Дикарь
Часть I. Глава XV. Праздник кончается...

-- Ты здесь, Маша?

-- Димушка!

-- Ты проголодалась, должно быть, бедняжка? Ну, кушай скорее... Вот я тебе принес... -- И Дима спешно стал опорожнять свои карманы и раскладывать на грубо сколоченном столе беседки захваченные для маленькой подруги яства.

Маша, сверкая загоревшимися от удовольствия глазенками, уничтожала столь редкостные для неё вещи.

-- Вкусно, ах, как вкусно! -- причмокивая языком проговорила она, лукаво поглядывая на Диму. -- Спасибо тебе...

Она не договорила. Перед нею в дверях беседки показалась высокая, худая фигура барона. Из-за его спины выглядывали: Никс, Лина и Тони.

Дима тоже сразу заметил непрошенных гостей и весь затрясся от гнева.

-- Подсматривали?.. Подсматривали? Ах, как это благородно! -- глухо проронил он.

-- Ай, он драться хочет! -- взвизгнула не своим голосом Тони, заметив энергичное движение Димы вперед, и первая попятилась к выходу.

-- Милый Вадим, не надо сердиться... -- пела Лина. -- Уверяю вас, мы не намерены были подсматривать или подслушивать. Мы просто вышли в сад и случайно очутились тут...

Но Дима ее и не слушал даже. Стиснув кулаки, он шагнул по направлению к барону.

-- Стыдно подслушивать... Стыдно... -- процедил он сквозь зубы, блеснув на него недобрым взглядом исподлобья.

Фон Таг струсил не на шутку и стал пятиться к двери.

-- Драться с вами не стану, Вадим, я не из тех босяков...

Он не договорил. Приближаясь к выходу, барон поскользнулся у порога и грохнулся об пол.

Это случилось так неожиданно, что в первую минуту все застыли на месте. Но вот Маша опомнилась первая и громко и весело расхохоталась.

-- Ха-ха-ха! Чудной какой!

-- Дура! -- сердито буркнул на нее, поднимаясь с пола, Герман.

В ту же минуту к нему подскочил Дима.

-- Не смей! -- крикнул он повелительно,-- слышишь? Не смей! Не смей называть ее дурой... Сам...

-- Дима, опомнись, что ты говоришь? -- выступил державшийся позади барышень Никс.

-- Не твое дело! Молчи! -- резко оборвал его Дима.

-- Дикарь, мужлан! От такого всего можно ожидать! -- говорил Никс, когда обе пары, возмущенные и негодующие, снова углубились в аллею, по направлению к дому.

В эту минуту тихие, нежные, ласкающие звуки вальса послышались из раскрытых окон дома.

-- Танцевать, mesdames et messieurs! Танцевать! Кавалеры, приглашайте своих дам! -- кричит дирижер Базиль Футуров, спеша с террасы на площадку сада. Эта площадка заранее была, по приказанию Петра Николаевича, приспособлена к танцам. Был устроен довольно прочный настил из досок, кругом мигала разноцветными огоньками гирлянда фонариков, навешанных на проволоку, а по бокам были поставлены легкие садовые диваны и кресла.

А из открытых окон залы, где сидел за роялем приглашенный из столицы тапер, неслась нежная и красивая мелодия вальса... Эта нежная, красивая мелодия долетела и до слуха Димы и Маши, находившихся в беседке.

-- Там плясать начали... Ступай, Димушка! -- проговорила Маша, грустно взглянув на своего приятеля.

Этот грустный взгляд насквозь пронизал Вадима. Он ясно понял, как страстно хотелось сейчас его маленькому другу попасть туда, на садовую площадку и близко полюбоваться танцами.

Самого Диму нисколько не привлекали к себе ни иллюминация, ни танцы; напротив, общество Германа, Лины и Тони, с которыми ему неизбежно пришлось бы столкнуться там, заставляли Диму предпочесть тихий приют беседки, рядом с его маленькою приятельницею. Но, видя, как яркая обстановка праздника влечет к себе девочку, Дима не рискнул лишить ее этого скромного удовольствия.

-- Знаешь, что? Пойдем... Я отведу тебя туда, где танцуют, и вызову Ни. Она попросит разрешения у Петра Николаевича и у мамы побыть тебе на вечере... Ведь нынче мой последний день дома, и они не захотят огорчить меня и не откажут в этом.

И сказав это, Дима решительно взял за руку Машу и двинулся с нею к выходу из беседки.

Не успели они подойти к площадке, посреди которой кружились танцующие пары, как Ни, вся сияющая, выбежала к ним навстречу.

-- Как хорошо ты сделала, что пришла, Маша! Вот умница! Вот молодец! -- и, прежде нежели девочка успела опомниться, Ни подхватила ее за талию и бешено-быстро закружилась с нею, смешавшись с другими танцующими.

Дима не умел танцевать и следил издали за танцующими парами. До его ушей долетали обрывки разговоров.

-- Он с ума сошел, иначе не притащил бы сюда эту оборванку! -- негодовала Тони.

