Лесовичка Часть третья Глава IV. Новая жизнь
Быстрой чередою замелькали пестрые дни в жизни Ксани. И радость, и горе несли эти дни недавней дикой лесной девочке и скромной монашеской воспитаннице, ставшей столь неожиданно артисткой Китти Корали-Горской.
Странно и чуждо чувствовала себя в эти дни лесовичка: длинные, бесконечные часы репетиции, еще более длинные часы разучивания роли, потом вечера тихие, мирные семейные вечера в кругу маленькой семьи Зиночки - все это было так ново, так необычайно для нее.
Лишенная с детства ласки и тихой семейной жизни, Ксаня теперь только поняла всю ее прелесть. Усталая, измученная возвращалась она под кров крошечного, старого домика с зелеными ставнями из театра, где дружеские излияния мало знакомых ей людей тяготили ее не менее алых выходок, насмешек и колкостей Истоминой и ее сына Поля, прозванного всею труппою Арбатова "Циклопом" и "Митрофанушкой". От этих насмешек и колкостей не мог оградить Ксаню ни Арбатов, ни добрая Ликадиева, ни милая Зиночка.
Почти после каждой репетиции вслед Ксане неслись фразы вроде: "подожди, проучат тебя, зазнавшаяся знаменитость", "картонная героиня", "чернавка, воображающая себя принцессой", "дутый талант" и пр., и пр., и пр. без конца, без счета.
Так злобствующая Истомина срывала свой гнев на ни в чем не повинной Ксане.
Ей, этой Истоминой, было далеко не по душе появление Ксани в труппе. Маргарита Артемьевна Истомина не обладала ни особым талантом, ни молодостью, ни красотой. Играла же она видные, первые роли частью за неимением в труппе другой, более талантливой актрисы, частью по праву хозяйки театра, так как, когда Арбатов задумал составить собственную труппу и открыть театр, она вступила с ним в компанию и внесла довольно значительную сумму с тем, чтобы нести дело на равных началах.
С появлением Ксани самая черная зависть пробудилась в душе Истоминой. Она, казалось, не пожалела бы никаких средств, чтобы погубить свою молоденькую соперницу, которая должна была затмить ее несомненно своим самородком-талантом. Этого, бьющего в глаза, таланта сама Истомина, как артистка, не могла не видеть, и за этот крупный, недюжинный талант она и возненавидела Ксаню всем сердцем, всею душою, с первой же встречи, и всячески преследовала ее.
Немудрено, что Ксаня, усталая, измученная от всех этих преследований, с особенным удовольствием возвращалась в семью Зиночки, где ее ждали дружба и забота. У Зиночки был крошечный лишь талант. Она сознавала это и была далека от желания играть сколько-нибудь выдающиеся роли. После смерти мужа-офицера она осталась без всяких средств к жизни и исключительно ради возможности заработать что-либо своим детям-сироткам пошла в актрисы и заслужила себе репутацию старательной артистки. К большему она не стремилась. Ей хватало ее скромного жалованья, и она жила припеваючи со своими малютками в крошечном сером домике на окраине города. К этим крошкам Зиночки незаметно привязалась и лесовичка. Когда усталая и возбужденная Ксаня возвращалась в серый домик, навстречу к ней выбегали дети: черненький Валя и белокурый Зека с криком радости обвивали ручонками ее тонкую, смуглую шею и покрывали ее лицо градом детских, неподкупных поцелуев.
- Тетя Китти пришла! тетя Китти! - восклицали наперебой дети. - А ты нам расскажешь сегодня какую-нибудь сказочку, тетечка? - просили они и жались к своей смуглой, юной, красивой тете, черные, обычно угрюмые глаза которой им одним только и умели улыбаться ласково и мягко.
И как умела Ксаня рассказывать им сказки про маленькую лесную девочку! Затаив дыхание, боясь пошевельнуться, Валя и Зека слушали, широко раскрыв любопытные глазенки, о девочке-лесовичке, о мальчике Васе, о старом-старом ворчуне-лесе, о нимфах, лесных колдуньях, о лесных царях и бледных зеленокудрых русалках, о маленьких лесных зверьках и щебетуньях-птицах... Быль мешалась со сказкой, сказка с былью. Мальчики замирали на коленях Ксани, их глаза разгорались, их щечки алели, как розы. Разгорались и бледные щеки рассказчицы при этих воспоминаниях, разгорались и чудно сверкали ее мрачные, черные, как тьма ночи, глаза... И точно просыпались от сна и она, и дети, когда неожиданно падала ложка с подноса и птичий голосок Долиной кричал из столовой:
- Да идите же вы чай пить, сказочники.
- Нет, вы положительно отобьете их от меня, Китти... Право, отобьете... - прибавляла при этом каждый раз Долина. - Валя и Зека, хотите взять себе в мамы тетю Корали?
