Сказка Повелитель блох Гофман Приключение-6 читать

Диковинное занятие странствующих фигляров в винном погребке, сопровождавшееся изрядными побоями. - Трагическая история про портняжку из Саксенгаузена. - Как Георг Пепуш приводит в удивление почтенных людей. - Гороскоп - Веселая борьба старых знакомых в комнате Левенгука.

Все проходившие мимо погребка останавливались, вытягивали шеи и заглядывали в окна. Все гуще становилась толпа, все сильнее толкотня, давка, шум, гам, смех, суета. Причиною всей этой суматохи были два незнакомца, зашедшие в погребок. И лицами, и одеждой, и всем своим обликом они отличались от жителей Франкфурта, и в их наружности было что-то сразу и отталкивающее и смехотворное, но главное любопытство вызывали те невероятные и невиданные штуки, которые они выделывали. Один из них, отвратительный грязный старик, был одет в длинный и очень узкий сюртук из черной, порыжевшей и лоснящейся материи. Он как-то ухитрялся то удлиняться и худеть, то сжиматься в коротконогого толстяка, всего же диковиннее было то, что при этом он извивался, как червяк. Другой, с высоким хохлом на голове, в пестром шелковом кафтане и таких же штанах, с большими серебряными застежками, походивший на петиметра второй половины прошлого столетия, раз за разом взлетал вверх к потолку и плавно спускался назад, все время напевая сиплым голосом крайне неблагозвучные песни на каком-то совершенно неведомом языке.

По рассказам хозяина, оба они, один вслед за другим, вошли в кабачок, как вполне благоприличные посетители, и спросили вина. Потом они стали все пристальнее и пристальнее глядеть друг на друга и завели разговор. Хотя никто из гостей не понимал их языка, однако ж по тону разговора и по жестам видно было, что они о чем-то горячо заспорили.

Вдруг они встали, приняли свой теперешний вид и начали выделывать те безумные штуки, что собрали такую толпу зрителей.

- Молодец-то, - воскликнул один из зрителей, - молодец-то, что так здорово летает вверх и вниз, ведь, пожалуй, часовщик Деген из Вены, тот самый, что изобрел летательную машину и то и дело кувыркался с ней вверх тормашкой и падал на нос?

- Ах нет, - возразил другой, - это не птица Деген. Скорее я бы подумал, не портняжка ли это из Саксенгаузена, если б только не знал, что бедняжка сгорел.

Не знаю, известна ли благосклонному читателю достопримечательная история о портняжке из Саксенгаузена? Вот она.

История про портняжку из Саксенгаузена

Однажды в воскресный день смиренный и кроткий саксенгаузенский портняжка, прекрасно разодетый, шел из церкви со своей любезнейшей супругой. Воздух был резкий, накануне за ужином портняжка ничего не ел, кроме половины яйца всмятку да маринованного огурчика, поутру же выпил только чашечку кофе. Вот ему и было не по себе - потому еще, что в церкви пел он, не щадя голоса, - и захотелось ему выпить рюмочку желудочной . Всю неделю он работал прилежно и был чрезвычайно внимателен к своей любезнейшей супруге, которой сшил даже порядочную юбку из обрезков, падавших под стол при кройке. Вот любезная супруга и позволила ему зайти в аптеку, чтобы выпить рюмочку сердцекрепительного. Портняжка так и сделал: вошел в аптеку и спросил желудочной . Неопытный мальчишка, оставшийся один в аптеке, так как и рецептариус и главный провизор - одним словом, все, кто были поумнее, - отлучились, ошибся и достал с полки закупоренную фляжку вовсе не с желудочным эликсиром, а с горючим воздухом, которым наполняют воздушные шары. Его-то и налил мальчишка полный стаканчик; недолго думая портняжка поднес стаканчик ко рту и жадно стал глотать воздух, пришедшийся ему очень по вкусу. Но тут он почувствовал себя совсем как-то чудно, точно у него за плечами выросли крылья или кто-нибудь стал играть им как мячом. В самом деле, он стал то взлетать, то опускаться, да все выше и выше под самый потолок аптеки.

- О господи Иисусе, - воскликнул он, - как же это я сделался таким ловким плясуном!

А мальчишка рот разинул от удивления. Случилось тут, что кто-то вдруг отворил дверь так стремительно, что окно насупротив распахнулось. В ту же минуту сильный сквозняк подхватил портняжку, и быстро, как ветер, вылетел он в открытое окно; так его больше никто и не видел. Немало времени спустя жители Саксенгаузена как-то вечером увидели в небе огненный шар, который озарил всю окрестность своим блеском и затем, угасши, упал на землю. Все хотели знать, что упало на землю, бросились бегом к месту падения, но нашли там всего только маленькую кучечку золы, а рядом шпенек от башмачной пряжки, кусочек желтого атласа с пестрыми цветами и какой-то черный предмет, похожий на роговой набалдашник. Стали смекать, как такие вещи могли слететь с неба в огненном шаре. Но тут подошла любезнейшая супруга улетевшего портняжки и, чуть только взглянула на найденные вещи, принялась ломать руки и взывать в полном отчаянии: "О, горе мне! да ведь это шпенек от пряжки моего любезного! горе мне! это воскресный камзол моего ненаглядного! горе мне! это его набалдашник!" Однако некий великий ученый объяснил, что набалдашник этот вовсе не набалдашник, а метеорит или неудавшееся мировое тело. Таким-то образом жителям Саксенгаузена и всему свету стало известно, что бедный портняжка, которому аптекарский мальчишка преподнес горючего воздуха вместо желудочной водки, сгорел в поднебесье и упал на землю метеоритом или неудавшимся мировым телом.

