Бичо-джан
Глава 2. Горный замок. Странный гость
Горный замок князя Павле Тавадзе приютился в одном из ущелий дагестанских гор. Плотно обступили его со всех сторон горные склоны, заросшие лесом. Мохнатые чинары, дикий орешник покрывают склоны гор. Дальше, в глубь Дагестанского края, природа постепенно меняется - одни только голые скалы, кое-где усеянные кустами архани (род ползучей колючей растительности). Но если там, в горах, кавказская природа бедна растительностью, здесь, у входа в долину, откуда вся Алазань видна, как на ладони, вокруг замка Тавадзе все пышно зеленеет. Красивые горные леса со всех сторон обступили замок; сочные пастбища, поросшие травою, приютились по склонам гор; прелестные цветы диких роз, азалий и ярко-красные, алые хлопья гранатника - все это пестрело нарядным ковром.
Замок окружен каменною стеною с крепкими воротами. Когда-то, еще недавно, он принадлежал одному дидойскому князю и выдержал нападение во время войны. В замке большой двор, поросший травою, и посреди него - главный дом, похожий на татарскую саклю, только гораздо больше, с плоской кровлей, под которой второй этаж выдается над первым, образуя небольшую галерейку, идущую вокруг всего дома. А рядом высится над стеною замка круглая сторожевая башня, откуда прежние обитатели выслеживали врага. В противоположной стороне двора - постройки для прислуги и для чепаров (стражников), которые служат князю Павле не только для охраны замка, но и для наблюдения за табунами овец и лошадей, которые пасутся в горных теснинах и только на ночь загоняются в стойла. Князь Павле - большой любитель горных лошадок. Великолепные горные овцы с шелковистою шерстью живут тут же по соседству с конями. В Алазанской долине ни тех, ни других держать нельзя: они вытопчут пшеницу, просо и кукурузу, которыми засеяны огромные поля князя.
Уже вторую неделю живет маленький Кико в горном замке.
Какое разочарование! Не такого ожидал он. Бабушка Илита не спускает глаз со своего любимца. Чуть выглянет за ворота Кико, она тут как тут.
- Куда! Куда, голубь мой! Назад ворочайся. Не приведи Господь, скатишься в бездну, либо душман (разбойник) тебя захватит. Ступай, ступай к дому! Испек тебе повар медовых лепешек с персиковым вареньем. Хороши лепешки! Попробуй, голубь мой!
Нечего сказать! Нашла чем утешить! Лепешками! Ну, уж и бабушка! Точно он, Кико, маленький мальчик, а не джигит. И разбойниками тоже пугать вздумала! Точно он девчонка. Да разбойники далеко в глуши хозяйничают, а сюда они и носа показать не смеют. У них в замке шесть человек чепаров-охранников, да столько же мужской прислуги; а все стены обвешаны ружьями да кинжалами, и кроме того, две маленькие горные пушки стоят на башне. Разве посмеют приблизиться к замку разбойники, у которых ничего нет, кроме рваной одежонки да притупленного кинжала? Как бы не так! И каких таких душманов бабушка выискала? Просто это рваные байгуши, нищие, которые и курицы-то украсть не посмеют.
И Кико презрительно поджимает губки. Скоро и конец его житью здесь, а он еще и не наскакался как следует на быстрых огневых горных лошадках.
Правда, ежедневно они с Шушей совершают поездки в горы, но с ними неотлучно скачут два чепара, один спереди, другой сзади, они удерживают его, когда Кико хочет умчаться вперед.
- Нельзя, батоно-князек. Нельзя. Князь Павле шибко бранить будет слуг своих, ежели что случится.
"А что может случиться? Ничего не случится! - думает Кико, поглядывая по сторонам. - Уж скорее бы отец приезжал. С ним вдвоем куда приятнее умчаться в горы", - и Кико понуро возвращается с прогулки домой.