-- Ах, она в самом деле очень мила... -- тянула у уха Германа танцующая с ним Лина.

-- Какая очаровательная девочка! M-elle Ни, откуда вы взяли такую прелесть? -- воскликнула, окончив вальс, Ганзевская, веселившаяся не менее молодежи на этом полудетском вечере, и поймала Машу за руку, -- Да ты не приятельница ли Димы, красоточка моя?

Маша смущенно и радостно закивала головою. Её щеки и глаза разгорелись, пурпуровые губы улыбались, белые зубы сверкали, как жемчужины.

-- Ну, пойдем, моя прелесть, танцевать со мною! -- весело улыбаясь, продолжала Зоя Федоровна и увлекла Машу на середину площадки.

Бедная девочка была сегодня счастлива, как никогда. Ей казалось сейчас, что она спит и видит сон, упоительный и прекрасный. Куда-то далеко, далеко уплыло все настоящее: брань и побои Сережки, плетка дяди Савела, голод и грязь. На смену им -- огни иллюминации, музыка, веселые танцы.

Но сон этот мгновенно рассеялся.

-- Положительно, это бестактно со стороны милейшего Всеволодского--до­пускать в наше общество какую-то побирушку. Ты, как желаешь, а я слуга покорный. Минуточки больше не останусь здесь, -- буркнул барон фон Таг, подойдя вплотную к сестре.

-- И я... я тоже... -- рванулась за братом Тони.

-- Это они про меня... Это они про меня! -- едва удерживаясь от слез,прошептала Маша, судорожно хватаясь за руку Ганзевской. -- Господи, да что же это такое ! Пустите уж меня... Уж лучше я уйду, чем гостям таким уезжать...

Зоя Федоровна, видя волнение девочки, вывела ее из круга и почти бегом побежала с нею в сторону от освещенной фонариками площадки. Здесь, в стороне, в березовой аллее, стояла скамейка. Ганзевская села на нее и усадила подле себя Машу.

-- Расскажи мне, девочка, как попала ты туда?.. -- спросила она, сочувственно поглядывая в черные глаза Маши.

-- Куда попала? -- не поняла Маша.

-- Да в эту артель... нищих... -- произнесла Зоя Федоровна.

Маша подняла на нее свои большие, черные глаза.

-- Как попала? Да так уж случилось... При маменьке покойной мы в углу с нею да с Серегой жили. По папертям церковным Христа ради сбирали. А там маменька померла, нас и забрали, бесприютных, и привезли сюда...

-- А до этого? До этого, Маша?

-- А до этого портняжили маменька, а тятя наш сторожем у казенных складов был. Да скоро помер тятя-то, я еще крошкой была. А там у маменьки болезнь приключилась, работать уж не могла она, И стали мы побираться Христовым именем.

-- Тяжело тебе это, Маша? Вероятно, много сочувствия и ласки прочла девочка в кротких и ласковых глазах своей собеседницы, потому что вся вспыхнула, потупилась и залилась слезами.

Сбивчиво и нескладно, между всхлипываниями и плачем, полился горячий рассказ Маши: про Савела, и про Серегу, и про Федьку Косого, и про Семку Вихрастого. Вся боль, вся обида на них, на их грубое с нею обращение, вылились в этом бесхитростном рассказе.

Зоя Федоровна внимательно слушала ее.

В доброй, отзывчивой душе молодой женщины уже шевелилось желание помочь этой девочке.

-- Послушай, Маша, а что, если я возьму тебя и увезу к себе? Ты бы согласилась поселиться у меня в доме, помогать в мелкой работе? Я бы и жалованье тебе платила... Ну, что, Маша? -- спросила она, обнимая девочку и глядя ей в глаза.

С минуту та не могла произнести от волнения ни слова... Таким горячим светом, таким счастьем брызнули ей в душу эти слова. Огромная радость заполнила сердце девочки. Ей неудержимо захотелось упасть на колени перед доброй барыней и целовать её руки и обливать их слезами благодарности.

Но вдруг внезапная мысль сверкнула в голове Маши: "А Дима? Димушка? Мой благодетель и друг, столько раз выручавший меня из беды? Как же оставить его теперь? Он так добр, согласился взять меня с собою, а я... Нет, никогда, ни за что!.."

И, подняв глаза на свою собеседницу, Маша ответила ей твердым спокойным тоном:

-- Спасибо вам, добрая барынька... Господь вам помоги за вашу ласку, а только я... я не могу никуда уйти отсюда...

-- Но почему же? Почему? Молчание было ответом на этот вопрос, Ганзевской.

Зоя Федоровна хотела порасспросить девочку, вывести ее на откровенность, но в этот миг вблизи раздались веселые, молодые голоса, и одновременно появились перед скамейкой Ни, Любинька, братья Футуровы и Лева.

-- Вот вы куда запропастились! А мы-то вас ищем, ищем повсюду. Вас нам положительно не хватает, вы с этой цыганочкой вносили столько оживления в танцы!-- смеясь, кричал Базиль Футуров и, на правах бального дирижера, подхватил под руку Зою Федоровну и повлек ее обратно на площадку.