Конец истории о портняжке из Саксенгаузена

Кельнеру наконец надоело, что чудной незнакомец не перестает то удлиняться, то укорачиваться, не обращая на него никакого внимания, и он подставил ему под самый нос заказанную бутылку бургундского. Незнакомец тотчас же впился в бутылку и, не отрываясь, высосал ее до последней капли. Потом без чувств повалился в кресло и оцепенел.

Посетители с изумлением наблюдали, что он, покуда пил, все больше и больше раздувался и под конец сделался таким толстым, что потерял всякий человеческий образ. Летательный аппарат другого как будто тоже застопорился, и, выбившись из сил и задыхаясь, он уже собирался совсем снизиться; но чуть только заметил, что его противник лежит полумертвый, как сразу вскочил на него и принялся что есть мочи дубасить его кулаками.

Но тут хозяин его оттащил, объявив, что вышвырнет его вон, если он не угомонится. Фокусничать они могут сколько им угодно, ну а ругаться и драться, как простые мужики, он им не позволит.

Одаренному способностью летать крайне не понравилось, что хозяин принимает его за какого-то фокусника. Он заявил, что он вовсе не фигляр и не шарлатан какой-нибудь, но что раньше был балетмейстером при дворе одного могущественного короля, теперь же сделался вольнопрактикующим bel esprit 7 и, сообразно своему ремеслу, носит имя Legenie. Если же он в справедливом гневе на того негодяя подпрыгивал выше, чем полагается, то до этого никому нет дела и касается только его одного.

Хозяин нашел, что все это не может служить оправданием драки; bel esprit возразил, что если б хозяин только знал, что это за злой и коварный человек, то он, конечно, позволил бы вволю насажать ему синяков на спину. Человек этот служил когда-то на французской таможне, а ныне живет кровопусканием и бритьем и прозывается monsieur Пиявка. Неуклюжий, грубый, прожорливый, он каждому в тягость. Мало того что этот бездельник, где с ним ни встретится, высасывает его вино из-под самого его носа, как это было и сейчас, нет, негодяй задался целью ни много ни мало как отнять у него красавицу невесту, которую он собирается увезти с собой из Франкфурта.

Таможенный чиновник слышал все, что говорил bel esprit. Он сверкнул на него маленькими ядовитыми глазками и затем обратился к хозяину.

- Не верьте, господин хозяин, - сказал он, - не верьте ничему, что здесь наболтал этот висельник и проходимец. Хорош балетмейстер, который наступает своими слоновыми ножищами на нежные ножки танцовщиц, а при пируэте выбивает стоящему у кулисы режиссеру коренной зуб из челюсти и бинокль из рук! А в стихах у него такие же неуклюжие стопы, как неуклюжи его шаги, они шатаются как пьяные, и вместо мыслей какая-то размазня. И этот-то пустомеля возомнил, что если ему удается иногда тяжеловесно вспархивать подобно вялому гусаку, то красавица должна стать его невестою.

- Ты почувствуешь клюв гусака, чертов червяк! - вскричат bel esprit и в припадке бешенства снова рванулся к таможенному чиновнику; но хозяин крепко схватил его сзади и выбросил в окно, к великой радости собравшейся толпы.

Теперь, когда bel esprit очутился снаружи, monsieur Пиявка принял тотчас же прежний скромный и солидный вид, с каким он вошел в погребок. Люди, стоявшие на улице, решили, что это уже не тот человек, который умел так распирать свое тело, будто оно раздвигалось у него как на шарнирах, и разошлись. Таможенный чиновник в самых вежливых выражениях поблагодарил хозяина за его помощь против bel esprit и, в доказательство своей признательности, предложил безвозмездно выбрить его таким ловким и приятным способом, как никто в жизни его еще не брил. Хозяин пощупал подбородок и, так как ему показалось, что он достаточно волосат и колюч, ответил согласием на предложение monsieur Пиявки. Таможенный чиновник приступил к делу с большой ловкостью, но вдруг так сильно обрезал нос хозяина, что кровь потекла крупными каплями. Хозяин, увидев в этом злое намерение, вскочил в бешенстве, схватил таможенного чиновника, и тот столь же быстро вылетел в дверь, как bel esprit в окно. Вскоре затем в сенях погребка начался ужасный шум и гам; хозяин, едва успев заклеить трутом свой раненый нос, бросился посмотреть, что за черт поднял новую суматоху.

К своему немалому удивлению, увидел он, что какой-то молодой человек одной рукой схватил bel esprit, другой - таможенного чиновника и исступленно вопил, дико сверкая глазами: "Ага, сатанинское отродье, ты не станешь мне больше поперек дороги, тебе не удастся похитить у меня мою Гамахею!" A bel esprit и таможенный чиновник, перебивая его, пронзительно кричали: "Спасите - спасите нас от бесноватого, почтеннейший хозяин! Он убьет нас, он принял нас за кого-то другого!"

- Что это, - воскликнул хозяин, - что это с вами, любезный господин Пепуш? Чем эти чудаки вас обидели? Не ошибаетесь ли вы, принимая их за других? Ведь это балетмейстер господин Legenie, а это таможенный чиновник - monsieur Пиявка.