* * *
Тихий летний вечер тает в горах. Курятся голубым дымком бездны. Алым заревом обливает горы заходящее солнце. Пастух только что пригнал коз из ущелья и тихо наигрывает у ворот на своей свирели. Шестеро чепаров отряжают вместе с конюхом табуны в ночное. Другие шестеро, вместе в поваром из бывших казаков и с дворецким Петро, джигитуют на дворе, стараясь развлечь маленького князя. Они скачут вокруг двора на неоседланных лошадях и тупыми концами пик и рукоятками кинжалов стараются вышибить друг друга из седла или на всем скаку, свесившись до земли, ловят ртом нарочно для этого уроненный на землю предмет.
Кико лежит на ковре, устилающем кровлю дома, среди мутаков (подушек) и меховых подстилок и нехотя пробует расставленные перед ним заботливыми руками Илиты сласти: здесь и засахаренные фрукты на подносе, и орехи, и смоква, и домашние леденцы из меда, и пряники.
Шуша, тут же сидя на корточках, из сил выбивается, угощая своего друга.
- Кушай, светик мой. Кушай. Большой будешь, толстый, вот какой!
Девочка хохочет при этом, показывая, какой толстый от всех этих снедей будет князек.
Но Кико не улыбается даже. Его тянет в горы. Теперь так славно скакать по вечерней прохладе. Да не пустят, нечего и думать об этом.
Шуша все смеется.
- Чего губы надул, князек? Будешь губы надувать - губы вырастут вот какие, - она прикладывает два свои кулачка к собственному рту.
- В арбе с музыкой тогда твои губы возить будем, - прибавляет Шуша.
Кико смешно. Вот так губы, если послушать Шушу! Он делает вид, что совсем не смешно. Шушино лицо становится вдруг серьезным.
- Скучно тебе, голубь мой? - спрашивает она участливо.
- Скучно, Шуша, - срывается искреннее признание с Кикиных губ.
- Не надо скучать, Кико, князек мой сердечный, радость сердца моего. Давай тебе Шуша плясать будет.
Не дожидаясь ответа, девочка быстро вскочила на ноги, взяла бубен и встала в позу для лезгинки, самого распространенного танца на Кавказе.
С первым ударом в бубен мужчины, джигитовавшие на дворе, соскочили с коней и бросились на кровлю. Мигом у кого-то из чепаров очутилась зурна, у его товарища - сопелка-дудка, отнятая тут же у пастуха, у третьего - чунгури маленького князя, и в один миг составился целый оркестр, наигрывавший любимую на Кавказе лезгинку.
Под эту музыку, равномерно ударяя рукою в бубен, Шуша плавно поплыла по коврам кровли, грациозно изгибаясь.
Все присутствовавшие, кроме добровольных музыкантов, мерно ударяли в ладоши, следя глазами за юной плясуньей.
Все быстрее и быстрее становился танец, все чаще и чаще ударяла смуглая рука девочки в бубен, все скорее и скорее переступали ножки Шуши, обутые в красные восточные туфельки. Глаза ее горели; черные косы извивались, как змеи. Разметались широкие рукава ее голубого кафтана и белый кисейный личок (покрывало), покрывавший головку, - все это закружилось в одном сплошном быстром и легком облаке вместе с неутомимой плясуньей.
Но вот оборвалась музыка, далеко отлетел бубен, и сама плясунья со смехом, едва переводя дыхание, бросилась подле Кико на ковер.
- Ха-ха-ха! - заливалась девочка. - Хорошо сплясала Шуша? Что скажете, джигиты? Пускай попробует теперь кто-нибудь отплясать лезгинку лучше меня!
И она вызывающе обвела глазами присутствовавших.
- Куда уж нам, - засмеялся Петро. - Ты известная мастерица, госпожа Шуша (Шушу вся прислуга называла "госпожою" из уважения к ее бабушке, которая управляла домом). Где уж нам угнаться за тобою!
- Правду Петро говорит, правду, - подхватили все.
- А я говорю - нет! - раздалось неожиданно за спинами присутствовавших на ломаном грузинском языке. - Якши хороша пляска, да красавец Али пляшет лучше во сто раз.
