Ужасная ночь ― Рассказ для девочек — Андреевская Варвара

Что бы намъ такое придумать особенное?— сказалъ однажды Коля Левинъ, сидя въ саду вмѣстѣ съ своей сестрой Надей и двумя ея подругами, Вѣрочкой и Наташей — дочерями сосѣдняго помѣщика, которыя пріѣхали погостить на нѣсколько дней.
— Пойдемте въ лѣсъ за грибами…
— Будемъ играть въ кошки-мышки.
— Отправимся въ оранжерею, садовникъ покажетъ намъ цвѣты,—разомъ предложили три дѣвочки.
— Нѣтъ,— отозвался Коля: — все это вещи очень обыкновенныя, а мнѣ хочется чего нибудь особеннаго.
— А вотъ что,— сказала Надя:— возьмемъ нашего маленькаго ослика, запряжемъ въ плетеную телѣжку и поѣдемъ кататься куда нибудь далеко, далеко…
— Ахъ, въ самомъ дѣлѣ, какая превосходная мысль! мама навѣрное не будетъ имѣть ничего противъ.
— Конечно; осликъ очень смирный, кататься на немъ безопасно.
— И знаешь что,— добавилъ Коля:— наберемъ съ собою провизіи, подушекъ, разнаго хлама и уложимъ на телѣгу, какъ дѣлаютъ цыгане.
— Вотъ-то хорошо придумалъ! Молодецъ Коля, намъ бы никогда не пришло въ голову ничего подобнаго.
— Понятно, потому что вы женщины!
— Такъ чтожъ такое что женщины! развѣ женщины неспособны разсуждать точно такъ же какъ мужчины.
— Куда имъ! Но однако, постойте, не перебивайте меня, я еще много что хочу сказать вамъ.
— Ну, ну, хорошо, мы слушаемъ.
— Поклажу надо будетъ размѣстить въ корзины, а самимъ одѣться въ какое нибудь старое платье для того, чтобы больше походить на цыганъ; у тебя кажется есть нѣсколько красныхъ фланелевыхъ юбокъ?— обратился онъ къ Надѣ.
— Есть.
— Ну вотъ и отлично; онѣ какъ разъ будутъ подходить къ цыганскому костюму.
— Это правда, въ особенности если сверху черезъ плечо перекинуть клѣтчатый платокъ, а на шею нѣсколько нитокъ коралловъ.
— Нашъ туалетъ, значитъ, готовъ; остается подумать о тебѣ.
— Обо мнѣ не безпокойтесь; я наряжусь такъ, что не только мама, но и вы меня не узнаете.
И Коля принялся подробно описывать дѣвочкамъ, какъ и во что онъ нарядится. Разговоръ на эту тему продолжался довольно долго; наконецъ кто-то изъ присутствующихъ замѣтилъ, что терять понапрасну времени не слѣдуетъ, и шумная ватага будущихъ цыганъ весело побѣжала въ комнату матери просить разрѣшенія. Получивъ его, тотчасъ же начались сборы. Добрая старушка-няня Мироновна, безгранично любившая дѣтей, отнеслась къ ихъ хлопотамъ очень сочувственно; она сама пошла въ кухню, на скорую руку смастерила сладкій пирогъ, достала изъ буфета нѣсколько мягкихъ булочекъ, приказала горничной набрать ягодъ, принесла цѣлую дюжину персиковъ, приготовила питье и все это поставила на столъ въ столовую. Надя и Вѣрочка взяли на себя трудъ уложить корзинки, Наташа подшивала одну изъ фланелевыхъ юбокъ, которая оказалась для нея немного длинной; Коля пошелъ съ помощью кучера смазывать колеса телѣжки и запрягать осла,— словомъ, работа кипѣла ключомъ, такъ что менѣе чѣмъ черезъ часъ все было готово, уложено, снесено на возъ и дѣвочки, переодѣтыя цыганками, уже стояли на балконѣ въ ожиданіи прихода ихъ единственнаго кавалера, который почему-то замѣшкался.
— Коля, скорѣе!— нетерпѣливо кричали онѣ: — ты слишкомъ долго одѣваешься, мы уѣдемъ безъ тебя, торопись же.
— Сейчасъ!— кричалъ мальчикъ изъ сосѣдней комнаты и между тѣмъ все еще не появлялся.
— Это наконецъ несносно,— сказала Надя:— я сама пойду за нимъ,— и уже направилась было къ двери, какъ вдругъ послѣдняя поспѣшно отворилась, на порогѣ показался Коля, но, Боже мой, какой онъ былъ уморительный! Длинная красная рубашка, съ плеча садовника Ивана, сидѣла на немъ точно на вѣшалкѣ; старыя стоптанныя туфли Мироновны, привязанныя къ ногамъ просто веревочкою, шлепали при малѣйшемъ движеніи; розовое улыбающееся личико было обрамлено густой окладистой бородой, сдѣланной изъ льна и весьма ловко прикрѣпленною резинкою; на кудрявой головкѣ красовалась молодецки закинутая на бекрень барашковая шапка.
— Коля!— въ голосъ вскричали дѣвочки, и разразились громкимъ хохотомъ.
— Я вовсе не Коля,— басомъ отвѣчалъ маленькій мальчикъ:— меня зовутъ дядюшка Максимъ, прошу относиться почтительно.
Дѣвочки со смѣхомъ и криками начали взбираться на телѣжку, дядюшка Максимъ стегнулъ ослика и поѣздъ тронулся въ путь.