- Балетмейстер Legenie?.. Таможенный чиновник Пиявка? - глухим голосом повторил Пепуш. Он, казалось, собирался с мыслями, пробуждаясь от какого-то сна.

Тем временем из обшей залы вышли еще два почтенных бюргера, которые, будучи знакомы с Пепушем, обратились к нему также с увещаниями успокоиться и отпустить на свободу обоих чудаков-иностранцев.

Еще раз повторил Пепуш: "Балетмейстер Legenie... Таможенный чиновник Пиявка?" - и бессильно уронил руки. С быстротой ветра оба освобожденные бросились вон, и случившиеся в то время на улице прохожие немало были поражены зрелищем, как bel esprit упорхнул через крышу супротив стоящего дома, а брадобрей исчез в грязной луже, скопившейся от дождя меж камней перед самой дверью погребка.

Бюргеры заставили совершенно растерянного Пепуша войти в погребок и распить с ними бутылку хорошего ниренштейнера. Пепуша не пришлось уговаривать, и он с превеликим удовольствием принялся попивать благородное вино, хотя и сидел безмолвно, как истукан, не отвечая ни словечка на все обращения к нему собеседников. Но наконец лицо его прояснилось, и он заговорил с достаточной приветливостью:

- Вы хорошо сделали, добрые мои друзья и товарищи, что не допустили меня тут же на месте убить негодяев, находившихся в полной моей власти. Но вы и не подозреваете, что за опасные существа скрывались под этими причудливыми масками.

Пепуш остановился, и можно себе представить, с каким напряженным любопытством его собеседники насторожили слух в ожидании его разоблачений. И хозяин подсел к ним, и все трое, оба бюргера и хозяин, облокотившись на стол и тесно, голова к голове, прижавшись друг к другу, затаили дыхание, чтобы ни слова не проронить из рассказа Пепуша.

- Видите ли, - продолжал свою речь господин Георг Пепуш тихо и торжественно, - видите ли, добрые люди, тот, кого вы называете балетмейстером Legenie, есть не кто иной, как злой, неуклюжий гений Тетель, тот же, кого вы принимаете за таможенного чиновника Пиявку, - отвратительный кровосос, гадкий принц пиявок. Оба они влюблены в принцессу Гамахею, которая, да будет вам известно, есть прекрасная, обворожительная дочь могущественного короля Секакиса, и оба они явились сюда, чтобы отбить ее у чертополоха Цехерита. Но это величайшая глупость, которая может возникнуть только в самой тупой башке, ибо, кроме чертополоха Цехерита, есть только одно существо в целом мире, которому может принадлежать принцесса Гамахея, да и это существо, быть может, тщетно будет бороться с чертополохом Цехеритом. Скоро чертополох Цехерит расцветет в полуночный час во всем своем великолепии, и в любовной смерти забрезжит утренняя заря высшей жизни. Но чертополох Цехерит - это я сам, и вот почему вы не поставите мне в вину, добрые люди, что я разгневался на этих предателей и вообще все это дело принимаю так близко к сердцу.

Слушатели Пепуша разинули рты, вытаращили глаза и не могли вымолвить ни слова от неожиданности. Они, как говорится, будто с неба свалились, и в голове у них гудело от быстрого падения.

Пепуш залпом осушил бокал вина и сказал, обращаясь к хозяину:

- Да, да, почтеннейший хозяин, скоро доживете вы до той минуту, когда я расцвету в виде Cactus grandiflorus и по всей округе разнесется необычайно прекрасный запах ванили, - можете мне поверить.

Хозяин мог на это только пробормотать с глупым видом: "Вот те штука!" Но оба других слушателя многозначительно посмотрели друг на друга, и один из них сказал, двусмысленно улыбаясь и взяв Пепуша за руку:

- Вы, кажется, немного разволновались, дорогой господин Пепуш, что, если бы вам выпить стаканчик воды?

- Ни капли, - перебил Пепуш благожелательного собеседника, - ни капли! Разве можно подливать воду в кипящее масло, не усилив ярости пламени? Вы полагаете, что я разволновался? Действительно, это очень возможно. Нужно быть сущим дьяволом, чтобы сохранить спокойствие, обменявшись, как я, выстрелами со своим сердечным другом и вдобавок пустив самому себе пулю в лоб! Вот! нате - в ваши руки отдаю я смертоносное оружие, ибо теперь уже все пропало!

Пепуш вытащил из кармана пару пистолетов, хозяин отпрянул назад, оба бюргера схватили в руки смертоносное оружие и разразились громким хохотом: пистолеты были деревянные, какие дарят детям на елку.

Пепуш, казалось, совсем не замечал, что происходило вокруг него; он сидел погруженный в глубокое раздумье и только повторял беспрестанно: "Лишь бы мне найти его, лишь бы мне найти его!"

Хозяин собрался с духом и робко спросил:

- Кого вы разумеете, дражайший господин Пепуш, кого вы не можете найти?

- Если вы знаете, - сказал Пепуш торжественно, пристально смотря на хозяина, - если вы знаете кого-нибудь, кто мог бы соперничать с королем Секакисом в могуществе и в чудесной силе, то назовите его имя, и я облобызаю ваши ноги! А впрочем, я хотел вас спросить, не знаете ли вы кого-нибудь, кто знаком с господином Перегринусом Тисом и мог бы мне сказать, где найти его в эту минуту.