Его старший брат Володя взял Машу за одну руку, за другую смуглую руку девочку подхватила Ни, и в сопровождении галопировавшего позади них Левушки, все они бросились по направлению садовой площадки.

-- Если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь, вот адрес. Смотри, не потеряй бумажку! -- успела шепнуть Ганзевская и, ловко вынув свободной рукой из своего кармана какую-то бумажку, сунула ее в карман Маши, так быстро, что никто из спутников ничего не заметил.

-- Приглашайте ваших дам, кавалеры! -- раздался опять громкий голос Базиля, уже успевшего очутиться снова на танцевальной площадке.

И снова умчалась куда-то тусклая действительность из души Маши, и снова зацвела и засверкала в ней радужная, пестрая, прекрасная сказка.

Веселый мотив кадрили рвался из окон дома, заменив собою грустные нежные звуки вальса.

Володя Футуров, не умевший танцевать, передал Машу Николаю Стремнину. И теперь сама Маша, никогда в жизни не видевшая, как танцуют бальные танцы, потешно путала фигуры к немалой забаве своего кавалера.

Ни, танцевавшая с Базилем, тем не менее всячески подбадривала веселившуюся от души девочку.

-- Молодец, Машута, не смущайся, все очень хорошо! -- то и дело похваливала ее милая девушка.

Дима, наблюдавший в стороне, был искренно счастлив за своего друга. При виде оживленного, разгоревшегося личика Маши, ему самому становилось как-то светлее и радостнее на душе.

"Пусть резвится... пусть всем будет хорошо и весело, -- думал он. -- Я унесу завтра, счастливое, радостное воспоминание из дома"...

Завтра? Что-то принесет ему самому это завтра? Он об этом вовсе и не думает пока.

Сейчас он весь погрузился в созерцание танцующих и в обрывки разговоров, долетающих до него.

Вот вертится Николаша с Машей.

-- У нас в роте кадет есть, который на пари двадцать котлет в один присест съедает, -- занимает разговором свою "даму" разошедшийся в конце концов застенчивый Николаша, нимало не смущающийся её более чем скромным костюмом.

-- Ай, батюшки, да неужто ж правду? Все, как есть, так и слопает? -- широко раскрывает Маша свои и без того огромные глаза.

-- Все! -- от души расхохотался её искреннему недоумению Николаша.

-- Фуй! Что за выражение! -- стараясь брезгливо отдернуть руку из руки случайно и без всякого, видимо, повода схватившей ее Маши, оказавшейся его соседкой, вскричал Герман фон Таг.

И так как девочка, забыв, что случилось минут двадцать назад, и не замечая его отношения к ней, все еще пыталась удержать тонкую, баронскую руку, он окинул беглым взглядом окружающих и изо всех сил оттолкнул от себя девочку.

Его сестра, Тони, презрительным смешком по адресу Маши одобрила этот поступок брата.

Толчок был настолько силен, что девочка потеряла равновесие и, если бы не Николай Стремнин, успевший поддержать ее, она упала бы на землю к большому удовольствию злорадствующего барона.

Как ни в чем не бывало, Герман и Тони понеслись было по гладкому настилу площадки, оставив девочку одну среди круга. Но едва только юный Герман фон Таг сделал несколько па, как чья-то рука тяжело опустилась на его плечо.

Он живо обернулся и увидел пред собою искаженное гневом лицо Димы. В то же время сильным движением другой руки Стоградский вывел Германа, прежде чем тот успел опомниться и произнести хоть одно слово, из круга танцующих, и не глядя на растерянную Тони, оставшуюся без кавалера, повлек его из освещенного места в темную аллею сада.

Высокий, худой, менее сильный, нежели Дима, Герман совсем струсил.

-- Но... это насилие... Это, Бог знает, что такое... Это... это... -- бормотал он, изо всех сил стараясь вырваться из его рук.

Но Дима не проронил ни слова в ответ на протест и только, когда они очутились совсем вдали, в тени старой, широкой, густолиственной березы, он выпустил из своей руки руку юноши и проговорил, резко отчеканивая каждое слово:

-- Если ты когда-нибудь еще осмелишься обидеть кого-нибудь, кто слабее тебя, знай, что ты будешь иметь дело со мною. А чтобы ты был уверен в том, что это не пустая угроза с моей стороны, вот тебе доказательство.

И прежде, чем ошалевший Герман фон Таг мог опомниться, Дима повернул его лицом к освещенному кругу и дал ему легкого пинка в спину. От этого пинка юный барон сделал несколько неестественно бы­стрых скачков по аллее и, чтобы сохранить равновесие, схватился за ствол ближайшего к нему дерева.

Тут он передохнул... Взглянувши вперед и видя приближающиеся к нему фигуры, Герман набрался вдруг храбрости. Сжав в кулак свою худощавую руку, он поднял ее над головою и погрозил этим кулаком Диме.

-- Ну, берегись, дикарь... мужлан... грубое животное... Я тебе за это отомщу...

Но Дима только расхохотался в ответ на эти угрозы.