— Къ обѣду будьте непремѣнно дома,— крикнула мама:— и дальше парка никуда не ѣздите, въ особенности не забирайтесь въ лѣсъ, гдѣ очень легко заблудиться.
— Будь покойна, мамочка, явимся аккуратно,— отвѣчали дѣти и, торжественно выѣхавъ за ворота усадьбы, скоро окончательно скрылись изъ виду.
— Какъ хорошо, какъ весело!— повторяли дѣвочки: — и какъ всѣ мы дѣйствительно похожи на цыганъ, въ особенности ты, Надя, съ твоими прекрасными черными глазами.
— Жаль только, что волосы свѣтлые; цыганки вообще, кажется, бываютъ брюнетки.
— Ну, это ничего, никто не замѣтитъ.
— А и замѣтитъ, такъ не бѣда, могутъ подумать, что она уже состарѣлась и посѣдѣла.
— Нѣтъ, я этого не хочу,— возразила Надя:— старыя цыганки отвратительны; я лучше надвину платокъ на самыя брови, чтобы никто не видалъ моихъ волосъ.— Примѣру ея послѣдовали остальныя.
— Если намъ попадется кто-нибудь навстрѣчу, мы остановимъ и предложимъ погадать,— заговорила опять Надя, успокоившись, что теперь никто не приметъ ее за старуху.
— Конечно, только надо заранѣе придумать, что именно говорить.
По этому поводу опять завязалась продолжительная бесѣда; всѣ три дѣвочки спорили и кричали въ голосъ, стараясь другъ передъ другомъ скорѣе высказать свою мысль; одинъ только Коля не принималъ участія въ разговорѣ, потому что былъ слишкомъ озабоченъ своею ролью кучера, роль, которая, скажемъ между прочимъ, давалась ему чрезвычайно трудно; онъ до того сильно дергалъ возжи, что несчастный оселъ, не понимавшій, чего отъ него требовали, то внезапно останавливался, то, подгоняемый сильными ударами кнута, снова бѣжалъ дальніе и не прямо по дорогѣ, а бросался вправо и влѣво; телѣжка выдѣлывала невообразимые зигзаги по камнямъ, колеямъ и кочкамъ, рискуя каждую минуту опрокинуться въ канаву. Сначала дѣвочкамъ это нравилось, но потомъ должно быть надоѣло; онѣ начали просить дядюшку Максима ѣхать осторожнѣе.
— А что?— отозвался онъ басомъ.
— Трясетъ очень!
— Вотъ еще, трясетъ! Какія нѣженки, цыганки должны привыкать ко всему.
Эти послѣднія слова произвели на дѣвочекъ сильное впечатлѣніе: «цыганки должны привыкать ко всему» подумали онѣ и, желая доказать, что дѣйствительно настоящія цыганки, старались молча переносить толчки и даже казаться этимъ какъ будто довольными. Телѣжка между тѣмъ продолжала нырять по-прежнему.
— Хотя бы кто-нибудь попался навстрѣчу да попросилъ погадать, тогда бы волей-неволей пришлось остановиться,— шепнула Надя на ухо сидѣвшей рядомъ Вѣрочкѣ.
— Точно на бѣду, ни одной живой души не видно,— отозвалась послѣдняя, едва сдерживая слезы.
— А вотъ постой, я сейчасъ скажу Колѣ, что мы проголодались и хотимъ завтракать. Коля,— окликнула она брата.
Онъ не поворачивался.
— Коля, а Коля,— повторяли другія дѣвочки.
Коля сердито оглянулся.
— Говорятъ вамъ, что я не Коля!— сказалъ онъ очень недовольнымъ тономъ.
— Прости, мы все забываемъ; дядюшка Максимъ.
— Ну, вотъ такъ-то лучше; что надобно?
— Не худо бы перекусить чего, какъ ты думаешь?
— Пожалуй, можно; вотъ тутъ на лужайкѣ хорошо будетъ?
— Отлично, отлично,— отвѣчали цыганки, которыя готовы были расположиться не только на лужайкѣ, но даже просто въ канавѣ, лишь бы сойти скорѣе съ телѣги, гдѣ, благодаря искусству импровизированнаго кучера, ихъ до того трясло, что онѣ чуть не откусили себѣ языки.
— Давайте остановимтесь; я выпрягу осла и озабочусь припасти травы, а вы распорядитесь съ закускою,— сказалъ Коля, моментально исполнивъ желаніе дѣвочекъ, которыя, спустившись на землю, вздохнули свободнѣе и торопливо принялись за дѣло.
Доставъ изъ корзинки чистую скатерть, онѣ разостлали ее на травѣ, поставили четыре прибора, графины и прочія принадлежности, которыя старушка Мироновна дала имъ съ собою; затѣмъ вынули пирогъ, персики, варенье, булки, лимонадъ, очень долго трудились надъ тѣмъ, чтобы это было красиво разложено и разставлено. Когда, наконецъ, все оказалось совершенно готовымъ, онѣ съ гордостью подозвали Колю.
— Это что такое?— спросилъ онъ недовольнымъ голосомъ.
— Какъ что такое! наша закуска, развѣ ты не видишь?
— Да; но развѣ эта сервировка похожа на цыганскую? Цыгане, я думаю, во снѣ-то не видали ничего подобнаго. Вы накрыли такъ, какъ накрываютъ у господъ; цыгане ѣдятъ просто безъ скатертей, безъ ножей и вилокъ, даже безъ тарелокъ. Я не хочу прикасаться къ этому завтраку.