- Ну, тогда, - ответил, весело улыбаясь, хозяин, - ну, тогда я могу вам услужить, почтеннейший господин Пепуш, и сообщить вам, что добрый господин Тис побывал здесь всего час назад и выпил кружечку вюрцбургского. Он был очень задумчив и, когда я всего только спросил, что нового на бирже, вдруг воскликнул: "Да, сладость моя Гамахея! - я отрекся от тебя! Будь счастлива в объятиях моего Георга!" Тут какой-то тонкий курьезный голосок произнес: "Пойдемте теперь к Левенгуку и поглядим гороскоп!" Тотчас же господин Тис осушил наспех стакан и ушел вместе с таинственным бестелесным голоском; по всей вероятности, оба - и голосок и господин Тис - направились к Левенгуку, который предается ламентациям, ибо все его ученые блохи подохли.

Тут Георг вскочил в полной ярости, схватил хозяина за горло и вскричал:

- Проклятый пиявочный вестовщик, что говоришь ты? Отрекся? - от нее отрекся - от Гамахеи - Перегринус - Секакис?

Рассказ хозяина точно соответствовал истине: он в самом деле расслышал серебристый голосок мастера-блохи, приглашавший господина Перегринуса Тиса идти к микроскописту Левенгуку - благосклонный читатель уже знает, с какой целью. И Перегринус действительно направился к нему.

Левенгук принял Перегринуса со слащавой отталкивающей любезностью и с той смиренной льстивостью, в которой выражается вынужденное и тягостное признание чужого превосходства. Но в зрачке у Перегринуса находилось микроскопическое стекло, и господину Антону ван Левенгуку нимало не помогли его любезность и смирение, - напротив того, Перегринус сразу же заметил и досаду и ненависть, клокотавшие в душе микроскописта.

В то время как Левенгук рассыпался в уверениях, какая честь, какая радость для него посещение господина Тиса, мысли его гласили: "Я желал бы, чтоб чернокрылый сатана загнал тебя на десять тысяч сажен в преисподнюю, а между тем я должен быть любезным и почтительным с тобой, потому что проклятое сочетание звезд подчинило меня твоему владычеству и все мое существование в известной степени зависит от тебя. Постой, однако, мне, может быть, удастся тебя перехитрить, потому что, при всем твоем знатном происхождении, ты все-таки порядочный болван. Ты думаешь, что прекрасная Дертье Эльвердинк тебя любит, и того и гляди хочешь даже на ней жениться? Обратись только за этим ко мне, и ты, несмотря на все присущее тебе могущество, о котором ты даже не ведаешь, попадешься в мои руки, так что даже того и не заметишь, и уж тогда я применю все средства, чтобы тебя погубить и завладеть как Дертье, так и мастером-блохой".

Естественно, что Перегринус сообразовал свое поведение с этими мыслями Левенгука и остерегся упомянуть хотя бы одним словом о прекрасной Дертье Эльвердинк. Он объяснил свое посещение просто желанием посмотреть удивительную естественноисторическую коллекцию господина ван Левенгука.

Пока Левенгук отпирал свои большие шкафы, мастер-блоха шепнул тихомолком на ухо Перегринусу, что на столе у окна лежит его (Перегринуса) гороскоп. Перегринус осторожно подошел и пристально поглядел в него. Он увидел разные линии, мистически перекрещивавшиеся одна с другой, и иные диковинные знаки; но он не обладал никакими сведениями в астрологии, и, как пристально он ни глядел, все оставалось для него неясным и запутанным. Странным только ему показалось, что он совершенно ясно распознал самого себя в красной блестящей точке посередине доски, на которой был начертан гороскоп. Чем дольше он созерцал эту точку, тем явственнее она принимала форму сердца, тем пламеннее становился красный ее цвет; но сверкала она точно сквозь некую ткань, ее опутывавшую.

Перегринус хорошо заметил, что Левенгук всячески старался отвлечь его от гороскопа, и принял благоразумное решение прямо, без обиняков, спросить своего любезного врага о значении таинственной доски, ибо он не подвергался опасности быть обманутым.

Злорадно посмеиваясь, Левенгук рассыпался в уверениях, что ему не может быть ничего приятнее, как растолковать своему высокоуважаемому другу знаки на доске, которые он начертил сам, руководствуясь своими малыми знаниями в этом деле.

А мысли гласили: "Ого! вот куда ты метишь, голубчик! Надо сказать правду, неплохой совет дал тебе мастер-блоха! Я сам, моим собственным толкованием таинственной доски, может быть, должен помочь тебе узнать, в чем состоит магическая сила твоей достойной особы! Я мог бы чего-нибудь просто наврать тебе, но к чему - ты все равно ни йоты не поймешь даже из всей правды, которую я тебе открою, и останешься таким же дураком, как прежде. Гораздо будет для меня удобнее, не утруждая себя новыми выдумками, рассказать тебе о знаках на доске столько, сколько мне заблагорассудится".

Таким образом, Перегринус мог быть спокоен, что если он и не все узнает, то по крайней мере не будет и обманут.

Левенгук поставил доску на станок, имевший сходство с мольбертом, выдвинув его на середину комнаты. Оба, Левенгук и Перегринус, сели перед доской и воззрились на нее в полном молчании.

