Дом шалунов
Глава ХХIII. Новый пансионер и его жизнь
Прошла неделя. Целая неделя. Миколка исчез с лица земли. То есть собственно не Миколка, а тот босоногий, рваный деревенский мальчуган, которого звали Миколкой. Теперь и в классе, где учились понемножку во время летних каникул маленькие пансионеры, и в столовой, где они сидели за завтраком, обедали и ужинали, с ними находился всюду совершенно новый, чисто одетый и причесанный мальчик, по имени Котя.
У господина Макарова существовал странный обычай: каждому вновь поступающему пансионеру он давал новое имя.
-- Ты поступаешь в мой пансион, потому что родители или родственники твои хотят, чтоб ты исправился, стал человеком, -- говорил он каждому новичку, -- дома тебя баловали, здесь баловать не будут; дома ты ел всякие тонкости и разные сладости, ] здесь будешь есть щи с кашей да мясо с зеленью. Дома тебя звали Митенька или Митюшечка, здесь ты будешь Дима... Здесь баловства не увидишь... И имя носи другое, чтобы прежнего Митеньки-баловня не было и в помине...
Такие слова, с неболыпими лишь изменениями, г. Макаров повторял при приеме в свой пансион почти каждого нового воспитанника.
Приняв в пансион чудесно спасенного из реки Миколку, господин Макаров не мог, конечно, сказать, что тот "дома ел всякие тонкости". Поэтому речь, обращенная к Миколке, была короче и состояла лишь в том, что Александр Васильевич объяснил новому своему воспитаннику, что впредь он не будет называться болеше Миколка, а Котя.
-- Как? -- переспросил, смеясь громко, мальчик.
-- Котя.
-- Вон как! -- громко произнес Миколка. -- Чего, гляди, не выдумают! Ну Котя, так Котя! Не все ли равно, если вашему благородию так хочется...
Сообразительный Котя-Миколка быстро привык к новой жизни и к новой обстановке.
Всего неделя только прошла с его поступления в пансион, а уж он научился многому: он знал, что нельзя сморкаться пальцами, а для этого постоянно имеется платок в кармане, что плеваться на пол тоже нельзя. Есть руками -- тоже... Чавкать при еде тоже. Икать за столом тоже не следует. И обтирать руки о спину соседа -- тоже. Узнал, что такое азбука и какие в ней имеются буквы, и что земля -- шар и вертится постоянно, а не стоит на трех китах, как ему пояснял как-то дядя Михей в добрую минуту.
Все мальчики, кроме Гоги и графчика, полюбили сразу Миколку. Полюбила его и веселая, шаловливая Женя. Её сестра, всегда серьезная, степенная девочка Маруся, тоже хорошо отнеслась к нему. Только на Кудлашку косились, -- не мальчики, конечно, а "начальство", как Митя называл директора и воспитателей. С Кудлашкой были постоянные несчастья. То она выхлебывала "по ошибке" молоко, оставленное мальчикам на ужин, то съедала курицу, которую готовили на обед Макаке и его племянницам, то она норовила схватить за икры Кар-Кара или Жирафа в ту минуту, когда они меньше всего ожидали этого. Словом, с Кудлашкой было много всяких хлопот...
Стоял теплый августовский денек.
Мальчики сидели в классе и учили уроки.
День был праздничный, но уроки приказано было приготовить. Monsieur Шарль уже третий день был не в духе. Он заставил мальчуганов учиться в праздник в виде наказания. Дело в том, что в день своего рождения monsieur Шарль с утра хотел нарядиться в розовый воротник, новую белую манишку и ярко красный галстук, которого он ни разу еще не носил, полез в комод и -- о, ужас!.. -- не нашел ни того, ни другого, ни третьего. Любимых своих двух пар цветных носков тоже не мог доискаться monsieur Шарль.
Позвали кухарку Авдотью, заведовавшую всем хозяйством в пансионе.