И, надувъ пухленькія губки, дядюшка Максимъ отошелъ въ сторону. Дѣвочки чуть не плакали; имъ, во-первыхъ, было обидно, что труды пропали даромъ, во-вторыхъ, досадно на себя за то, что не умѣли разыграть какъ слѣдуетъ роли цыганокъ, въ-третьихъ, онѣ боялись насмѣшекъ Коли, который всегда любилъ подтрунивать; но, тѣмъ не менѣе, дѣло было сдѣлано, прошлаго не воротить, оставалось одно, какъ-нибудь по возможности исправить ошибку; и вотъ дѣвочки, посовѣтовавшись между собою, начали молча перетаскивать продукты къ тому мѣсту, гдѣ сидѣлъ Коля. Покидавъ все на траву, онѣ расположились около.
— Ну, что-жъ, дядюшка Максимъ,— заговорила Надя, стараясь придать своему голосу какую-то особенную интонацію: — давай закусывать.
— Давайте, молодушки,— отвѣчалъ мальчикъ, самодовольно поглаживая свою льняную бороду, и повелъ рѣчь о томъ, какъ не красна жизнь цыганская, и какъ имъ приходится съ утра до ночи оставаться подъ открытымъ небомъ да довольствоваться самою грубою пищею.
Говоря это, Коля съ наслажденіемъ клалъ въ ротъ огромные куски вкуснаго пирога и запивалъ ихъ лимонадомъ; дѣвочки дѣлали тоже самое и, печально склонивъ головки, слушали его съ большимъ вниманіемъ:
— Ну, довольно; торопитесь, маршъ въ дорогу!— крикнулъ вдругъ Коля, и соскочивъ съ мѣста, подбѣжалъ къ ослу, чтобы запрягать его; ослику повидимому очень не хотѣлось позволить надѣть на себя хомутъ, узду и прочую сбрую, но дѣлать было нечего, пришлось повиноваться; менѣе чѣмъ черезъ десять минутъ бѣдняга уже снова стоялъ впряженнымъ въ телѣжку и покорно ожидалъ, когда ему прикажутъ двинуться въ путь.
— Что же вы, молодицы? поворачивайтесь скорѣе!— крикнулъ Коля на дѣвочекъ, которыя и безъ того торопились, какъ только могли, складывать остатки закуски и посуду въ корзины; на лужайкѣ уже лежало нѣсколько осколковъ разбитыхъ тарелокъ и стакановъ, но имъ было не до того, чтобы заботиться о совершенно лишнихъ для цыганъ предметовъ; онѣ думали только объ одномъ; «пора молъ въ путь-дорогу», и чѣмъ больше торопились, тѣмъ больше били и колотили все, что попадалось подъ руки. Но вотъ наконецъ корзина снова стоитъ на возу, на ней попрежнему сидятъ три барышни-цыганки, Коля тряхнулъ возжами, осликъ зашагалъ впередъ.
— Зачѣмъ мы въ самомъ дѣлѣ не родились цыганами,— сказала Надя;— ихъ жизнь право завиднѣе нашей!
— Тысячу разъ,— замѣтили остальныя.
— Намъ такъ мало свободнаго времени для игръ и прогулокъ, все только и думай объ урокахъ; то учитель математики зоветъ, то урокъ музыки надо приготовить.
— Да, это ужасно; они же съ утра до ночи гуляютъ себѣ, да поютъ пѣсни; то ли, подумаешь, не счастіе!
«Мы живемъ среди полей: и лѣсовъ дремучихъ»

затянулъ Коля, дѣвочки подхватили, и звукъ четырехъ дѣтскихъ голосковъ далеко раздавался въ воздухѣ.
— А зимой имъ еще лучше живется на свѣтѣ,— снова заговорилъ Коля, когда пѣніе умолкло.
— Почему ты такъ полагаешь?
— Потому, что должно быть очень весело остановиться на ночлегъ въ лѣсу, когда всѣ деревья покрыты инеемъ, а на снѣгу пылаетъ костеръ.
— Да, Надя, твоя правда; въ особенности, я думаю, со стороны красиво смотрѣть на подобную картину.
— А самимъ-то имъ развѣ не пріятно? всегда они въ большомъ обществѣ — всѣ вмѣстѣ, тутъ же и сидятъ, и пѣсни поютъ, и ужинъ варятъ.
— Только холодно иногда навѣрное бываетъ.
— Ну, это не большая бѣда, на то есть шубы, костеръ.
— Наконецъ, въ лѣсахъ, говорятъ, иногда попадаются такіе шалашики которые эти же самые цыгане устраиваютъ или изъ земли, или изъ груды сухихъ листьевъ и, переселяясь съ мѣста на мѣста, не разрываютъ для того, чтобы потомъ онѣ могли пригодиться ихъ товарищамъ.
— Я даже знаю навѣрное, что такой шалашикъ есть въ нашемъ лѣсу.
— Неужели, Коля, отъ кого ты слышалъ?
— Садовникъ Иванъ разсказывалъ.
— Кто же тамъ живетъ?
— Никто, конечно.
— Тогда почему папа не велитъ срыть его?
— Зачѣмъ? онъ никому не мѣшаетъ, а въ дурную погоду еще служитъ убѣжищемъ пастуху.
Хорошо было бы посмотрѣть этотъ шалашикъ, далеко онъ, какъ ты думаешь?
— Верстъ пять, говорятъ; однимъ словомъ, въ самой глубинѣ лѣса.
— Не проѣхать ли туда?— предложилъ Коля.