- Вы, может быть, и не предчувствуете, - начал наконец торжественно Левенгук, - вы, может быть, и не предчувствуете, Перегринус Тис, что те черты, те знаки на доске, которые вы так внимательно разглядываете, составляют ваш собственный гороскоп, который я начертил по таинственным законам астрологической науки и под благоприятным влиянием созвездий. "Откуда у вас такая наглость, как смеете вы проникать в хитросплетения моей жизни, как дерзаете вы открывать тайны моей судьбы?" - могли бы вы спросить меня, Перегринус, и имели бы на то полное право, если бы я не был в состоянии тотчас же доказать вам свое внутреннее к тому призвание. Мне неведомо, знавали ли вы славного раввина Исаака Бен Гаррафада или по крайней мере слыхали ли о нем. Многими глубокими познаниями обладал раввин Гаррафад и среди них - редким даром читать на лице человека, обитала ли уже раньше его душа в другом теле или она совершенно свежа и нова. Я был еще очень молод, когда старый раввин умер от несварения желудка, объевшись вкусным кушаньем, приправленным большим количеством чесноку. Евреи так быстро убежали с его телом, что покойный не успел собрать и захватить с собой все свои знания и дарования, рассеянные его болезнью. Обрадованные наследники поделили все между собой, я же успел-таки стянуть его дивный дар ясновидения в то самое мгновение, как он трепетал на острие меча, приставленного ангелом смерти к груди старого раввина. Так перешел ко мне тот дивный дар, и я, подобно раввину Исааку Бен Гаррафаду, вижу по лицу человека, обитала ли его душа уже в другом теле или нет. Ваше лицо, Перегринус Тис, при первом же на него взгляде, возбудило во мне самые странные думы и сомнения. Несомненным было для меня давнее предсуществование вашей души, но все предшествующие вашей теперешней жизни воплощения оставались в полном мраке. Я должен был прибегнуть к созвездиям и составить ваш гороскоп, чтобы разрешить эту загадку.

- И вы, - перебил Перегринус укротителя блох, - и вы доискались до чего-нибудь, господин Левенгук?

- Ну, разумеется, - отвечал Левенгук еще более торжественным тоном, - ну, разумеется! Я узнал, что психическое начало, которое оживляет ныне изящное тело моего достойного друга, господина Перегринуса Тиса, существовало уже задолго до этого, правда только как идея без сознания своего образа. Взгляните сюда, господин Перегринус, рассмотрите внимательно красную точку в середине доски. Это - не только вы сами, но эта точка есть также тот образ, который ваше психическое начало в те времена не могло осознать. Сверкающим карбункулом лежали вы тогда в глубоких недрах земли, а простершись над вами, на зеленой земной поверхности, спала прелестная Гамахея, только в той бессознательности растворялся также и ее образ. Странные линии, незнакомые сочетания звезд прорезают теперь вашу жизнь с того момента, как идея приняла образ и превратилась в господина Перегринуса Тиса. Вы, сами того не подозревая, обладаете талисманом. Этот талисман и есть красный карбункул; возможно, что король Секакис носил его как драгоценный камень в своей короне или что сам он некоторым образом был карбункулом; во всяком случае, вы обладаете им теперь, но, чтобы пробудить его дремлющую силу, должно произойти одно событие, и тогда с пробуждением силы нашего талисмана решится участь одной несчастной, которая до сей поры влачила тягостную призрачную жизнь между страхом и смутной надеждой. Ах! только призрачную жизнь могло дать милой Гамахее даже самое глубокое магическое искусство, поскольку действенный талисман был у нас похищен! Вы один убили ее, вы один можете вдохнуть в нее жизнь, когда карбункул воспылает в вашей груди!

- Ну а можете ли вы, - перебил снова Перегринус укротителя блох, - ну а можете ли вы объяснить мне, что это за событие, которое должно пробудить силу талисмана, господин Левенгук?

Укротитель блох вытаращил глаза на Перегринуса и имел вид человека, неожиданно очутившегося в большом затруднении и не знающего, что сказать. Мысли его гласили: "Что за черт, как же это случилось, что я сказал гораздо больше, чем, собственно, хотел сказать? Хоть бы я промолчал о талисмане, который этот блаженный дурак носит в себе и который может дать ему такую власть над нами, что мы все должны будем заплясать под его дудку! И теперь я ему должен рассказать о событии, от которого зависит пробуждение силы его талисмана! Как же быть? Признаться, что я сам того не знаю, что все мое искусство бессильно развязать узел, в который заплетаются все линии, и даже, когда я рассматриваю этот главный звездный знак гороскопа, у меня становится совсем скверно на душе и моя почтенная голова мне самому представляется в виде подставки для чепца, сделанной из пестро размалеванного картона? Нет, не унижу себя таким признанием, которое даст ему лишнее оружие против меня. Лучше навру-ка я этому болвану, воображающему себя невесть каким умником, что-нибудь такое, чтобы его мороз подрал по коже и у него пропала бы всякая охота к дальнейшим расспросам".