- Это еще кто такой? Откуда?
Толпа слуг раздалась на обе стороны под толчками протискивавшегося вперед странного существа, и перед изумленными Кико и Шушей предстал уродливый человек с маленьким горбом, с кривыми ногами и длинными болтающимися руками.
Лицо карлика-незнакомца было не лучше его фигуры: длинный крючковатый нос; огромный, как у лягушонка, рот; маленькие щелочки -глаза, ярко блестевшие из-под черных мохнатых бровей; странно выдающиеся скулы.
Кико с удивлением смотрел на незнакомого уродца, не говоря ни слова. Смотрели на него во все глаза и остальные.
Но уродец, по-видимому, нимало не смущался от общего внимания. Он тряхнул головою, быстро подошел к Кико, поднял руку и, приложив ее поочередно к сердцу, губам и лбу, что означало восточное приветствие, произнес громко:
- Селям алекюм! (Будь здоров!) Я - красавец Али. Я пришел позабавить тебя, князь Кико. Хочешь, я спляшу тебе лезгинку?
* * *
Веселый взрыв хохота отвечает на предложение незнакомца.
Чепары и прислуга, Шуша и Кико - все хохочут. Во-первых, татарчонок-лезгин называет себя красавцем Али, во-вторых, этот безобразный, неуклюжий мальчишка предлагал проплясать лезгинку лучше Шуши. Это смешно и дерзко.
- Гнать надо со двора этого хвастунишку! - говорит Петро-конюх, первый приходя в себя от смеха. - Как он попал сюда?
Татарчонок-лезгин уставился на него своими злыми маленькими глазками и, гордо подняв голову, произнес:
- Ай да не торопись, дувана (глупец по-лезгински). Нажил себе толстое брюхо, а ума не нажил ни капли. Или адата (обычая) не знаешь нашей страны? Гостя нельзя гнать со двора. Аллах (Бог по-татарски) велит почитать гостя пуще отца и матери. Сами ангелы Аллаха гостя к дверям хозяев подводят. А ты меня гнать собираешься, бессовестный ты человек!
- Да какой же ты гость: рваный, грязный нищий! Вон у тебя и бешмет (кафтан) весь в клочьях, и папаху (шапку) мыши поели, - говорил сконфуженный Петро.
Он был действительно неправ, советуя прогнать лезгина, вопреки восточному обычаю, - и, отлично сознавая это, смутился.
- А ты надень на меня новый бешмет да папаху - вот и не буду рваным нищим, - ловко вывернулся Али, поднимая своею находчивостью новый взрыв смеха среди присутствовавших.
- Хороший ответ! - вскричал развеселившийся Кико, одобрительно кивнув головой карлику. - Только как ты попал сюда все-таки, молодец?
- Как попал? Через ворота, понятно. Затем и открывают ворота, чтобы в них проходить.
- Да он умница! Ишь, язык у него острее лезвия кинжала, - смеясь, вставила Шуша. - Вели ему поплясать, голубь мой.
Услышав эти слова, маленький оборванец прищелкнул языком, лукаво блеснул своими щелочками-глазами и сказал:
- Это ты верно говоришь, девушка. Ума у Али побольше, нежели блох в грязной собачьей шерсти.
И, не обращая внимания на покрывший его слова хохот, он властно, тоном настоящего хозяина, приказал окружающим:
- Эй вы! Чем зря рты раззевать до ушей да хохотать над Али, играйте, Али покажет вам, как пляшут лезгинку в дагестанских горах.
И в ожидании первых звуков знакомой музыки он лихо подбоченился.
Заныла зурна, зазвенела чунгури. Шуша подняла с ковра свой бубен и стала ударять в него в такт музыке.
Али волчком завертелся по разостланному ковру.
Ах, что это была за лезгинка! Какие-то дикие прыжки, обезьяньи жесты и такие смешные ухватки, что нельзя было на них смотреть без хохота.