— Нѣтъ, это возьметъ слишкомъ много времени — мама будетъ безпокоиться.
— Но мы поѣдемъ скоро.
— Нѣтъ, далеко, не надо; лучше въ другой разъ.
— Ахъ вы, трусихи,— отозвался Коля и, взглянувъ на своихъ спутницъ, насмѣшливо улыбнулся. Это задѣло дѣвочекъ за-живое; чтобы доказать, что онѣ вовсе не трусихи, Надя первая предложила сейчасъ же ѣхать въ лѣсъ; другія тоже согласились.
— Вотъ такъ-то лучше! А то какія вы цыганки, всего боитесь; ну теперь, чтобы дорога не показалась слишкомъ длинною, давайте пѣть какую-нибудь цыганскую пѣсню.
— Давайте; только какую? Опять: «Мы живемъ среди полей».
— Нѣтъ, что нибудь новенькое.
— Хорошо, запѣвай, мы подтянемъ.
Коля поправилъ на головѣ шапку, стегнулъ несчастнаго ослика, который замѣтно уже началъ чувствовать усталость, и запѣлъ:

Праздникомъ свѣтлымъ
Вся жизнь предо мною
Развернулась, улыбнулась
Упоительна, рѣзва.
Я играю, слезъ не знаю
Мнѣ все въ жизни

«Трынъ-трава!» — хоромъ подхватили дѣвочки, хлопая въ ладоши.
— Браво,— крикнулъ въ заключеніе Коля и пришелъ въ такой неописанный восторгъ, что, привставъ на мѣстѣ, ни съ того, ни съ сего принялся съ силою передергивать возжи во всѣ стороны; осликъ, окончательно выбившійся изъ силъ, въ первую минуту рванулъ вправо, потомъ остановился, началъ лягаться, мотать головою и пятиться. Коля разсердился и, высоко поднявъ руку, осыпалъ бѣдное животное цѣлымъ градомъ ударовъ кнута.
Надя хотѣла удержать его, но это не помогло; тогда осликъ, собравъ вѣроятно послѣднія силы, вдругъ рванулъ впередъ, постромки хрустнули, оборвались, телѣжка опрокинулась, а осликъ, высвободившись изъ рукъ своего мучителя, побѣжалъ въ лѣсъ такъ скоро, какъ только могъ.
— Ай, ай, ай, ай!— кричали дѣвочки, очутившись на травѣ, одна подъ другою: «Я совсѣмъ не могу пошевелить рукою!», «Я страшно расшибла ногу!», «А я въ кровь разцарапала лицо!» кричали они въ голосъ.
Коля тоже пострадалъ не менѣе остальныхъ; онъ едва держался на ногахъ, но, несмотря на это, первый пришелъ въ себя, постарался оказать помощь дѣвочкамъ, а затѣмъ, прихрамывая, отправился по слѣдамъ ослика, который, угловато прогалопировавъ нѣсколько минутъ, стоялъ теперь неподвижно около опушки лѣса.
Коля больше не сердился, онъ понималъ въ душѣ, что былъ самъ виноватъ кругомъ, и потому, ласково потрепавъ по спинѣ ослика, тихо повелъ обратно къ мѣсту катастрофы, гдѣ дѣвочки сидѣли пригорюнившись; костюмы ихъ были изорваны, личики выражали испугъ и страданіе, онѣ ни слова не говорили между собой, а только тихо всхлипывали. Коля попытался связать оборванныя постромки, но сколько ни трудился, толку не вышло никакого. На дворѣ, между тѣмъ, начало смеркаться; дѣти упали духомъ, они сообразили всю безвыходность своего положенія, сообразили, что до дому было очень далеко, въ особенности теперь, когда приходилось возвращаться пѣшкомъ, и съ болью въ душѣ думали о томъ, какъ должны тревожиться ихъ родители.
— Что же мы, однако, сдѣлаемъ,— сказала Надя; — неужели придется ночевать въ лѣсу?
— Это невозможно; дома съума сойдутъ отъ безпокойства.
— Но другого исхода нѣтъ,— сказалъ Коля, на котораго какъ на мальчика, и вдобавокъ старшаго изъ всѣхъ четверыхъ, было обращено общее вниманіе.
— Барышни-цыганки горько расплакались.
— Слезами горю не поможешь!— замѣтилъ онъ серьезно, причемъ самъ едва сдерживалъ рыданія:— надо лучше пробраться въ лѣсъ, тамъ будетъ безопаснѣе.
Надя, Вѣрочка и Наташа машинально встали съ мѣста и молча послѣдовали за Колей, который съ ихъ помощью на себѣ тащилъ телѣжку; къ телѣжкѣ былъ привязанъ осликъ. Войдя наконецъ въ густую чащу лѣса, они съ ужасомъ оглянулись по сторонамъ. Все кругомъ было тихо, покойно, но эта самая тишина, это самое спокойствіе придавали еще болѣе страху; куда не оглянешься — вездѣ только и видны одни густыя развѣсистыя деревья, верхушки которыхъ такъ плотно прилегали одна къ другой, что между ними почти совсѣмъ не было видно неба. Днемъ туда никогда не проникали солнечные лучи, слѣдовательно, не трудно было представить, какая непроглядная тьма царствовала тамъ ночью. Дѣти, сами не зная зачѣмъ, куда и для чего, медленно подвигались впередъ по извилистой тропинкѣ; тропинка была такъ узка, что идти рядомъ оказалось невозможнымъ; маленькіе путешественники шли другъ за другомъ на цыпочкахъ, словно боялись испугать кого-то, и въ то же время пугались собственныхъ шаговъ. Утомленныя продолжительной ходьбой ножки ихъ безпрестанно скользили по мягкому свѣжему мху и натыкались на пни да корни, причинявшіе порою такую сильную боль, что онѣ чуть не кричали… Но это все еще было сносно въ сравненіи съ той минутой, когда открывавшая шествіе Наташа — самая храбрая изъ трехъ дѣвочекъ — вдругъ объявила, что тропинка кончается, и дальше идти нѣтъ возможности. Несчастныя малютки положительно пришли въ отчаяніе; крѣпко прижавшись другъ къ другу, онѣ стояли молча до тѣхъ поръ, пока вдругъ, на ихъ счастіе, выглянувшій изъ-за тучи мѣсяцъ облилъ матовымъ серебристымъ свѣтомъ окружающее пространство и, пробиваясь сквозь густую чащу сплошныхъ почти деревьевъ, освѣщалъ находившуюся по близости небольшую прогалину.