- Обожаемый мой, - вновь заговорил укротитель блох, приняв озабоченный вид, - обожаемый мой господин Тис, не требуйте от меня, чтобы я рассказал вам об этом событии. Вы знаете, что хотя гороскоп и открывает нам ясно и подробно многие грядущие обстоятельства жизни, но каков будет исход грозящей опасности, пребывает от нас в полном мраке, и тут возможны и допустимы лишь некоторые гадательные и смутные указания. Такова воля вечной премудрости. Я слишком вас люблю, дражайший господин Тис, как превосходного и сердечного человека, чтобы тревожить и пугать вас прежде времени; в противном случае я сказал бы вам по крайней мере, что событие, которое должно даровать вам сознание вашего могущества, в то же самое мгновение может разрушить ваш теперешний образ, причем это будет сопровождаться ужаснейшими муками ада. Но нет! Я умолчу и об этом, и больше ни слова о гороскопе. Только, прошу вас, не тревожьтесь, дражайший господин Тис, хотя дело и обстоит очень плохо и я, по всем моим научным данным, едва ли могу предсказать хороший исход вашему приключению. Быть может, все-таки и спасет вас от грозной опасности какое-нибудь совершенно непредвиденное сочетание светил, которое пока еще лежит вне круга наших наблюдений.

Перегринус дивился бесстыдному вероломству Левенгука, но в то же время все обстоятельства дела, положение, в котором находился перед ним, сам того не подозревая, Левенгук, показались ему столь необычайными, столь забавными, что он не мог удержаться и разразился звонким смехом.

- Ну, чему вы смеетесь, - спросил, несколько оторопев, укротитель блох, - ну, чему вы смеетесь, достойнейший мой господин Тис?

- Вы поступаете, - отвечал Перегринус, все еще продолжая смеяться, - вы поступаете очень умно, господин Левенгук, что, щадя меня, умалчиваете о грозном событии. Ибо, помимо того что вы слишком расположены ко мне, чтобы пугать и тревожить меня, у вас есть на то и другая важная причина, а именно - что вы сами ровнехонько ничего не знаете об этом событии. Тщетны были все ваши старания развязать запутанный узел; со всей вашей астрологией тут далеко не уйдешь; и не упади вам на нос, лишившись чувств, мастер-блоха, со всем вашим искусством дело бы обстояло куда как плохо!

Ярость запылала на лице Левенгука, он сжал кулаки, заскрежетал зубами и так задрожал и зашатался, что неминуемо упал бы со стула, если бы Перегринус не ухватил его за руку так крепко, как ухватил за горло Георг Пепуш несчастного хозяина погребка. Но хозяину удалось спастись посредством ловкого прыжка в сторону. Вслед за тем Пепуш вылетел в дверь и вошел в комнату Левенгука как раз в то самое мгновение, как Перегринус крепко прижал его к стулу и он мог только яростно бормотать сквозь зубы: "Проклятый Сваммердам, верно, это твои проделки!"

Как только Перегринус увидал своего приятеля Пепуша, он выпустил укротителя блох, пошел приятелю навстречу и озабоченно спросил, миновало ли то ужасное настроение, которое овладело им с такой губительной силой.

Пепуш, казалось, был тронут почти до слез, он уверял, что в жизнь свою не наделал стольких бессмысленных глупостей, как сегодня, причем главной глупостью он считает, что, пустив себе в лесу пулю в лоб, он в каком-то кабаке - сам не знает, было ли то у Процлера, в "Лебеде", в Вейденгофе или еще где-нибудь, - наболтал добрым людям невесть что, а хозяина хотел злодейски задушить всего лишь за то, что из отрывочных речей его он вывел намек на самое счастливейшее событие, какое могло только быть для него (для Пепуша). Теперь все его злоключения должны скоро достигнуть высшей точки, ибо слишком невероятно, чтобы добрые граждане не сочли все его речи, все его поведение за сильнейший припадок умопомешательства, и он должен теперь бояться, как бы не пришлось ему, вместо того чтобы насладиться плодами самого радостного для него события, попасть в сумасшедший дом. Пепуш намекнул затем на то, что хозяин кабачка рассказал о поведении и о речах Перегринуса, и, покраснев и потупив глаза, спросил, возможны ли, мыслимы ли в нынешние времена, когда с лица земли исчез всякий героизм, такая жертва, такое отречение в пользу несчастного друга, каким он даже не смеет верить.

Перегринус не мог сдержать свою радость, выслушав речь своего друга; он с жаром стал уверять, что со своей стороны далек от всякой мысли причинить хотя бы малейшее огорчение своему испытанному другу, что торжественно отрекается от всяких притязаний на руку и сердце прекрасной Дертье Эльвердинк и охотно отказывается от райского блаженства, хотя оно и улыбалось уже ему ярким и обольстительным сиянием.

- И тебя, - воскликнул Пепуш, падая на грудь своего друга, - и тебя хотел я умертвить и, так как я усомнился в тебе, застрелил самого себя! О, какое безумие, какое заблуждение расстроенной души!

- Помилуй, - перебил Перегринус приятеля, - помилуй, Георг, опомнись. Ты говоришь, что застрелился, а стоишь передо мной жив и здоров! Как же все это согласуется?

- Ты прав, - отвечал Пепуш, - казалось бы, в самом деле, я не мог бы так, как сию минуту, разумно говорить с тобой, если бы я действительно пустил себе пулю в лоб. Да и люди утверждают, что мои пистолеты вовсе не были каким-нибудь серьезным смертоубийственным оружием, и даже сделаны-то они не из железа, а из дерева, просто игрушки, так что, быть может, весь поединок и самоубийство были не чем иным, как веселой иронией. Уж не поменялись ли мы с тобой ролями и не начинаю ли я мистифицировать самого себя и вести себя как глупый ребенок как раз в ту минуту, когда ты переходишь из твоего детского сказочного мира в действительную живую жизнь? Но как бы то ни было, мне необходимо убедиться в твоем благородстве и в моем счастии, и тогда рассеются все туманы, что затемняют мне зрение или, быть может, обманывают меня, как призрачные образы фата-морганы. Идем, дорогой Перегринус, веди меня к прекрасной Дертье Эльвердинк, и пусть я из твоих рук получу мою милую невесту.