Все присутствовавшие покатывались со смеху, глядя на диковинную пляску. Шуша выронила бубен и, закрыв лицо покрывалом, хохотала до слез. Кико уткнулся в расшитую шелками мутаки (подушку) и вздрагивал от судорожного смеха.
Прибежала старая Илита и, всплеснув руками, так и залилась мелким старушечьим хохотом.
Наконец Али разошелся до того, что стал на голову и начал выделывать в воздухе уморительные движения ногами. Потом ловко перекувыркнулся и подполз на коленях к маленькому князьку.
- Ну, что? Доволен ты моей пляской? Это еще что: Али плясал на голодный желудок, а вот ты вели накормить хорошенько, так он тебе всех твоих слуг на джигитовке за пояс заткнет. Прикажи только.
- Эй, не больно ты хвастайся, мальчонок; не то пальцы мои попробуют крепость твоих ушей, - произнес Петро, грозя карлику.
- А ты не хвастайся, дядя, - усмехнулся лезгин, - потому что старому дубу не угнаться за лозой виноградной... Ветки дуба крупны и корявы, а виноградная веточка, видишь, как бьет хлестко, хоть бы словами, и то ладно пока.
Петро закусил губу, потому что все остальные присутствовавшие не могли не одобрить ловкого ответа лезгина.
Кико подозвал Шушу и долго на ухо шептал ей что-то. Девочка тотчас же поспешила на кухню замка и притащила оттуда дымившуюся чашку с бараньим шашлыком, обильно приправленным салом, чесноком и рисом, и целую груду только что испеченных к ужину горячих лавашей.
Маленький оборванец с жадностью накинулся на еду, и в несколько минут от вкусного блюда не осталось ни кусочка.
Тогда Илита велела карлику следовать за собой и провела его в гардеробную князя. Там она долго рылась в сундуках, пока нашла старое платье Кико, который ростом был немного ниже взрослого двадцатилетнего Али.
Когда получасом позднее переодетый в суконный кафтан, новые чувяки и шаровары Али с бараньей шапкой на голове появился перед Кико, тот захлопал в ладоши от восторга.
- Ну вот, ты сыт и одет в хорошее платье, Али. Можешь идти, откуда пришел, но навещай нас почаще в замке. Мы скоро уедем отсюда. А с тобою так весело проходит время! Ты так умеешь веселить и смешить, - ласково говорил своему новому другу Кико.
- А коли приглянулся я тебе, господин, оставь меня у себя. Али тебе верным слугою будет. Ему некуда идти. Он один-одинешенек на свете, сирота и байгуш (нищий).
- Бедный Али! - произнес задумчиво Кико. - Это ужасно - быть одному на свете! Оставайся пока в замке. А когда приедет отец, я упрошу его взять тебя домой, на Алазань, в наше поместье. Ты мне понравился, Али, с тобой так весело, право. Только я ничего не могу решить без князя-отца.
- Благодарю тебя, князек. Верь, Али станет служить и тебе, и твоему князю-отцу.
И говоря это, Али снова приложил руку к сердцу и низко склонился перед Кико, который был в восторге от своего нового слуги.
* * *
Али поселился в замке князя Тавадзе, и они с Кико стали неразлучны.
До тех пор у маленького князя был один товарищ в играх, проказах и шалостях - Шуша. Кико дружил с девочкой, благо, девочка эта могла заткнуть за пояс первейшего проказника-шалуна. Но все же это была Шуша, девочка, которая, кстати сказать, проказничая с Кико, всегда удерживала своего маленького друга, когда тот чересчур расходился и шалил не в меру.
- Этого нельзя, голубь мой. Храни тебя Господь и святой Георгий, разве можно так прыгать. Еще ножку повредишь! Не скачи так быстро, упадешь, упаси Боже... - часто говорила она. Ну, ни дать ни взять - бабушка Илита.
А Али совсем не останавливает Кико, несмотря на то, что он старше Шуши на целых шесть лет. При нем и то можно, и это позволительно.