— Мы спасены,— радостно вскричалъ Коля: — бѣжимте скорѣе впередъ, я вижу шалашикъ, онъ недалеко, мы можемъ спокойно переночевать въ немъ.
Вся компанія немедленно ускорила шагъ и живо добралась до низкаго, сдѣланнаго изъ сухихъ прутьевъ шалашика.
— Коля, ты говорилъ, кажется, что въ подобныхъ шалашикахъ обыкновенно укрываются цыгане?— съ ужасомъ замѣтила Надя.
— Да, но что же изъ этого?
— Какъ что? а если они тамъ теперь? или же придутъ вскорѣ, какъ мы расположимся?
— Не бойся, этого случиться не можетъ, потому что цыгане пользуются ночлегомъ подъ крышей только въ случаѣ дурной погоды, а въ такой теплый сухой вечеръ, какъ сегодня, для нихъ гораздо пріятнѣе спать подъ открытымъ небомъ.
Маленькая публика, относившаяся къ словамъ Коли съ полнымъ довѣріемъ, на этотъ разъ тоже успокоившись, живо добралась до шалашика; дѣвочки первыя вошли или, вѣрнѣе выразиться, вползли, такъ какъ отверстіе, замѣнявшее собою дверь, было очень узко. Коля остался на полянкѣ во-первыхъ для того, чтобы достать изъ телѣжки длинную веревку и на ночь привязать ослика къ дереву, а во-вторыхъ, снять корзины, гдѣ заключались остатки вкусной закуски. Когда то и другое было сдѣлано, дѣвочки снова вылѣзли изъ берлоги, приподняли крышку плетеной корзины, разсчитывая вкусно поужинать, но къ общему ужасу въ ней, вѣроятно вслѣдствіе случившейся катастрофы, оказалась такая каша, что трудно передать. Поломанные кусочки сладкаго пирога были залиты лимонадомъ, часть тарелокъ оказалась перебитою, стакановъ тоже; персики размялись совершенно, превратились въ одну массу и насквозь пропитали своимъ сокомъ лежавшія около булки; однимъ словомъ, ни къ чему нельзя было прикоснуться безъ риска — или поранить себѣ руки валявшимися повсюду осколками стекла и фарфора, или положить въ ротъ что нибудь очень невкусное.
— Придется лечь безъ ужина,— грустно порѣшила компанія и, съ досады снова захлопнувъ корзинку, отправилась на покой. Въ шалашикѣ было однако не особенно пріятно; земля, которая замѣняла собой не только кровать, но и матрасъ, оказалась сырою, вмѣсто подушекъ пришлось довольствоваться грудою сухихъ листьевъ, гдѣ отъ времени до времени очевидно копошились какія-то букашки, потому что вдругъ безо всякой посторонней причины начинался шорохъ; дѣти пугались, вскакивали, шарили вокругъ себя, но въ концѣ-концовъ пришли къ убѣжденію, что, за неимѣніемъ лучшаго, надо все-таки довольствоваться этимъ ночлегомъ — и вставъ на колѣни, принялись молиться.
— Ложитесь съ Богомъ,— сказалъ Коля, когда молитва была окончена.
— А ты?
— Я посижу; мнѣ спать еще не хочется.
Дѣвочки вынули изъ кармановъ носовые платки, прикрыли ими изголовья, легли и зажмурили глазки, но сонъ, несмотря на сильную физическую усталось, казалось, не думалъ приходить къ нимъ; ихъ очень тревожила мысль о томъ, какъ безпокоится теперь, какъ должна страдать бѣдная мама.. какъ волнуется папа… какія мученія переживаетъ старушка Мироновна. Коля думалъ то же самое, а кромѣ того еще начиналъ чувствовать страхъ: «Волки почуютъ, пожалуй, присутствіе ослика, они любятъ лакомиться живымъ мясомъ», шепталъ ему какой-то тайный голосъ, и мальчикъ начиналъ сильно стонать и отчаянно ломалъ руки.
— Коля, что съ тобой, ты кажется плачешь?— тревожно окликнула Надя.
— Нѣтъ, ничего, это тебѣ кажется; я сейчасъ лягу.