Пепуш схватил друга под руку и хотел уже выйти вместе с ним, но неожиданно все это оказалось лишним: дверь отворилась, и в комнату впорхнула прелестная, как ангелок, Дертье Эльвердинк, а за ней старый господин Сваммер.

Левенгук, стоявший до сих пор безвольно и неподвижно, бросая только по временам яростные взгляды то на Пепуша, то на Перегринуса, казалось, был поражен точно электрическим ударом при виде старого Сваммердама. Он протянул ему навстречу сжатые кулаки и закричал разъяренным голосом:

- А! ты пришел издеваться надо мной, старый обманщик? Но это тебе не удастся, негодяй. Защищайся, пробил твой последний час!

Сваммердам отпрянул на несколько шагов назад и, так как Левенгук уже вооружился против него зрительной трубой, вытащил для защиты такое же оружие. Казалось, поединок, завязавшийся в доме господина Перегринуса Тиса, готов был опять возобновиться.

Георг Пепуш бросился между сражающимися и, ловко отбив левой рукой убийственный взгляд Левенгука, который мог бы сбить с ног противника, в то же время правой рукой схватил оружие, с которым Сваммердам так же молниеносно уже стал в позицию, и наклонил его вниз, так чтобы тот не мог поранить Левенгука.

Затем Пепуш громко заявил, что не допустит никакого спора и никакой битвы между Левенгуком и Сваммердамом, пока не узнает истинной причины их ссоры. Перегринус нашел поступок своего друга столь разумным, что без всяких колебаний выступил также посредником между противниками и поддержал требование Пепуша.

Оба, и Левенгук и Сваммердам, были принуждены уступить друзьям. Сваммердам после того стал уверять, что пришел он вовсе не с враждебными намерениями, а лишь с тем, чтобы войти с Левенгуком в полюбовную сделку относительно Дертье Эльвердинк и тем положить конец распре, которая слишком долго разъединяла два созданных друг для друга начала, которые только совокупными силами могут исчерпать глубочайший кладезь премудрости. Сказав это, он с улыбкой взглянул на господина Перегринуса Тиса и добавил, что, как он смеет надеяться, Перегринус выступит в этом деле посредником, ибо Дертье, так сказать, сама укрылась в его объятиях.

Левенгук уверял, напротив, что хотя, конечно, обладание Дертье и является яблоком раздора, но он открыл меж тем еще новые козни своего недостойного коллеги. Мало того что он отпирается, будто не владеет неким микроскопом, который получил в возмещение за отказ от своих несправедливых притязаний на обладание Дертье, нет, он еще передал упомянутый микроскоп другому, дабы еще больше досаждать и мучить его, Левенгука. Сваммердам, напротив, клялся и божился, что никогда не получал этого микроскопа и имеет большие основания полагать, что Левенгук злонамеренным образом утаил его у себя.

- Глупцы, - прошептал мастер-блоха на ухо Перегринусу, - глупцы, они говорят о микроскопе, что находится в вашем глазу. Вы знаете, что я присутствовал при составлении мирного трактата, который был заключен Сваммердамом и Левенгуком относительно обладания принцессой Гамахеей. И вот, когда Сваммердам хотел вставить в зрачок левого глаза микроскопическое стекло, которое он действительно получил от Левенгука, я тут же и подцепил его, потому что оно по праву принадлежало мне, а не Левенгуку. Скажите же им прямо, господин Перегринус, что это сокровище у вас.

Перегринус тотчас же, не колеблясь, объявил, что он обладает микроскопическим стеклом, которое Сваммердам от Левенгука должен был получить, но не получил; тем самым полюбовная сделка между Левенгуком и Сваммердамом не может пока считаться состоявшейся и ни один из них в настоящее время не имеет безусловного права называться приемным отцом Дертье Эльвердинк.

После долгих препирательств оба противника сошлись на том, что господин Перегринус Тис, избрав себе в супруги Дертье Эльвердинк, которая так нежно его любит, должен сам решить через семь месяцев, кто из обоих микроскопистов угоден ему в качестве приемного отца Дертье и его тестя.

Но как ни прелестна, как ни очаровательна была Дертье Эльвердинк в своем изящнейшем наряде, который, казалось, шили амурчики, какие бы нежные, томные взгляды любви ни бросала она господину Перегринусу Тису, Перегринус не забыл о своем друге и остался верен данному слову, вновь заявив, что он отказывается от руки Дертье.

Микроскописты были немало смущены, когда Перегринус указал на Георга Пепуша как на достойнейшего жениха Дертье, имеющего более всего прав на ее руку, и заметил, что пока еще он во всяком случае не может насиловать ее волю.

Слезы хлынули потоком из глаз Дертье Эльвердинк, и, зашатавшись, она упала почти без чувств в объятия Перегринуса.

- Неблагодарный, - простонала она, - ты разбиваешь мое сердце, отталкивая меня от себя! Но ты хочешь этого! - прими еще один прощальный поцелуй и дай мне умереть!

