Лаго и Наки Сказ деда Аслана
Там, где суровый белопенный Дах, бушуя, несет по ущельям свои злые волны, жил когда-то старый князь-пши. Вся его жизнь проходила в кровавых битвах с соседями, в налетах и нападениях. Был он груб и безобразен, жесток и жаден. Точно коршун-стервятник с птенцами жил он со своей дружиной в каменной башне, и не встречалось человека, который мог бы выдержать его холодный, безжалостный взгляд.
Как-то весной грозный князь отправлялся в поход. Сдвинув мохнатые брови, опустив голову в дорогой папахе, ехал он впереди дружины, безразлично поглядывая на согнутые в поклонах спины жителей аула. И вдруг девушка, стоявшая в толпе женщин, чуть-чуть приподняла голову и бросила на него любопытный взгляд. Пши успел заметить только большие черные глаза. От мимолетного взгляда девушки что-то дрогнуло в жестоком сердце старого пши, и он вдруг почувствовал, как прекрасна весна, как чист прохладный горный воздух, как свежа молодая зелень и прозрачно голубое небо.
Князь остановил коня и приказал всем женщинам выпрямиться. Жадно, ненасытно всматривался он в тонкое девичье лицо, в сросшиеся черные брови, под которыми сияли глаза. Он смотрел на девушку, как змея на птичку, и что-то вроде улыбки промелькнуло на его суровом лице.
– Кто ты? – спросил князь.
– Я – Наки, дочь твоего пастуха, – ответила девушка.
– Наки?! Хорошо! Готовься, Наки, стать моей женой. Скучно и холодно в моем орлином гнезде. Ты согреешь его своей красотой.
– Тесно будет вольной ласточке в твоем каменном гнезде, князь.
– Привыкнешь!
– Но я не люблю тебя, князь...
– А мне какое дело... Ты понравилась мне... Вернусь из похода, отпразднуем свадьбу...
– Не нужно, князь! Мне лучше в Дах броситься, чем стать твоей женой, – сверкнула глазами девушка.
Пши нахмурил брови и в гневе дернул коня за узду так, что резвый скакун затоптался на месте.
– Как смеешь ты, девчонка, спорить со мною, князем! Взять ее и отвезти в башню! Пусть там ждет меня.
Дружинник выхватил Наки из толпы женщин, бросил перед собой на седло и поскакал к башне. А старый пши продолжал свой путь.
Этот поход был неудачным для князя. Ночью, когда пши и его дружинники с грозными криками ворвались в чужой аул, навстречу им бросились отважные джигиты с мечами и кинжалами.
– Бейте разбойников! Пусть забудут они дорогу к нашему мирному аулу! – кричали джигиты, тесня воинов старого пши.
Сам пши получил много ран и, слабея, сказал своим воинам:
– Держите меня, я падаю... Отступайте! Спасайтесь! Двое дружинников подхватили раненого князя, другие торопливо повернули своих коней. Стаей испуганных воронов вылетели они из аула и помчались обратно.
Еле живой, стонущий, окровавленный, завернутый в бурку, трясся старый пши на коне, и двое всадников поддерживали его, чтобы он не свалился с седла.
На горной тропе дружинники встретили одинокого юношу в поношенной черкеске из грубого домотканого сукна, с каким-то длинным свертком за плечами.
– Кто ты?! – закричали на него воины.
– Я – певец Лаго! – ответил юноша. – Я хожу из аула в аул и пою песни о свободе...
– Ах ты, сын шакала! – зашумели дружинники. – Ты призываешь народ бороться против нас, орков, и наших князей!
– Свяжите его! Мы бросим его в подземелье нашей башни. А когда выздоровеет князь, он повесит этого молодца, чтобы все знали, как поступают с бунтовщиками, выступающими против княжеской власти, – приказал старый княжеский слуга – уздень.
Воины скрутили юноше руки и заставили бежать за своими конями.
