Гимназисты
Глава II. На допрос к директору
Мартьян Иванович Луканов, инспектор классов N-ской гимназии, имел целых три прозвища, не в пример прочим. Звали инспектора "тенью отца Гамлета" за его чрезвычайно худую, как у скелета, костлявую фигуру, на которой точно на вешалке болтался форменный вицмундир. Звали еще почтенного Мартьяна Ивановича "Иродом" за его хроническое, упорное преследование гимназистов и, наконец, "Луканькой". Последнее прозвище являлось самым общеупотребительным и распространенным. По первому же взгляду, кинутому на инспектора, отец Капернаум понял, что предчувствие не обмануло его, что у ариан доподлинно что-то стряслось и весьма нешуточное. Худое, сухое и дряблое лицо инспектора все прыгало от волнения. Грязновато-серые баки вздрагивали... Губы тряслись... В его левой руке была внушительных размеров штрафная тетрадка, "послужной список", как прозвали ее гимназисты, вся испещренная фамилиями провинившихся учеников, подлежащих взысканию за всякого рода сложные и несложные проделки и проступки, "вольные, яже невольные".
В другой руке Луканька держал карандаш, нервно постукивающий о толстую обложку "послужного списка".
- Простите, батюшка, - произнес он, наскоро подходя под благословение к священнику, - но я по приказанию директора принужден отозвать троих учеников с вашего урока. Дело требует безотлагательного выяснения.
И Луканька кинул на батюшку многозначительный взгляд.
Отец Капернаум только молча наклонил в ответ свою великолепно расчесанную голову. Инспектор торопливо подбежал к партам, и бегая по промежутку между рядами скамеек, выкрикивал фальцетом:
- Радин... Гремушин... Комаровский... пожалуйте к директору.
Названные гимназисты поднялись со своих мест и бодро зашагали на середину класса. Радин спокойно и величаво, красивый и гордый, как греческий Адонис, Гремушин своей быстрой, нервной и припрыгивающей походкой, Комаровский, чуть раскачиваясь на длинных ногах, навлекших на него второе прозвище "вешалки" со стороны его однокашников-гимназистов.
Когда Комаровский, невозмутимо-спокойный и мрачный, по своему обыкновению, поравнялся с партой, на которой сидел Каменский, Миша не выдержал и, повернув к нему свое светлоглазое, смеющееся лицо, незаметно воздел руки к небу и замогильным голосом прогудел:
- Помяни мя, егда приидешь во царствие его!
Кто-то неожиданно фыркнул.
Кто-то прыснул от удовольствия и в результате фамилия Каменского очутилась мгновенно в "послужном описке".
- Так будет с каждым, кто осмелится нарушить тишину в классе! - торжественно возвестил Луканька, высоко потрясая карандашом.
- Вот чэловэк! - прозвучал заглушенный гортанный голос мурзы из рая, - сколько нашей крови высосал... а все тэн-тэнью ходит... Ночью испугаться можно, когда на дороге попадется... Корм нэ в прок!
Луканька, по счастью, не слышавший последнего замечания, вышел, сопровождаемый тремя названными учениками из класса.
Когда торжественное шествие появилось в коридоре, "галлы", то есть средние классы, четвертые, пятые и шестые, имевшие в это время полуофициальные уроки, к разряду которых гимназисты относили часы рисования и пения, высунулись, сдержанно недоумевая, из своих помещений.
- Арестованных ведут... - шептали они. - И с ними Радин... "Примерник"... Несуразное что-то! Юрочкин! Чем вы провинились?
Маленькие седьмые, или "мелочь", по прозвищу, тоже высунули носишки из своего класса и чуть слышно хихикали.
- Осьмериков накрыли! Вот здорово-то!.. На нас кричат... а сами влопались...
- Сокрушу! - поймав этот чуть слышный лепет, лаконически, но с грозным видом прогудел сквозь зубы мрачный Комаровский, делая по адресу "мелочи" страшные глаза.
Те дружно гикнули и мгновенно исчезли за дверьми своего класса.
Минуты через две Луканька с тремя арестованными очутились у дверей директорской квартиры.