И все четверо заливались веселым, беспечным смехом, среди взрывов которого так странно было слышать грудные низкие нотки лесовички. С пылающими щеками, возбужденная, не остывшая от воспоминаний, Ксаня наскоро пила чай и тут же у стола принималась за репетирование роли, хотя роль была уже давно готова у нее. Дети спали. Зиночка чинила что-то у лампы. А голос лесовички, звучный и нежный, бархатистый и сочный, как лесная песня, наполнял собою все уголки крошечной Зиночкиной квартирки...
* * *
- Нет, вы положительно гениальны, Китти, душечка моя! Если б вы знали, как я счастлива за вас! А Сергей Сергеевич, тот ходит как именинник и вполне уверен в успехе... Счастливица! Такой талант! Нет, вы далеко пойдете, Корали!
Точно во сне слышатся эти речи Ксане, точно во сне. Мысль работает как в тумане. Ей странным, очень странным все кажется сегодня. Она скользит, как призрак, по двум крошечным комнаткам серого особнячка и чуть слышно шепчет что-то. Или не Ксаня это шепчет, а фея Раутенделейн, сама фея?..
Завтра вечером решается ее судьба - судьба дикой, одинокой, чуждой всему миру девушки: завтра первый ее выход, первый дебют новой феи Раутенделейн. И завтрашний вечер должен решить, действительно ли она "величина", крупный, недюжинный талант, как говорят ей это в лицо Зиночка, папа Митя, Ликадиева, Арбатов и другие, или... или...
И в непонятной тоске Ксаня сжимает голову обеими руками. Какой позор, какой ужас, если публика не признает ее!
А ведь это может случиться! Она, Ксаня, может испугаться, смутиться в последнюю минуту - и тогда пропало все! О, как тогда будут торжествовать ее враги: Истомина и ее прилизанный сынок Поль, играющий под псевдонимом громкой фамилии Светоносного. Они спят и видят, что она, Ксаня, провалит спектакль.
Не будет этого, не будет! Неужели Тот, Который распоряжается судьбою людей, допустит, чтобы... Нет, нет!.. Это было бы величайшею несправедливостью...
И Ксаня вскакивает, бледная, взволнованная, потрясенная...
Тетрадь с ролью выскользнула из ее рук и, шелестя раскрывшимися листами, полетела на пол...
- Ах, Боже мой! Так нельзя!.. Что вы! Что вы! Сядьте, сядьте скорее! - сама не своя волновалась Зиночка, вскакивая с места. - Корали, милочка, да сядьте же, сядьте! - настаивала она, дергая за рукав ничего не понимающую Ксаню.
- Куда сесть?.. Зачем сесть? - с удивлением спрашивала та.
- На тетрадь сядьте, на роль вашу. У нас, у актеров, поверье есть: если кто роль на пол уронит - сесть на нее надо тут же кряду, иначе провалите ее, роль то есть... Сядьте скорее, а то завтра провалите вашу фею Раутенделейн... Слышите ли вы меня, Корали!
И прежде чем успела сообразить что-либо Ксаня, Зиночка силой усадила Ксаню на пол прямо на тетрадь с ролью, уселась с ней рядом с самым серьезным видом и, просидев таким образом на ней минуту-другую, снова поднялась, счастливо улыбаясь всем своим худеньким, детски-милым лицом.
- Ну, вот теперь уже ничего не страшно, завтрашнего дня бояться нечего, - степенно проговорила она.
Ксаня только рукою махнула. Она была далека от всякого рода предрассудков. И потом: ей ли бояться этого завтра? Она, лесовичка, во всю свою коротенькую жизнь не боялась никого и ничего.
Завтра!.. завтра!..
И вот наступило это завтра. Целый день Ксаня была как-то странно спокойна. Даже Зиночка чуть-чуть не поссорилась из-за этого с ней. По Зиночкиным предрассудкам, дебютантка должна была бояться во что бы то ни стало в день спектакля. Это обещало благополучие, успех, триумф.
- Странная вы какая-то... Точно идол бесчувственный! - возмущалась Зиночка. - А впрочем, такому талантищу и волноваться не стоит. Все равно публика от восторга при одном вашем появлении театр разнесет, - тут же добавляла Долина.
Наступил вечер. Задолго до начала спектакля Зиночка повезла Ксаню в театр. В маленькой дощатой уборной горела электрическая лампа. На столе, покрытом кисейной накладкой и имеющем вид туалета, были тщательно разложены все принадлежности для грима: краски, белила и румяна для лица, карандаши для бровей, глаз и губ, одеколон, пудра. Большой, пушистый ковер покрывал пол комнаты. На столе, подле зеркала, стояли цветы в красивой хрустальной вазе.