Чего-чего только они не проделывают с ним! Влезут на башню, наберут камешков и бросают наперегонки оттуда - чей упадет дальше. А то и новое занятие придумали: каждый вечер стреляют из винтовок в цель на дворе замка. Призовут чепаров и давай состязаться в стрельбе. И всегда Али остается победителем. У него на редкость острые глаза и ловкий прицел, точно у горного орленка. А то Али вдруг вызывает на бой все мужское население замка.
Особенно любит бороться Али с Петро. Кико всегда хохочет до слез, глядя на эту борьбу. Петро - большой и толстый - пыхтит, как старый баран после водопоя, а Али маленький, но ловкий и увертливый, как кошка. И борется он всегда со смешными прибаутками, от которых все присутствующие буквально валятся со смеху на траву.
Толстый Петро всегда остается побежденным, ловкий маленький Али - победителем.
- Молодец татарчонок! Ай да джигит! - одобряют его зрители.
А Кико, захлебываясь от восторга, бежит к Илите и требует, чтобы устроили пирушку в честь победителя.
Во время же угощения Али (а с ним и всего населения замка) Кико поет по просьбе присутствующих.
Тут уже приходит в восторг сам Али. Такого голоса, как у маленького князя, он не слыхал в лезгинских аулах (селениях). Али задумывается под песни маленького князька; печальная тень осеняет его некрасивое горбоносое лицо.
Но лишь только кончается сладкая песня, смолкает звонкая чунгури, Али снова дурачится, кривляется, сыплет шутками на потеху слушателям.
А вечером, с закатом солнца, чепары седлают коней и по холодку сопровождают Кико, Али и Шушу в горы.
Горбатый лезгин и тут далеко превосходит их. Так, как он, никто не умеет скакать.
- Шайтан (дьявол по-татарски) так не скачет, - уверяет всех Али, перепрыгивая со всего разбега широкую трещину в горах на одной из самых лихих лошадок замка.
Дух захватывает у Кико и Шуши при виде бешеных прыжков или скачек по узенькой тропинке над самым краем бездны.
Кико удерживает своего друга.
- Али! Безумный! Ты упадешь! Разобьешься! Не смей!
Но Али только скалит свои белые великолепные зубы - единственное, что есть прекрасного в его безобразном лице.
Вечером поздно они возвращаются в замок.
Али, поужинав с чепарами и омыв лицо и руки, идет на кровлю дома, сбрасывает с себя свой бешмет и, присев на корточки поверх одежды, обращается лицом к востоку и шепчет свой яссы-намаз (так называется вечерняя молитва у магометан).
Али - магометанин. Он молится Аллаху и совершает не менее трех раз в день молитву, которой всегда предшествует омовение лица и рук ключевой водой, как это требуется по закону магометан.
А Шуша, в это время ужинающая с бабушкой Илитой и Кико в горнице замка, начинает обычный разговор.
- Заворожил тебя хитрый лезгин, голубь мой, - говорит Шуша, - ты не надышишься на него, Кико. А про бедную подружку Шушу и вовсе позабыл... У меня сердце не лежит к этому татарчонку.
- И у меня тоже, - вмешивается в разговор старая Илита. - Ты, внучка, правду говоришь: уж больно востер да плутоват этот Али. Не нажить бы нам с ним беды!
- Ну, вот еще! Какая там беда, бабушка! Какой же он плут, наш Али! Он - смелый орел, храбрый джигит, - срываются горячие слова с уст маленького князя.
- А по-моему, он хитрая дагестанская лиса, - брезгливо поджимая губы, говорит Шуша.
- А ты - трусливая белка, пугливый заяц, вот ты кто! - вспыльчиво кричит Кико.
- Я трусливая белка?!
И Шуша, вскочив из-за стола, сгоряча топает ногою.
Никто еще в жизни не смел так говорить с нею. Не она ли скачет верхом на лошади, как любой джигит? Не она ли лазит по горам, над безднами, как кошка? Не она ли не хуже любого чепара стреляет в цель?