Авдотья была прекрасная кухарка, но в собеседницы не годилась вовсе: она заикалась и говорила точно кудахтала. К тому же была глуха и глупа. Пока она оканчивала какую-нибудь фразу, можно было дойти до соседнего леса и с успехом вернуться обратно. Monsieur Шарль совсем забыл, что Авдотья обладает всеми этими качествами, и забросал ее вопросами
-- Где мои носки? Где мои воротнички? Где мой галстук?
Авдотья потрясла головой и принялась кудахтать. Monsieur Шарль рассвирепел, потому что ничего не понял из того, что кудахтала Авдотья.
-- Это шютки малчшик неготяй!.. -- прогремел он на весь пансион так, что дрогнули стекла в доме.
И в наказание засадил детей за уроки в первое же воскресение.
Надо было выучить стихи.
Птичка Божие не знает
Ни заботы, ни труда,
Хлопотливо не свивает
Долговечного гнезда...
Так как monsieur Шарль очень плохо понимал по-русски, он ничуть не удивился, когда Павлик Стоянов вместо упомянутой "Птички" прочел другое, совсем особенное стихотворение собственного сочинения:
Птичка Божие все пела,
Поперхнулась и вспотела.
А как голос потеряла,
Петь совсем уж перестала...
и так далее.
Monsieur Шарль впрочем и не слушал. Он в это время думал о пропавших носках, галстуке и манишке и потому вообще мало обратил внимании на то, что ответил Павлик. Он качал только в такт стихам головою и похлопывал рукою по краю стола. Когда он перестал думать о носках и воротниках, в его мыслях стал носиться милый Париж, откуда monsieur Шарль был родом, и красивый дом на берегу Сены, где он нанимал крошечную комнату у своих друзей. Он так углубился в свои мысли, что не заметил, как распахнулась дверь и с оглушительным лаем в класс влетела Кудлашка. Дружный взрыв хохота встретил ее. Monsieur Шарль поднял задумчивые глаза, вскинул ими по направлению к двери и побледнел от злости.
На шее Кудлашки красовался блестящий розовый воротничок француза, повязанный роскошным ярко-красным галстуком; нежная голубая манишка прикрывала горло и грудь собаки. На всех четырех лапах Кудлашки было надето по цветному носку monsieur Шарля; два лиловых -- на передних ногах, два золотисто-желтых -- на задних.
К довершению всего на голове Кудлашки красовалось что-то странное, привязанное веревкой к шее.
Monsieur Шарль хотел броситься к Кудлашке, но она вихрем пронеслась мимо него, сбросила два носка, манишку, воротник, забралась под дальнюю скамейку и с остервенением стала сдирать с головы тот странный предмет, который был надвинут ей на самые уши...
В это время снова распахнулась дверь и весь красный, как рак, в класс влетел Карл Карлович. Он махал неистово руками и кричал что-то по-немецки. Но что, -- никто не мог разобрать. Никто, кроме Витика Зона разве, который проскользнул за ним следом и теперь преспокойно сидел на своем обычном месте с невинным, спокойно улыбающимся лицом. Ему ничуть не странным показалось то, что, вместо обычных густых волос, на голове Кар-Кара, замечательно круглой, как мяч, красовался носовой платок, завязанный под подбородком.
Тайна круглой головы и носового платка была лучше, чем кому другому, известна Витику: сегодня он пробрался, после обеда, в комнату немца и, пока тот спал, стянул с головы Карла Карловича парик, для того чтобы нахлобучить его на мохнатую голову Кудлашки.
Он жё нарядил собаку и в принадлежности костюма monsieur Шарля, припрятанные накануне в укромном местечке, позади дивана.
Monsieur Шарль взглянул на господина Вейса (фамилия Кар-Кара), господин Вейс -- на monsieur Шарля.
Monsieur Шарль позеленел, Кар-Кар побагровел.
Оба без слов поняли один другого.
Минуту они смотрели друг на друга. Но вот Кар-Кар быстро подошел к французу и, взволнованный, хотел начать что-то говорить, но вдруг, неожиданно, платок, очевидно от быстрого движения, соскользнул с головы Кар-Кара, и она предстала перед всеми пансионерами розовая, без единого волоска на темени, блестящая, гладкая и круглая как шар...