И дѣйствительно, онъ немедленно нырнулъ въ шалашикъ, но не успѣлъ онъ вытянуть усталыя ноги, какъ вдругъ въ лѣсу, гдѣ-то по близости, раздался сильный шумъ; слышны были совершенно ясно грузные шаги, безъ разбору ступавшіе на сухіе сучья, которые подъ ними немилосердно трещали. Дѣвочки съ ужасомъ приподнялись съ мѣста; всѣ трое прижались къ Колѣ, дрожали точно въ лихорадкѣ и молча смотрѣли сквозь узкое отверстіе своего убѣжища. Шумъ между тѣмъ становился слышнѣе и слышнѣе, скоро можно было даже различать человѣческіе голоса мужчинъ и женщинъ, которые какъ разъ направлялись въ ихъ сторону. Луна свѣтила но прежнему. Наши маленькіе путешественники всѣ, какъ говорится превратились въ слухъ и зрѣніе, хотя при этомъ положительно находились въ какомъ-то странномъ, почти безсознательномъ состояніи. Вотъ увидѣли они, что изъ глубины лѣса, обрамляющаго широкую поляну, показался рослый, плечистый мужчина; онъ говорилъ что-то громко и размахивалъ руками, за нимъ слѣдовала неуклюжая сгорбленная старуха, которая опиралась на палку и съ трудомъ передвигала ноги, за старухою шла молодая женщина, около которой толпилось четверо дѣтей; въ заключеніе шествія шло нѣсколько человѣкъ мужчинъ различнаго возраста; почти всѣ они несли на плечахъ котомки. Выйдя на середину поляны, эта странная компанія остановилась и заговорила на непонятномъ языкѣ; женщины съ ребятами сѣли на траву, мужчины отправились собирать сухіе прутья, для того, чтобы разжечь костеръ. При свѣтѣ ярко пылавшаго пламени, дѣти еще лучше могли разсмотрѣть смуглыя лица незнакомцевъ; всѣ они казались имъ очень странными, въ особенности поражалъ ихъ старикъ, наружность котораго дѣйствительно выходила изъ ряда обыкновенныхъ. Сѣдые косматые волосы висѣли длинными прядями; въ глазахъ выражалось что-то необычайно дикое, онъ грозно вскидывалъ ими по сторонамъ и, отъ времени до времени обращаясь къ старухѣ, говорилъ съ большимъ жаромъ. Въ лицѣ и фигурѣ послѣдней было тоже очень мало привлекательнаго. Молодая женщина, которую окружали дѣти, повидимому, чувствовала себя очень утомленною; она сидѣла молча, черные блестящіе глаза ея выражали смѣлость и отвагу; движенія были рѣзки, угловаты…
— Это цыгане,— прошепталъ Коля: — какіе они страшные, въ особенности старуха со своими длинными костлявыми пальцами.
— Нѣтъ, по моему старикъ ужаснѣе; взгляни на его сѣдую бороду, хохлатые волосы и дикіе глаза, которые бѣгаютъ во всѣ стороны, точно у сумасшедшаго.
— А маленькіе-то, маленькіе-то цыганята, какіе черные, грязные, оборванные.
Пока невидимые наблюдатели дѣлились впечатлѣніемъ, цыгане продолжали совершенно покойно приготовлять свой незатѣйливый ужинъ, состоящій просто изъ краденаго на поляхъ картофеля, да черствыхъ корокъ чернаго хлѣба. Старикъ кричалъ и говорилъ безъ умолку; старуха, растопыривъ костлявые пальцы, грѣла ихъ около огня; молодая женщина и мужчины, очевидно желая въ чемъ-то возразить старику, старались перекричать его. Дѣти съ визгомъ бѣгали кругомъ; словомъ, шумъ и гамъ стоялъ такой, что можно было подумать, что тутъ расположился цѣлый полкъ солдатъ. Наконецъ, старикъ знакомъ подозвалъ къ себѣ одного изъ босоногихъ, одѣтыхъ въ лохмотья цыганенка. Мальчикъ не послушался и, вмѣсто того, чтобы подойти ближе, спрятался за спину матери; старикъ крикнулъ такъ громко, что маленькіе путешественники невольно вздрогнули и спрятались глубже въ шалашикъ. Цыганенокъ между тѣмъ, зная вѣроятно, что грозы не избѣжать, нерѣшительно подвигался къ старику… наступило минутное молчаніе, но затѣмъ старый цыганъ, разразившись гнѣвомъ, принялся, какъ слышно было по интонаціи голоса, сильно бранить за что-то мальчугана; послѣдній попробовалъ открыть ротъ, чтобы отвѣтить, вѣроятно желая оправдаться, но это, напротивъ, вызвало еще большую бурю; старикъ поднялъ руку, и ударъ за ударомъ посылались на спину, ребенка… раздался жалобный стонъ… старикъ не унимался. Тогда молодая женщина вскочила съ мѣста, бросилась защищать малютку, но старикъ въ припадкѣ бѣшенства толкнулъ ее въ грудь такъ сильно, что.она моментально упала на траву; ребенокъ, считая вѣроятно, мать его убитой, закричалъ еще пронзительнѣе. Старикъ схватилъ длинную палку, молодой цыганъ вооружился топоромъ, между ними завязалась драка; тогда старуха, которая въ продолженіе всего времени относилась къ этой ссорѣ совершенно безучастно, стоя съ растопыренными пальцами около, пылавшаго костра, вдругъ подошла къ разъяреннымъ противникамъ, положивъ имъ обѣ руки на плечи, и проговорила что-то громко внушительно. Слова ея произвели магическое дѣйствіе; противники сейчасъ же разошлись въ разныя стороны, все затихло, только изрѣдка слышались еще всхлипыванія ребенка, который теперь, сидя на колѣняхъ матери, давно уже вставшей съ мѣста, начиналъ мало-по-малу успокоиваться и ждалъ съ нетерпѣніемъ, когда дадутъ ему варенаго картофеля; остальные члены семейства, не исключая и участвующихъ въ потасовкѣ, тоже, принялись за ужинъ.