Только в башне, выставив дозоры и караулы, дружинники стали осматривать раны старого пши. Суровые воины качали головами, глядя на изрубленное тело князя. Он лежал окровавленный и бледный. – Тут ничего уже не сделаешь, саван надо готовить, – сказал кто-то.
Когда воины стали промывать раны пши, он прогнал их и осыпал проклятиями:
– Ваши руки грубы, как когти барса! Они причиняют мне нестерпимую боль...
Князь вздохнул и приказал:
– Позовите эту девушку... Наки... Пусть она перевяжет мне раны...
Один из воинов за косы притащил Наки и сказал:
– Лечи нашего князя! Перевяжи его раны! Девушка гордо взглянула на угрюмых воинов и ответила:
– Не буду я лечить зверя, терзающего мой народ и лишившего меня свободы!
– О Наки! – простонал князь. – Я слаб и бессилен! Помоги мне, и клянусь тебе, что, если ко мне вернется здоровье, я отпущу тебя на свободу... Я сделаю все, что ты захочешь...
– Помни свои слова, князь! – сказала Наки.
Она осторожно промыла студеной чистой водой кровавые раны князя, а потом приложила к ним повязки, смоченные хмельным айряном...
А певец Лаго в это время лежал на жестком каменном полу в маленькой каморке, куда его заперли княжеские дружинники. Немного отдохнув, он осторожно развернул сверток, который был у него за плечами, и достал оттуда простую скрипку-кяманчу. Взглянув на узкий луч заходящего солнца, проскользнувший через узкую бойницу, юноша провел смычком по струнам, и кяманча запела.
Она пела о том, как солнечные лучи играют на ледяных шапках гор, как шумят в долинах могучие дубы, как журчат ручьи – светлые, прозрачные и холодные... Она пела о радости жизни, о любви и счастье...
Никогда еще древняя башня не слышала таких звуков. Старому князю показалось, что вернулось далекое детство, что его мать склонилась над ним и серебристым голосом поет ему колыбельную песню. Эта песня успокаивала душу и даже раны перестали гореть. И будто прохладные материнские руки легли на его разгоряченный лоб.
– Что это? – прошептал удивленный пши.
– Это скрипит на кяманче наш пленник, – ответил один из дружинников. – Я пойду и разобью его кяманчу, чтобы она не мешала тебе.
– Не надо! – приказал князь. – Пусть играет! Эта песня успокаивает боль моих ран...
Старый князь спокойно уснул, и две слезы, выкатившиеся из закрытых глаз, поползли по его лицу.
А кяманча пела и пела.
С трепещущим сердцем слушала Наки нежные певучие звуки. Она закрыла глаза, и ей показалось, что вокруг нее шумит молодыми травами горная долина. Качают своими головками голубые колокольчики, цветет розовый шиповник и капельки росы дрожат между золотистыми тычинками его цветов. Свежий ветерок, прохладный и ароматный, шевелит ее волосы...
Когда все воины уснули, Наки осторожно подкралась к крепкой двери, из-за которой лились сладкие звуки кяманчи. Дверь была заперта на тяжелый замок, но Наки заглянула в маленькое окошечко, прорезанное в толстых досках, и спросила:
– Кто ты?
– Я – певец Лаго! – ответил юноша.
– Играй еще! – воскликнула девушка, всматриваясь в тонкое лицо юноши, освещенное ее факелом,
– Освободи меня! – попросил Лаго.
– Дверь твоей темницы заперта тяжелым замком, а у меня нет ключа, – сказала Наки. – Но ты потерпи скоро мы оба будем на свободе. Старый пши обещал освободить меня и выполнить все мои просьбы, если я вылечу его...
– Не верь ему! – нахмурил брови юноша. – Волк, когда он слаб, притворяется ягненком. Но как только к нему вернутся силы – он снова станет волком! Достань ключ от моей темницы...
– Не могу: ключ у старого узденя – слуги князя.
– Ну, тогда принеси мне острый кинжал.
– Зачем? – удивилась девушка.
– Я не верю князю и хочу сам освободиться из темницы...
– Жди меня! – прошептала Наки и легкой тенью скользнула по каменной лестнице.