- Что это? Кто так украсил уборную? - удивленно осведомилась Ксаня.
- Арбатов, - коротко ответила Зиночка, - он прислал из своей квартиры ковер, зеркало и цветы. А все нужное для гримировки - это я припасла вам, Коралинька, - застенчиво присовокупила Зиночка и вспыхнула до ушей.
Ксаня молча крепко пожала ей руку. Проявлять благодарность как-либо иначе не умела лесная девочка.
Однообразный, нудный и пронзительный звонок заставил вздрогнуть обеих.
- Первый звонок, через час начало, - послышался за дверью голос помощника режиссера.
Тотчас же Зиночка приступила к делу. Она начала с того, что расчесала вьющиеся, иссиня-черные кудри дебютантки, потом помогла ей загримировать лицо.
Сбросив верхнюю суконную юбку и скромную фланелевую блузку, Зиночка накинула на себя воздушный костюм нимфы - крошечной рольки одной из лесных фей, подруг Раутенделейн, которую она играла в этот вечер. Потом, наскоро набелив и подрумянив лицо и распустив по плечам белокурые волны своей пышной шевелюры, принялась снова за Ксаню.
Боже, чего только не выделывали ее крошечные ручонки! Сначала она было набелила чем-то белым смуглые щеки Марко, ее нос, лоб и шею, потом озабоченно стерла все и, хмурясь и поджимая губы, проговорила:
- Нет, белила положительно не пристали вашему лицу, Корали... Играйте смуглянкой, очаровательной смуглянкой, какою вы есть на самом деле. Только вот тут и тут... - она провела несколько неуловимых штрихов вокруг глаз Ксани, мазнула черною тушью ее веки, ресницы и брови, бросила несколько алых бликов на смугло-бледные щеки лесовички, тронула кровавой палочкой кармина ее нежные губки и торжествующая произнесла:
- Готово! Теперь стойте смирно, я вас буду одевать. Вот туфли, вот трико, вот туника... Отлично... так... Ах, Китти, и какою же красотою наградил вас Господь!.. Вот выйди вы так в этом костюме на сцену и скажи публике: "А знаете, я роли ни в зуб толкнуть - не знаю и играть не могу!" - весь театр все-таки при виде вас загремит от восторга. Я убеждена в этом, право!.. А вы еще талантище вдобавок и заговорите так, что все сразу заплачут... Теперь готово... Стойте! В волосы я вам живые розы вплету, чудо как хорошо это будет! Истомиха со злости лопнет... Ну, теперь все!.. Поглядите-ка сюда! А, какова! Себя небось сами не узнаете?
И Зиночка легонько подтолкнула к зеркалу Ксаню. Последняя сделала шаг вперед, ахнула и отступила невольно.
Как? Неужели это она? Эта красавица-девочка в короткой зеленой прозрачной, усыпанной блестками и затканной серебром тунике, с горячим, искрящимся взором, с смугло-алыми, пылающими щеками, с кудрями, распущенными по плечам и увешанными белыми розами, с блуждающей на румяных щеках таинственной и манящей усмешкой, - неужели это она?
Полно! Да она ли это? Уж не выслал ли старый лес-волшебник одну из своих зеленых нимф вместо нее, скромной Ксении Марко?
Как преобразил ее этот воздушный костюм, это слегка загримированное лицо, эти черные с белыми розами перепутанные кудри!
- Лесная царевна! - прошептали в забвении румяные губки, и она протянула к зеркалу свои смуглые, точеные руки.
Снова дрогнул колокольчик за дверями уборной.
- Господа, пожалуйте на сцену! Через десять минут начало! - послышался снова где-то, поблизости, голос помощника режиссера, и одновременно в дверь Ксаниной уборной постучали.
- Войдите! - успела крикнуть Зиночка и, торжествующе улыбаясь всем своим существом, почти в голос крикнула входившему Арбатову:
- Сергей Сергеевич, глядите!
Тот словно замер на месте.
- Браво! - вырвалось у него почти испуганным, восторженным криком, и он отступил назад к двери, опешивший, потерянный, изумленный.
- Детка! Вы ли это?!
- Ну, конечно, она! Конечно! - расхохоталась Зиночка, - а вы уж поди думали, что мы и загримироваться не умеем. Только вот золотого парика, который полагается фее, не надевали. Ни к чему он, когда собственные кудри - одна прелесть. Да и нельзя ей лицо мазать - портить только... А за цветы спасибо, пригодились... Поблагодарите же за цветы, Китти! - захохотала и засуетилась Зиночка.
- Благодарю вас! - тихо проронила Ксаня.
Арбатов крепко сжал ее руку.
Он был в восторге от своей новой питомицы.