Очевидно, подобныя сцены были для нихъ дѣломъ привычнымъ, потому что всѣ сидѣли рядомъ, какъ ни въ чемъ не бывало и кушали съ большимъ аппетитомъ; луна, между тѣмъ, опять скрылась за облако; въ лѣсу сдѣлалось темно, только костеръ горѣлъ по-прежнему, ярко освѣщая небольшое пространство поляны и смуглыя лица сгруппировавшихся цыганъ. Коля вмѣстѣ со своими спутницами смотрѣлъ не отрывая глазъ; картина была чрезвычайно эффектна, хотя въ то же самое время невольно наводила страхъ; въ особенности дѣтямъ становилось жутко при мысли, что когда на дворѣ будетъ свѣтло, цыгане непремѣнно увидятъ ихъ.
— Не пробраться ли намъ теперь куда-нибудь въ другую сторону?— предложила Надя.
— Оно, пожалуй, не дурно, только вопросъ — куда?
— Этотъ-то вопросъ и трудно рѣшить, потому что неизвѣстно, по какому направленію пойдутъ цыгане.
— Обогнемте поляну слѣва,— совѣтовалъ Коля, и пойдемъ туда, откуда они показались.
— Что ты, Коля, тогда мы навѣрное наткнемся на нихъ.
— Напротивъ; по моему мнѣнію, они скорѣе же пойдутъ впередъ, чѣмъ назадъ.
— Это вѣрно; но все, знаешь ли, какъ-то страшно.
— А оставаться здѣсь до разсвѣта тоже не хочется, они насъ непремѣнно увидятъ.
— Насъ мудрено увидѣть, отверстіе шалашика слишкомъ узко, къ тому же мы можемъ скрыться въ самую глубину; а вотъ ослика и телѣжку трудно спрятать.
— Если дѣло только въ этомъ заключается, то Богъ съ нимъ, съ осликомъ и телѣжкой; оставимъ ихъ здѣсь, а сами отойдемъ немного въ сторону, спрячемся въ кусты,— замѣтила Вѣрочка.
— Ахъ, Вѣра, какая ты право смѣшная; вѣдь увидавъ ослика, они сейчасъ же догадаются, что онъ здѣсь не одинъ и начнутъ заглядывать всюду.
— Но, Боже мой, что же намъ тогда дѣлать?
Дѣвочки опять заплакали горькими слезами.
— » Ау, ау,— вдругъ послышалось гдѣ-то вправо, и вдали раздался конскій топотъ.
— Это еще что такое,— прошепталъ Коля:— ужъ не разбойники ли?
— Разбойники не будутъ кричать на весь лѣсъ, вѣрно кто-нибудь заблудился такъ же, какъ и мы, или же, можетъ быть, цыгане отстали и теперь догоняютъ своихъ.
— Или просто чудится; вѣдь это, говорятъ, иногда бываетъ, особенно ночью.
— Ни то, ни другое, ни третье,— замѣтилъ Коля: — а .— и голосъ его оборвался.
— А-у!— слышалось, между тѣмъ, ближе.
— А что же, что?— допытывались дѣвочки.
— Голосъ, папы… онъ навѣрное въ сопровожденіи прислуги ищетъ насъ по лѣсу.
— Что ты, Коля, неужели?
— Да, да, я не ошибаюсь.
— Въ такомъ случаѣ побѣжимъ на-встрѣчу, крикнемъ, однимъ словомъ, дадимъ знать, что мы тутъ, успокоимъ его и себя.
— Какъ же бѣжать-то? Хорошо, ежели онъ направится сюда, а если въ другую сторону?
Бѣдныя дѣти были въ страшномъ волненіи, и рѣшительно не знали, какъ поступить; голосъ отца, между тѣмъ, слышался настолько ясно, что сомнѣваться въ томъ, что это дѣйствительно онъ, было невозможно.
— Господи! Хотя бы онъ на ослика наткнулся! — молилась Надя; но голосъ, который дѣйствительно принадлежалъ отцу, раздавался уже въ совершенно противоположномъ направленіи.
Страдавшій душою о пропавшихъ безъ вѣсти дѣтяхъ, Иванъ Михайловичъ — такъ звали пану Нади и Коли — рѣшился вслѣдствіе убѣдительныхъ просьбъ жены ѣхать отыскивать ихъ въ лѣсъ, несмотря на позднюю пору; взявъ съ собою кучера, двухъ конюховъ и лакея, онъ рыскалъ во всѣ стороны, но поиски оказались безуспѣшными; судьба какъ разъ натолкнула его на то мѣсто, гдѣ находились дѣти, и будучи почти въ нѣсколькихъ шагахъ отъ шалаша, онъ вдругъ почему-то круто свернулъ влѣво. Цыгане же, услыхавъ неожиданный крикъ и лошадиный топотъ, тоже, должно быть, струхнули не на шутку, полагая, не ихъ ли преслѣдуетъ полиція за учиненное недавно воровство въ сосѣднемъ городѣ, мгновенно потушивъ огонь, въ одну минуту скрылись среди густой чащи.