Снова запела кяманча. Теперь она пела о том, как пленительны и задумчивы южные ночи, когда в горах шелестят своими листьями спящие деревья и синий звездный полог неба прикрывает землю. От плавных звуков кяманчи еще крепче заснули дружинники князя.
Наки осторожно вытащила у одного из спящих кинжал и вернулась с ним к двери темницы.
– Вот кинжал! Возьми! – прошептала она. Юноша жадно схватил оружие. И вдруг его горячая ладонь коснулась нежной руки девушки. И незримый сладостный ток пробежал из одного юного сердца в другое...
Медленно выздоравливал старый пши. Наки, надеясь на освобождение, заботливо ухаживала за ним. Тонкие пальцы девушки умело перевязывали раны. И глаза жестокого старика, казалось, с благодарностью, мягко смотрели на девушку.
Ночами, когда в башне все засыпали, Наки бесшумно пробиралась к заветной двери. И случилось так, что, не произнося слов любви, юноша и девушка хорошо понимали друг друга.
«Я тебя люблю!» – говорили светлые глаза юноши.
«Я жить без тебя не могу!» – отвечали темные очи Наки.
А волшебная кяманча разжигала эту любовь нежными и сладкими звуками.
Чем крепче и здоровей становился старый пши, тем реже кяманча вызывала слезы на его глазах. Старик уже снова мечтал о набегах, о пламени пожаров, о мести, о горячей крови, обагряющей шашку. И на девушку пши уже смотрел по-иному – хищно, жадно и сурово.
Холодный горный ветер срывал с кленов последние золотистые листья, когда старый князь впервые вышел из башни. Он долго пил свежий бодрящий воздух, запахи осенней земли и неотрывно смотрел на далекую синеватую цепь гор, за которой жили его враги. Потом он вернулся в башню, исподлобья взглянул на Наки и прохрипел:
– А ты еще красивее стала! Хорошо! Я уже выздоровел, через три дня свадьба.
– Разве ты забыл свои обещания, о пши?! – удивилась девушка. – Ты же обещал отпустить меня и выполнить все мои желания.
Но старик рассмеялся скрипучим смехом и ответил:
– Только дураки выполняют то, что обещают... Слова – это ветер. Через три дня свадьба.
В этот вечер, точно мать, потерявшая ребенка, стонала и плакала кяманча.
А глубокой ночью Лаго и Наки исчезли из башни. Неслышными тенями промелькнули они мимо дозорных, и первая метель скрыла следы влюбленных.
Старый пши затрясся от бессильной злости и во все стороны разослал дружинников с приказом разыскать беглецов. Но только ранней весной один из воинов напал на их следы. Есть между двумя хребтами дикое, заросшее лесом и травами, плоскогорье. Здесь-то, в глухой пещере, и укрылись влюбленные.
Пылая гневом и яростью, старый князь во главе своей дружины поскакал ловить Лаго и Наки.
В лесу набухали пушистые, пахучие почки. Под теплым солнцем расправляли свои цветы подснежники. Везде звенели говорливые ручьи.
Но пши не видел этой весенней красоты. Черная злоба бушевала в его сердце и туманила глаза.
Сердито зашептались молодые дубы, когда старый князь и его дружина, бряцая оружием, мчались через лес. Сурово зашумели горные потоки. Ясное солнце скрылось в облаках.
Точно стая бешеных волков, Примчались воины к горной речке, за которой начиналось плоскогорье. Питаемая весенними ручьями, речка стала многоводной и бурной.
– Придется, князь, ждать, пока спадет вода, – сказал один из воинов.
– Трус! – крикнул пши. – Ты боишься даже воды... И он направил коня в реку. Огромный вал чуть не
опрокинул скакуна. Конь с трудом выбрался обратно на берег, а князь закричал хрипло и свирепо:
– Согнать людей из ближайших аулов! Пусть сегодня же они построят здесь мост!
Через несколько часов, подгоняемые воинами, к потоку пришли старики и молодые люди. Испуганно ежась под грозным взглядом князя, не осмеливаясь даже взглянуть ему в лицо, они принялись пилить деревья.