- Вот вам моя рука... на счастье... И Господь с вами!.. Я чувствую, что буду отныне, как отец дочерью, гордиться вами!
Его голос дрогнул. Он быстро перекрестил Ксаню, поцеловал ее в лоб и вывел ее из уборной.
- Боже мой! Да разве это фея Раутенделейн! Чумичка какая-то!.. - услышала Ксаня знакомый голос за кулисами.
Арбатов вздрогнул и обернулся.
Перед ним и Ксаней, с резко намалеванным красками лицом, в белокуром парике и средневековом мещанском платье, стояла Истомина, игравшая жену Генриха Литейщика. Ее лицо кривилось от плохо сдержанной досады, губы и глаза со злобою усмехались.
- Что они сделали с вами, дитя мое! Выпустить вас без парика и такой чумичкой-смуглянкой вдобавок! - стараясь говорить вкрадчиво и нежно, произнесла она снова, непосредственно обращаясь к Ксане.
Арбатов вспыхнул.
- Оставьте девочку в покое, Маргарита Артемьевна! - произнес он резко. - Чем меньше искусственности в таком юном существе, тем это лучше для него. Я рад, что Китти будет не обычной феей Раутенделейн, какою представляет ее себе публика, а внесет в эту роль нечто новое, свежее и незаурядное. Она прелестна к тому же и без всякого грима.
И, сказав это, он наскоро провел Ксаню в первую кулису.
- Отсюда будет ваш первый выход, детка, - проговорил он уже новым, деловым тоном. - Выбегайте смело, забудьте о публике... Вы не Ксаня Марко и не Китти Корали более, помните это: вы сегодня фея леса, лесовичка Раутенделейн, лесное дитя! И да хранит вас Христос!
Новый звонок задребезжал близко, совсем близко от них. В тот же миг послышались чудесные меланхолические звуки шопеновского вальса. Это оркестр заиграл за спущенным занавесом. Голоса смолкли и в публике, и за кулисами. Наступила торжественная минута. Звуки то пели и разрастались, то снова нежно-нежно замирали точно где-то вдали... Пели чарующие скрипки, по-соловьиному заливалась флейта, рыдала арфа сладко и печально...
Но вот прервалась музыка, и занавес с шуршаньем, легко и быстро, поднялся кверху. Сердце Ксани дрогнуло впервые...
- Китти! - послышался за ее плечами сдержанный шепот, - вот вам мое благословение.
Ксаня живо обернулась.
Зиночка в своей прозрачной юбочке и корсаже стояла перед нею, улыбалась подрумяненными губками и протягивала ей маленький образок.
- Спрячьте за вырез платья... Это от Владычицы из обители Казанской... Володя, муж мой покойный, привез... Во всем помогает... Я всегда выхожу с этим образком на сцену... А теперь с Богом!
Она быстро перекрестила Ксаню, помогла ей засунуть образок за платье и так же быстро скрылась за кулисами.
- Ваш выход, госпожа Корали, приготовьтесь! - услышала Марко над своим ухом, и старичок, помощник режиссера, с пьесой в одной руке и с электрическим фонариком в другой, очутился подле Ксани.
Протянулась минута, показавшаяся вечностью Ксане. Что пережила она в эту минуту, вряд ли она могла отдать себе отчет. Это не был страх. Нет. Это был сплошной, холодящий душу ужас, от которого замирало сердце, и мурашки пробегали по спине. Ей точно хотелось уснуть, с тем чтобы никогда больше не проснуться. Умереть, сгинуть навсегда... Мысль о предстоящем сейчас первом появлении на суд публики, сознание, что вернуться назад уже теперь невозможно, разом охватили душу Ксани.
- Да выходите же!.. Что вы зеваете! Пора! - с тем же ужасом, явственно отразившимся в старческих глазах, топая ногами, чуть ли не кричал ей в голос помощник режиссера.
Она только сейчас проснулась от забытья, от какого-то тяжелого кошмара, на минуту завладевшего ею...
- Не пойду! - строптиво и резко буркнула она. - Не пойду! Зачем они смеются!
Они действительно смеялись. Истомина и ее сын Поль открыто насмехались над нею, вытянув шеи из-за соседних кулис.
- Но вы зарежете нас... Арбатова... спектакль! - схватившись за голову, простонал помощник.
И тут же Ксаня почувствовала, как чьи-то сильные руки взяли ее за плечи и мягким, но упорным движением почти вытолкнули на сцену. Перед ней на миг промелькнуло встревоженное, но радостное личико Зиночки, благодарно улыбающееся по адресу Арбатова, сумевшего прервать критический момент.
А в другой кулисе перекошенные лица Истоминой и Поля. И затем все смешалось в представлении Ксани. Действительность перестала для нее существовать...