Дѣти остались по прежнему одни; «Ау, ау!» слышалось все рѣже и рѣже все дальше и дальше, и наконецъ совершенно замолкло; въ лѣсу наступила мертвая, ничѣмъ ненарушимая тишина; бѣдняжки тѣснѣе прижались другъ къ другу, вслѣдствіе сильнаго утомленія какъ нравственнаго, такъ и физическаго; нервы ихъ ослабѣли, они впали не то въ сонъ, не то въ забытье какое-то, и пробыли въ подобномъ оцѣпенѣніи вплоть до разсвѣта. Когда же, наконецъ, открыли глаза, то увидѣли передъ собою совершенно другую картину. Солнце весело освѣщало, покрытую утреннею росою, поляну и деревья. Въ такъ недавно еще темномъ, непроглядномъ лѣсу теперь замѣтно было нѣкоторое оживленіе; птички безпрестанно порхали съ вѣтки на вѣтку и пѣли свои любимыя пѣсенки. Дѣти вздохнули свободнѣе, но все еще почему-то не рѣшались выйти изъ засады, особенно, когда вдругъ услыхали сзади своего шалаша человѣческій голосъ, который, впрочемъ, на этотъ разъ испугалъ ихъ только въ первую минуту, а затѣмъ показался настолько симпатичнымъ, что Коля отважился даже высунуть курчавую головку.
— Яковъ,— крикнулъ онъ радостно и стремглавъ выпрыгнулъ на поляну. Дѣвочки послѣдовали за нимъ.
Яковъ былъ племянникъ старушки Мироновны, которая, по возвращеніи Ивана Михайловича, пришла въ такое отчаяніе, что, несмотря на свои семьдесятъ два года, сейчасъ же хотѣла отправиться на поиски питомцевъ.
— Я, конечно, не позволилъ ей сдѣлать этого,— говорилъ.Яковъ: — и вызвался пойти самъ; долго бродилъ по лѣсу, наконецъ, случайно подойдя къ канавѣ, увидѣлъ тамъ нѣсколько осколковъ битой посуды и два раздавленныхъ персика; это навело меня на мысль, что вы проѣзжали мимо, и заставило идти прямо по тропинкѣ, которая привела сюда.
— Ну теперь значитъ, благодаря Бога, мы спасены,— отвѣчали дѣти:— а то — дѣло прошлое — приходилось жутко!— и они разсказали всѣ подробности ужасной ночи.
Слушая разсказъ, Яковъ только покачивалъ головою.
— Что же мама, папа, очень встревожены?— спросилъ Коля.
— Да ужъ такъ встревожены, что и передать трудно; барыня всю ночь, говорятъ, плакала; баринъ какъ сумасшедшій бросался изъ угла въ уголъ, няня Мироновна нѣсколько разъ падала въ обморокъ, въ особенности горевали они всѣ, когда Иванъ Михайловичъ на разсвѣтѣ вернулся домой безъ васъ.
— Пойдемте же, пойдемте скорѣе,— просила Надя: — бѣдная мама, бѣдный папа, бѣдная няня — они насъ такъ горячо любятъ, а мы-то мы, противные, сколько причинили имъ безпокойства.
— Пойдемте,— отозвался Яковъ и повелъ ослика къ телѣжкѣ.
— Да нельзя запрягать, Яковъ,— остановилъ его Коля.
— Почему?
— Сбруя и постромки перерваны.
— Вотъ вѣдь какая бѣда-то; ну, дѣлать нечего: пускай двѣ маленькія барышни сядутъ на ослика, а третья вмѣстѣ съ вами въ телѣжку, которую я на себѣ повезу.
— Тебѣ тяжело будетъ.
— Ничего, садитесь; коли покажется тяжело, скажу.
Коля долго не соглашался, и хотѣлъ идти пѣшкомъ, чтобы не затруднять Якова, но послѣдній почти силою посадилъ его въ телѣжку, и шествіе тронулось. Въ дорогѣ пришлось быть довольно долго, и кромѣ того еще раза два останавливаться, чтобы дать отдыхъ Якову и ослику. Наконецъ, вдали показалась усадьба; чѣмъ ближе подходили къ ней, тѣмъ сильнѣе и сильнѣе бились дѣтскія сердечки.
— Идутъ,— послышался съ балкона голосъ горничной, и на-встрѣчу показалась мама, папа и няня. Но, Боже мой, какъ исхудали они бѣдные, какъ измѣнились за эти нѣсколько часовъ — просто узнать даже нельзя; въ особенности мама. Дѣти чувствовали, что, глядя на нее, сердце надрывается, они вполнѣ сознавали всю свою вину и поняли, сколько горя причинили старшимъ черезъ свое непослушаніе. Мама и папа молча безъ упрёка посмотрѣли имъ въ глаза, не сдѣлали ни малѣйшаго выговора, но этимъ, такъ-сказать, еще сильнѣе дали почувствовать всю несообразность необдуманнаго поступка. Няня крѣпко обняла дѣтей всѣхъ четверыхъ, т.-е. и своихъ, и чужихъ, которыхъ знала давно и очень любила.
— Ну, ужъ напугали вы меня, сердечные,— сказала она, обливаясь слезами,— всю-то ноченьку насквозь протосковала.
— Да, няня, сами знаемъ, что поступили очень дурно, но зато это будетъ намъ урокомъ на всю жизнь, и больше никогда ничего подобнаго не случится навѣрное.
Долго толковали дѣти по поводу своей прогулки въ лѣсъ въ цыганскихъ костюмахъ, часто разсказывали, припоминали малѣйшія подробности ужасной ночи, и каждый разъ, въ заключеніе, давали честное, благородное слово больше не предпринимать такихъ прогулокъ.