И тут на другой стороне речки показались Лаго и Наки. Они шли, взявшись за руки, с ясными глазами, молодые и красивые. Как любимого ребенка, прижимал Лаго к сердцу свою кяманчу.
– Вот они, бродяги, осмелившиеся обмануть меня, грозного пши, – закричал князь. – Я повешу тебя, скверный скрипун! Я разобью о твою голову кяманчу! А тебя, Наки, я за косы притащу в свою башню!
– Почему ты сердишься, князь? Мы любим друг друга, – смело глядя в глаза разгневанному пши, крикнул Лаго.
– Да, мы любим друг друга, – повторила Наки. Разве мы не родились свободными? Разве нам может кто-нибудь запретить любить друг друга?
– Слушай, князь! Слушайте, люди! Я спою вам песню о любви!
Лаго сел на берегу и тронул смычком струны кяманчи. Весенним ручейком полилась нежная песня. Она говорила о светлой радости, пробудившейся в двух молодых сердцах, о юности, о весне, о счастье.
Даже шумный поток, казалось, присмирел, слушая песню. От этих звуков закачались веточки деревьев, лопнули почки и первые клейкие листочки протянулись к солнцу. И запуганные люди, пилившие лес, вдруг почувствовали, как хорош солнечный весенний день, как хочется им любви и счастья.
Только старый пши не понял песни.
– Перестань напрасно скрипеть, дурак, – крикнул он. – Какое мне дело до твоей любви! Я хочу, чтобы Наки жила в моей башне!
– О пши! Вспомни, кто вылечил тебя от смертельных ран! Кто долгими ночами не спал у твоего ложа, отгоняя смерть, – проговорила Наки.
– Неужели ты, пши, не знаешь чувства благодарности и дружбы? – спросил Лаго. – Слушай, я тебе спою об этих чувствах!
Снова зазвенела кяманча. Песня рассказывала о том, как хорошо иметь верного друга, преданного и любящего, мужественного и бескорыстного. И от этой песни буйный поток, казалось, теснее и мягче прижимался к скалам, и руки людей сплетались в крепком пожатии.
Но ничто не дрогнуло в иссохшем сердце старого пши.
– Перестань, глупец, терзать эти бараньи жилы, – закричал он. – Только дураки испытывают чувство благодарности. Страх всегда сильнее дружбы. Посмотрим, как ты будешь мне благодарен, когда станешь корчиться на веревке!
– Если ты, пши, не ценишь любви, не знаешь дружбы и благодарности, то ты не человек! Даже зверь не кусает руку, ласкающую его! – крикнул Лаго и вновь провел смычком по струнам.
Гневно и громко запела кяманча. Она будила в сердцах людей любовь к свободе, разжигала пламя гнева и отваги. Вторя песне, одетая в белую пену, гремела река, дрожали и гудели скалы.
Сжимая топоры и лопаты, люди столпились на берегу, с негодованием глядя на старого князя. И они увидели, что перед ними просто старик, сердце которого источила ненависть и пустая гордость.
– Мы не будем строить тебе мост, о пши, – крикнул рослый адыг в дырявом тулупе.
– Оставь в покое, князь, Лаго и Наки! Они любят друг друга и пусть будут вместе, – прямо в лицо пши бросил молодой смуглолицый парень.
– Я тебе покажу, как бунтовать! Бейте его, бейте этих рабов, воины! – в страшной ярости закричал князь, поднимая нагайку.
Но взглянув на острый топор, подрагивающий в мускулистой руке парня, увидев, как поднялись над толпой лопаты и колья, князь повернул коня и с дружинниками помчался к своей башне...
Когда спала в реке весенняя вода, десятки юношей и девушек ушли из аулов на плоскогорье. Они положили начало племени свободных людей, никогда не покорявшихся княжеской власти.
А суровое плоскогорье в верховьях бурной реки Дах с тех пор зовется в честь двух любящих, чистых и смелых людей – Лагонаки.