Шуша в первую минуту вся так и зашлась от гнева. Ее глаза засверкали, как угольки, а губы задрожали от волнения. И вдруг из черных глаз брызнули слезы. Чтобы скрыть их, девочка закрыла разрезным рукавом своей чохи лицо и птицей метнулась из комнаты.
Сконфуженный Кико остался вдвоем с Илитой. Доброе от природы, чуткое сердечко мальчика забило тревогу. За что он обидел Шушу, своего верного, испытанного друга? А что, если бабушка и Шуша правы? Что, если Али только представляется верным и преданным слугою, а на самом деле...
Но тут в щелочку двери просунулось горбоносое лицо с мышиными глазками, засверкали белые зубы, и Али произнес умильно:
- Пойдем во двор, князек, Али показывать будет, как лезгины у нас в аулах ловят диких коней.
Вмиг забыл Кико и Шушу, и все неприятности, и все сомнения, и он стрелою бросился из горницы, увлекая за собою своего любимца.
* * *
Сине-черная бархатная ночь повисла над горами. Серебряный месяц выплыл из-за облаков и залил своим млечным сиянием горы.
В его призрачном свете высокие утесы кажутся огромными великанами, а старые чинары с их развесистыми ветвями бросают странные, уродливые тени на уступы скал. Кругом притаился черный лес, а внизу, вся залитая лунным сиянием, дремлет роскошная Алазанская долина с ее поместьями и усадьбами. Красивая, змейкой бегущая по ней река Алазань кажется сверкающим плавленым серебром в сиянии месяца.
И там, далеко внизу, и здесь, в горах, на уступе, под навесом грозного утеса, все сонно и тихо.
Ворота замка плотно закрыты. На страже снаружи замка дремлет чепар.
Черная башня еще более внушительно, нежели днем, высится над стеною замка.
Но что это? Из ее верхнего оконца, находящегося на полторы сажени выше стены, выглянул человек. Вот он быстро делает что-то у окна. Это Али.
Что он делает один ночью в башне? Но вот еще несколько движений, и большой тяжелый моток веревки, развернувшийся, как змея, упал на землю по ту сторону каменной ограды замка. Веревка тихо закачалась от одного своего конца, прикрепленного к окну, до другого, лежавшего на склоне утеса.
Али прислушался - не разбудил ли легкий шорох собак и не привлек ли внимания сторожевого чепара.
Нет. Все по-прежнему тихо кругом. Тогда он нахлобучил папаху по самые брови, вскочил на окно, обхватил руками и ногами болтавшуюся в воздухе веревку и стал быстро и бесшумно скользить по ней вниз, как ловкая обезьяна. Всего несколько секунд - и Али уже на земле по ту сторону замка. Мгновенье постоял он у стены, чутко прислушиваясь к ночным звукам.
Ничего не слышно. Ни сторожа, ни собак.
Тогда Али бросился наверх по горной тропинке, к лесу. По мере приближения его к чаще все быстрее и быстрее делаются его шаги. Странная фигура горбуна теперь, при свете месяца, казалась каким-то маленьким чудовищем. Еще более странная тень его бежала за ним по склонам утесов, ни на шаг не отставая.
Но вот и лес. Черным и мрачным кажется он после облитых лунным сиянием гор. Месяц слабо прокрадывается сюда сквозь густые ветви деревьев, в лесу темно, как в могиле. Али идет на ощупь. Он бывал здесь, очевидно, не раз и знает дорогу. Быстро и уверенно ступают его ноги по знакомой тропинке.
- Кажется, здесь?
Али остановился. Вытер пот, градом струившийся у него по лицу, и свистнул. Постоял, прислушиваясь, и свистнул снова, протяжно и выразительно, на этот раз подражая голосу какой-то птицы. И снова замер на месте, прислушиваясь.
Сначала все было тихо. Только слегка шелестели деревья под легкой лаской ночного ветерка. Вдруг резкий и пронзительный крик филина раздался неподалеку от Али.