Перегринус склонился над ней, но чуть только уста его прикоснулись к устам малютки, она так сильно укусила его в губы, что брызнула кровь.

- Невежа, - весело воскликнула она вслед за тем, - вот как тебя следовало наказать! Образумься, будь умником и возьми меня, как бы тот ни вопил.

Меж тем оба микроскописта, бог знает из-за чего, опять затеяли ожесточенный спор. Георг же Пепуш в полном отчаянии бросился к ногам прекрасной Дертье и восклицал голосом, достаточно жалобным для осипшей глотки несчастного любовника:

- Гамахея! Так пламя в груди твоей потухло, так ты уже забыла чудесное былое в Фамагусте, забыла дивные дни в Берлине, забыла...

- Ты болван, - смеясь, перебила несчастного малютка, - болван ты, Георг, с твоей Гамахеей, с твоим чертополохом Цехеритом, со всем твоим безумным вздором, который, верно, тебе когда-нибудь приснился. Я была и прежде расположена к тебе, мой друг, расположена и до сих пор, и выйду за тебя, несмотря на то что тот, высокий, мне гораздо больше нравится, но только под одним условием, если ты мне свято обещаешь, даже торжественно поклянешься, что употребишь все силы...

Малютка прошептала что-то Пепушу совсем тихо на ухо; Перегринусу послышалось, однако, что речь шла о мастере-блохе.

Тем временем спор между обоими микроскопистами разгорался все пуще и пуше, они снова схватились за оружие, и Перегринус уже принялся укрощать разгоряченных противников, как состав общества опять увеличился.

Дверь распахнулась, и с отвратительными криками и визгами в комнату ворвались bel esprit - monsieur Legenie и брадобрей Пиявка. С дикими, ужасными телодвижениями бросились они на малютку, и брадобрей уже ухватил ее за плечо, как Пепуш со всех сил оттолкнул прочь гадкого врага, затем как бы обвился вокруг него всем своим гибким телом и сжал с такой силой, что он с пронзительным ревом, заострившись, весь вытянулся вверх.

Покуда все это происходило с брадобреем, оба микроскописта в виду врага мгновенно помирились друг с другом и общими силами весьма успешно повели борьбу против bel esprit. Ничуть не помогло балетмейстеру, что, будучи избит внизу до синяков, он поднялся к потолку комнаты; ибо оба, Левенгук и Сваммердам, схвативши каждый по короткой и толстой дубинке, всякий раз, как bel esprit хотел опуститься, гнали его снова вверх ловкими и меткими ударами по той части тела, которая лучше всего их переносит. То было нечто вроде забавнейшей игры в воздушный шар, в которой bel esprit принужден был взять на себя самую утомительную и притом неблагодарную роль, именно роль воздушного шара.

Война с демоническими пришельцами, казалось, нагнала на малютку большой страх; она крепко прижалась к Перегринусу и умоляла увести ее из этой опасной свалки. Перегринус не видел причины ей в этом отказать, тем более что его помощь на поле сражения, как он должен был убедиться, была не нужна; он отвел поэтому малютку к ней домой, то есть в комнату своего жильца.

Достаточно сказать, что малютка, как только очутилась наедине с Перегринусом, снова пустила в ход все приемы самого тонкого кокетства, чтобы завлечь его в свои сети. Он твердо помнил, что все это одно притворство, имеющее целью поработить его протеже - мастера-блоху, и все же он до такой степени растерялся, что не подумал вовремя о микроскопическом стекле, а оно послужило бы ему хорошим противоядием.

Мастер-блоха снова очутился в опасности, но и на этот раз он был спасен господином Сваммером, который вошел в комнату вместе с Пепушем. Господин Сваммер имел чрезвычайно довольный вид, тогда как в глазах Пепуша пылали бешенство и ревность.

Перегринус вышел из комнаты... С глубокой горечью в растерзанном сердце, не видя и не слыша ничего вокруг себя, мрачный побрел он по улицам Франкфурта до городских ворот, оставил их за собою и шел все вперед, пока не добрался наконец до того очаровательного местечка, где произошла странная встреча его с приятелем Пепушем.

Тут он вновь призадумался над своей странной судьбой, еще обворожительнее, еще привлекательнее, чем когда-либо, представился ему образ малютки, быстрее потекла кровь по его жилам, чаще забился пульс, грудь готова была разорваться от страстного томления. Со всей болезненностью он почувствовал всю тяжесть жертвы, которую он принес и с которой, ему казалось, погибло все счастие его жизни.

Наступила ночь, когда он вернулся в город. Сам того не замечая, а может быть, из бессознательной боязни вернуться к себе домой, забрел он в какие-то боковые переулки и наконец попал на Кальбахскую улицу. Человек с котомкой за плечами спросил его, не здесь ли живет переплетчик Лэммерхирт. Перегринус поднял глаза и увидел, что он в самом деле стоит перед высоким узким домом, в котором жил переплетчик Лэммерхирт; высоко вверху, в окнах трудолюбивого ремесленника, работавшего всю ночь напролет, светился веселый огонек. Человеку с котомкой отперли дверь, и он вошел в дом.

Перегринус вдруг вспомнил с угрызениями совести, что в суматохе последнего времени забыл заплатить переплетчику Лэммерхирту за разные работы, выполненные им для него; он решил на следующее же утро снести ему свой долг.