голову Гуль-Гуль, и кончена жизнь. Почернеет и иссохнет Гуль-Гуль, как самая старая старуха! - она звонко рассмеялась, но... сквозь слезы.
- Клянусь тебе Богом, Гуль-Гуль, я никому не скажу твоей тайны! - уверила я и для большей убедительности перекрестилась, глядя на небо.
- Нет, нет, не так! - воскликнула Гуль-Гуль. - Гуль-Гуль не христианка и не признает такой клятвы, ты скажи лучше так, Нина-джаным, звездочка моя, краса уруских селений, скажи так: "Пусть бездна, над которой мы стоим, поглотит меня, если я выдам Гуль-Гуль".
- Изволь, глупенькая, скажу, - согласилась я и исполнила ее желание.
Тогда Гуль-Гуль приблизилась ко мне почти вплотную и прошептала мне на ухо, хотя этого не требовалось, так как ни души не было подле нас и никто, кроме меня, следовательно, не мог слышать тайну Гуль-Гуль:
- Гуль-Гуль похитят... Понимаешь?.. Похитят... выкрадут без калыма, без выкупа... Понимаешь? Придут и выкрадут из аула. Да, да!
- Зачем? - вырвалось у меня невольно.
- Как зачем? Вот глупенькая джаным, - расхохоталась Гуль-Гуль, - в жены меня берет... он... Гуль-Гуль в жены. Разве не стоит? - черные глаза девочки блеснули.
- Ах, не то, не то, Гуль-Гуль! - произнесла я с досадой. - Вот странная девочка! Ты красавица и составишь гордость каждой семьи. Да не в том дело. Кто он, твой жених, душечка?
Она как-то растерянно окинула взглядом высокие горы, каменным кольцом окружавшие нас, и лицо ее приняло испуганное выражение.
- Ах, джаным-ласточка, что я знаю! - прошептала она чуть слышно и опустила свои длинные ресницы.
- Как, Гуль-Гуль, ты даже не знаешь, кто тебя берет в жены?
- Ах, что я знаю, джаным, что я знаю, черноглазая гурия Магометовых кущ... Гуль-Гуль несчастна, очень несчастна. Мать и сестра заставляют работать, отец грозится отдать замуж за кадия2 в соседний аул. А он встретил Гуль-Гуль у источника... похвалил очи Гуль-Гуль, похвалил косы, сказал, что не видывал еще такой красавицы ни у урусов, ни у грузин, ни в других аулах. А когда мы опять встретились, он сказал: "Красавица, будь моей женой; будешь ходить в атласном бешмете и жемчужной чадре, будешь кушать шербет с золотого блюда..." И сам он такой красивый, статный, черноокий. Люблю его, джаным, люблю.
Она залилась слезами.
- Гуль-Гуль, голубушка, родная моя, опомнись! - утешала я девочку, гладя ее черную головку, прильнувшую к моей груди. - Зачем же плакать, Гуль-Гуль, если ты счастлива? Зачем же плакать, дитя! Не плакать, а радоваться надо.
Но она уже и не плакала больше... Она смеялась. Подняв залитое слезами личико, Гуль-Гуль сияла теперь радостной, гордой улыбкой.
- Да, да, я счастлива, джаным! - шептала она, глядя сияющими, как черные алмазы, счастливыми глазами, хотя на длинных ресницах еще дрожали росинки слез. - Гуль-Гуль будет скоро большой, совсем большой, Гуль-Гуль выбрала себе мужа по душе... Гуль-Гуль ускачет в горы за чернооким горцем, а Лейла-Фатьма лопнет со злости, потому что она ведьма и знается с шайтаном и горными духами.
Я давно мечтала узнать будущее от моей старшей тетки, которая слыла прекрасной предсказательницей.
- А твоя сестра погадает мне, Гуль-Гуль? - спросила я черноглазую подругу.
- Ай нет! Ай нельзя! Отец узнает - беда будет. Отец не позволит тебе войти в свою саклю, хорошенькая джаным. Отец никогда не простит брата Израэла, даже мертвого не простит... А ты его дочь, Нина-красоточка, дочь крещеного горца, ставшего урусом!
- Да я и не собираюсь приходить в его дом в обычном виде! - произнесла я со смехом. - У меня есть шаровары, бешмет и папаха. Так наряжусь, что даже ты меня не узнаешь!
- Правда? - расхохоталась она.
- Сиятельная княжна Мешедзе, клянусь вам!
И я присела в низком, почтительном реверансе, чуть не касаясь коленями земли.
Она захлопала в ладоши и вихрем закружилась на месте.
- Ай, славно! Ай да, душечка джаным! - Гуль-Гуль звонко расцеловала меня в обе щеки.
Вечером, когда она убежала к себе в долину, где стояла богатая сакля ее отца, наиба селения, старого бека-Мешедзе, я сказала дедушке Магомету о моем решении.
- Храни тебя Аллах попасть в дом наиба, моя легкокрылая горлинка, - произнес дедушка с волнением. - Бек-Мешедзе не может простить своему сыну и твоему отцу его поступка. Аллах ведает, каким оскорблениям ты можешь подвергнуться в их доме, дитя!
- Полно, дедушка Магомет! - возразила я азартно, с вызовом, - разве есть что-либо, чего может бояться Нина бек-Израэл, твоя любимая внучка!
______________
1 Буль-буль - соловей.
2 Судья у магометан.